После отстранения Хрущева от власти в октябре 1964 года лидер венгерской партии Янош Кадар не только раскритиковал способ кадровых перестановок, но и на встрече с новыми лидерами Брежневым и Косыгиным сформулировал то, что я называю доктриной Кадара: нравится им это или нет, но суверенитет Москвы ограничен, поэтому, даже принимая решения внутри страны, руководители Советского Союза должны учитывать интересы всего советского блока.

Венгерская внешняя политика в течение десятилетий после революции 1956 года все еще обычно представляется как определяемая исключительно явной зависимостью от Советского Союза. Однако мои обширные архивные исследования в этой области, проводившиеся с 1990 года, показывают, что ее можно правильно объяснить и понять только в рамках новой теоретической концепции: трехстороннего детерминизма. Хотя принадлежность к советской империи якобы подразумевала вынужденные ограничения (1), зависимость от Запада в отношении передовых технологий, торговых контактов и последующих займов создавала не менее прочную связь (2). В то же время венгерская внешняя политика должна была балансировать между достижением конкретных национальных целей и борьбой за лобби всей Восточно-Центральной Европы (3). Хотя этот трехсторонний детерминизм венгерской внешней политики всегда существовал в той или иной форме и масштабах, важность каждого из трех факторов стала относительно одинаковой с середины 1960-х годов. Эту теорию можно также интерпретировать в более широком контексте и, с определенными ограничениями, применить ко всему советскому блоку. В действительности эти три определения справедливы для венгерской, польской, румынской, восточногерманской и, в меньшей степени, чехословацкой и болгарской внешней политики, особенно с начала середины 1960-х годов.

Германский вопрос и проблема европейской безопасности приобрели первостепенное значение для советского блока к середине 1960-х годов, однако в блоке существовали огромные разногласия по этим вопросам. Я выделил два субблока внутри советского блока с совершенно противоположными позициями: субблок, ориентированный на экономику (Венгрия, Румыния и Болгария), и субблок, озабоченный вопросами безопасности (ГДР, Польша и Чехословакия). У стран первой группы не было серьезных неурегулированных вопросов с Западной Германией, поэтому они были серьезно заинтересованы в экономическом сотрудничестве, расширении торговли и перенятии передовых технологий. Таким образом, именно они в первую очередь пострадали от отсутствия дипломатических отношений с Федеративной Республикой Германия (ФРГ). Теперь им все труднее было безоговорочно отождествлять себя с интересами озабоченного безопасностью субблока, который рассматривал ФРГ как серьезную угрозу безопасности, проистекающую из отсутствия мирного договора с Германией; таким образом, его восточные границы рассматривались как небезопасные до урегулирования германского вопроса.

Я ввел категорию "виртуальная коалиция" в область анализа союзнической политики на основе функционирования советского блока. Это виртуальное сотрудничество группы государств, имеющих схожие интересы в определенном вопросе, не делая это сотрудничество явным. Члены такой коалиции не вступали в многосторонние или даже двусторонние переговоры друг с другом для согласования своих интересов; тем не менее, они признавали свои общие интересы и действовали в соответствии с ними. Иными словами, общие интересы представлялись индивидуально на заседаниях многосторонних форумов советского блока, в двусторонних отношениях с Москвой и другими государствами советского блока, а также по отношению к западным государствам. Таким образом, деятельность подобных виртуальных коалиций никогда не была сформулирована в какой-либо официальной форме, более того, в период холодной войны их существование даже не осознавалось.

Хотя на протяжении всей холодной войны внутри советского блока существовали различные виртуальные коалиции, наиболее серьезные столкновения произошли между субблоками, ориентированными на экономику и на безопасность, в период подготовки к общеевропейской конференции по безопасности с середины 1960-х до середины 1970-х годов. Хотя в то время эти внутренние конфликты и междоусобицы были совершенно неизвестны общественности, сейчас ясно, что все это принесло временную победу ГДР, Польше и Чехословакии (субблоку, ориентированному на безопасность) в 1967 году, а с 1969 года верх взяла коалиция, ориентированная на экономику.

Я также ввел новую категорию "конструктивной лояльности" в анализ союзнической политики в рамках советского блока. Это означает, что, несмотря на зависимость союзных государств от Москвы по умолчанию, ограничения могли быть и фактически постоянно проверялись и постепенно ослаблялись; содержание этого принципа до 1988 года подразумевало, что "что не запрещено, то (возможно) разрешено". Хотя, возможно, Венгрия была образцом для подражания, политика конструктивной лояльности в советско-восточноевропейских отношениях может быть в определенном смысле применена ко всем несоветским членам Варшавского договора (за исключением Румынии), хотя, конечно, реализация этой политики существенно отличалась в разных государствах и даже в разные периоды. С одной стороны, это означало лояльное следование советской линии во всех публичных заявлениях и на международной арене, избегание открытых дебатов с Москвой на форумах советского блока, а также гибкость, приспособление к советским требованиям и готовность к сотрудничеству. С другой стороны, это означало постоянное тестирование границ советской терпимости по двусторонним каналам, лоббирование и борьбу за свои национальные интересы (определенные коммунистическими лидерами данного государства), а также конфиденциальные инициативы по продвижению собственных целей, которые часто расходились с советскими интересами.

Анализируя события Пражской весны 1968 года, чтобы развеять все еще сохраняющийся миф о "социализме с человеческим лицом", я привожу свое давнее убеждение в том, что она привела бы к восстановлению парламентской демократии без иностранного вмешательства, как это в итоге и произошло в 1990 году. Что касается оценки советского процесса принятия решений, то я подчеркиваю, что советское руководство в действительности демонстрировало крайнее терпение и самоограничение в течение восьми месяцев кризиса, поскольку силовое решение не было бы нерациональным с их имперской точки зрения уже в марте, после отмены цензуры в Чехословакии. С этого момента оставалось мало надежды на то, что руководству удастся загнать джинна демократии обратно в бутылку. Однако, извлекая уроки из своей роковой ошибки - слишком раннего вмешательства в Будапешт в самом начале венгерской революции 1956 года, они теперь пытались найти политическое решение для восстановления порядка в соответствии с кремлевскими нормами, осуществляемого только местными силами, и таким образом избежать советского военного вмешательства. Таким образом, во время чехословацкого кризиса Брежнев и его товарищи в действительности хотели применить доктрину Микояна; первоначально это означало убедить руководство Дубчека осознать пределы терпимости Москвы, а затем надеяться, что восстановление будет осуществляться "здоровыми силами" по московской линии. Однако в итоге у них не осталось другого выхода, кроме как использовать брежневскую доктрину и остановить опасный процесс политических преобразований военным вторжением. Следовательно, вопрос о возможном альтернативном ходе истории заключается не в том, могла ли Пражская весна сохраниться при других обстоятельствах, а в следующем: если Янош Кадар, самый ненавистный человек сразу после кровавого подавления революции 1956 года в Венгрии, смог разработать довольно либеральную версию коммунистической диктатуры, которая могла вызвать относительную популярность в обществе и которую терпели Советы, то почему та же модель не могла быть применена к Чехословакии Густава Гусака?

Отвергая широко распространенное представление о том, что с 1979 по 1985 год шла "вторая холодная война", я называю эти годы периодом резервной разрядки. В 1979-1985 годах новая конфронтационная политика США (как при Картере, так и в первый срок администрации Рейгана) материализовалась в основном на пропагандистском уровне, в то время как механизм вынужденного сотрудничества продолжал прекрасно работать. Необходимость избежать столкновения между сверхдержавами была не менее убедительной, чем раньше. Политику Рейгана в 1981-1983 годах можно сравнить с двойственной политикой администрации Эйзенхауэра в 1953-1956 годах: реальной целью американской политики было нахождение modus vivendi с Советским Союзом, но это удобно сочеталось с громкой риторикой об освобождении "пленных народов" Восточно-Центральной Европы, которая, как теперь хорошо известно, не имела под собой никакой реальной основы. Еще одна важная особенность этого периода заключается в том, что впервые на этапе конфронтации европейские союзники Соединенных Штатов не пошли единым фронтом за Вашингтоном, а стремились сохранить диалог и сотрудничество между Востоком и Западом. Более того, система альянса отреагировала аналогичным образом и на восточном направлении: страны восточного блока - Венгрия, в первую очередь руководствуясь своими особыми интересами, которые к тому времени становились все более независимыми от намерений Москвы, стремились сделать все возможное, чтобы сохранить достижения разрядки.