Татум на мгновение удивленно посмотрела на меня, как будто ожидала, что я позволю своему члену взять верх над разумом и вместо этого буду умолять ее остаться. И, возможно, я бы так и сделал, если бы не правила. Потому что они были законом. И если бы я нарушил их, то не смог бы успокоить анархию, отшлепав ее, трахнув или вообще что-либо сделав. Нарушить их было бы все равно что сломать себя. Это было немыслимо. И если ценой за это был день, потраченный на то, чтобы представить, что могло бы произойти, если бы мне не пришлось так жестко придерживаться их, то так тому и быть.

Я положил руки на перила точно там, где были ее руки, когда она уходила одеваться, и выглянул через огромное витражное окно в форме креста на фасаде здания, пытаясь собраться с мыслями.

Татум пришла и ушла. Я чувствовал на себе ее взгляд, когда она направлялась к лестнице, но я не мог позволить себе взглянуть на нее, мой взгляд был прикован к движущемуся оранжевому свету витражного стекла, пока я работал, чтобы избавиться от сексуального напряжения, которым она наполнила меня вместо моего демона.

Мой взгляд метнулся к часам, и я прерывисто вздохнул. Час восемнадцать. Какого хрена?

Я оттолкнулся от перил и направился вниз по лестнице, оставив телефон, чтобы взять бутылку воды из холодильника и надеть пару кроссовок у двери.

Когда я вышел на улицу, холодный зимний воздух обжег мою обнаженную грудь, но я был рад отвлечься от дискомфорта, когда зашагал по тропинке в сторону Эш-Чамберс.

Я бежал всю дорогу, напрягая свое тело изо всех сил и наслаждаясь забвением физических упражнений, пока не добрался до здания и не нашел дорогу в Музыкальную комнату «C».

Звуки играющего пианино донеслись до меня, когда я подходил к двери, но мне было наплевать. Я рывком открыл ее и обнаружил учителя музыки, мистера Плоттса, который давал урок какому-то придурку-первокурснику, который в данный момент путал Моцарта и Баха и звучал как полное дерьмо.

— Убирайтесь нахуй, — скомандовал я, когда они в тревоге оглянулись и обнаружили меня, стоящего в дверях, как полуголого язычника, но мне было наплевать.

— Мистер Мемфис! Это заранее забронированный урок, — нервно начал Плоттс, пытаясь изобразить возмущение, нарываясь на террор.

— Мне стоит назвать нового Невыразимого? — Спросил я, не сводя взгляда с первокурсника. — Я буду называть тебя Евнухом и сам прослежу, чтобы это имя тебе соответствовало.

— Вообще-то я плохо себя чувствую, — сказал парень, вскакивая и хватая свою сумку, прежде чем Плоттс успел что-либо предпринять.

Я торжествующе ухмыльнулся, когда он умчался прочь, а Плоттс последовал за ним со вздохом разочарования, прежде чем я захлопнул за ними дверь.

Я глубоко вздохнул, усаживаясь за рояль, и хрустнул шеей, кладя пальцы на клавиши.

В этой комнате было что-то такое, что успокаивало мой разум. Высокий потолок и высокие окна с видом на озеро за ними, а также роскошное дерево половиц заставили меня облегченно вздохнуть. Раньше в дальнем углу комнаты стояла арфа, но на первом курсе ее убрали, и вместо нее поставили кроваво-красный стол для бесплатных перекусов.

То, что я пришел сюда прошлой ночью, напомнило мне, зачем мне это так сильно нужно, но также доказало, что я позволил себе быть неряшливым. Я совершил слишком много ошибок. И это серьезно повлияло на мое настроение. Поэтому я намеревался сидеть здесь и играть до тех пор, пока мои пальцы не сведет судорога, а по спине не потекут струйки пота, и каждая моя попытка не будет идеальной.

И если бы мне это удалось, тогда, и только тогда, я позволил бы себе думать о Татум Риверс, стонущей из-за меня, когда я наказывал ее, и позволил бы себе погрузиться в фантазии о нашей красавице Связанной Ночи и возможностях, которые она нам предоставила.