- Не открывай его, пока не сядет солнце.

- Прошу прощения?

Он ушел, смешавшись с толпой на тротуарах в час пик, прежде чем я успел отдать ему его доллар.

Моим первым побуждением было открыть пакет прямо здесь и сейчас. Но повсюду были люди, и если это было от кузена Эрни, это, вероятно, было оскорбительно или даже незаконно. Старый добрый Эрни однажды прислал ко мне в офис шестидесятивосьмилетнюю стриптизершу, у которой "пирожки" свисали на уровне пупка и чей грандиозный финал включал в себя вытаскивание зубных протезов. Если эта мокрая, тяжелая штука в пакете была от Эрни, было бы лучше открыть его, когда я вернусь домой.

Дом находился на берегу озера, в высотном кондоминиуме с потрясающим видом, круглосуточным швейцаром и зеркалами в лифте. Не слишком убого для парня из Саут-Сайда, который раньше бросал пенни в переулках на обед. Деньги всегда были главным мотиватором моей жизни, а фондовый рынок был естественной эволюцией от подростковых игр в покер и фэнтезийных футбольных пулов.

Я справился нормально. Лучше, чем "быть в порядке". Достаточно, чтобы ходить в "Армани" и "Кристал". Я был в шорт-листе пятизвездочных ресторанов и спал с женщинами высокого социального положения, и дважды в год летал с мамой в Тоскану, чтобы она могла навестить родственников, которые все поклонялись мне, как богу.

Жизнь была прекрасна.

В моей квартире было холодно и пахло ванилью, какой-то дрянью, которую горничная разбрызгала вокруг после своего дневного визита. Я бросил пакет на барную стойку для завтрака и пошeл в спальню, чтобы раздеться, принять душ и переодеться в вечернюю одежду. Сегодня будет Молли Уэйнрайт, из "Баррингтон Уэйнрайт", она была на десять лет младше меня, и была маленькой хитрой шлюхой, которая источала секс, как ее папочка - недвижимость.

Если все пойдет хорошо, Молли заняла бы девяносто седьмое место на поясе Джимми. Это девяносто семь заброшенных шайб из возможных двухсот двадцати. Я произвел подсчеты в своей голове.

- Забей сегодня вечером.

Чертовски впечатляюще для парня из Саут-Сайда. А что касается филдинга, то за всю мою карьеру у меня была только одна ошибка. Это был опыт, который я не хотел повторять.

Я побрился, снял пластик из химчистки со своего серого костюма и решил надеть запонки с бриллиантовыми гвоздиками. К тому времени, как я был одет и готов к пизденке, я совершенно забыла о дырявом бумажном пакете на моей барной стойке для завтрака.

Но когда я подошел к холодильнику за "Эвиан", он был там, примостившись на стойке, как старый уличный кот.

Я проверил свой "Булгари" - без четверти шесть. Бродяга предупредил меня, чтобы я не открывал его до захода солнца, но это прозвучало как глупая театральность, и у меня не было времени дурачиться. Медленно, осторожно я развернул верхнюю часть пакета и открыл его.

Вонь ударила меня, как удар молоточком. Гниющее мясо, замазанное чем-то антисептическим. Я случайно получил пощечину, у меня перехватило дыхание, и я отшатнулся назад.

Пакет шевельнулся.

Я прищурился, затаил дыхание. Что бы ни было в пакете, оно определенно было мертвым; запах был тому доказательством. Это должен был быть поток воздуха, или оседание содержимого, или...

Он снова пошевелился.

Мое сердце учащенно забилось, как в те пару раз, когда меня поймали на жульничестве в пятикарточном покере и вот-вот должны были избить. Пакет дернулся влево, затем вправо, затем опрокинулся на бок.

Сверху появился крошечный красный кулачок, раскрывающийся и шевелящий пятью миниатюрными пальчиками.

Я знал, что это было. Я знал, в глубине своей души.

Моя единственная ошибка.

Существо вскрикнуло, мягкое и влажное. Появилась выпуклая лысая голова, большие глаза эмбриона уставились на меня.

- Папа.

- О, Господи.

Он выбрался из сумки, волоча за собой две низкорослые ножки первого триместра беременности и слизистую синюю пуповину. Хотя он был покрыт слизью, я мог разглядеть большие шрамы, зигзагообразно пересекающие большую часть его тела. Шрамы, которые были зашиты уродливым швом Франкенштейна.

В его крошечной ручке была изогнутая иголка, за которой тянулась нитка.

- О, Боже милостивый.

- Не раньше темноты, папочка. Я еще не закончил, - игла вонзилась ему в плечо, заживляя рваную рану, нанесенную ножом абортера. - Я хотел выглядеть красиво для тебя.

- Это была не моя вина, - выдавил я. - "Резинка" порвалась.

В моей голове поплыли образы Марго Уильямс. Молодой. Сладкой. Робкой в постели, но мне нравились такие. Когда она позвонила мне с новостями о своей беременности, после нее у меня было три женщины.

Я отправил ей по почте чек, чтобы избавиться от него, и ничего не слышал об этом до тех пор, пока несколько месяцев спустя не узнал, что она умерла от осложнений во время процедуры.

- Это не моя вина, - повторил я.

Существо на прилавке приподнялось и наклонилось вперед, не в силах поддерживать свою огромную голову.

- Мамочка передает привет. Она послала меня сюда, чтобы ты мог позаботиться обо мне.

Эмоции громоздились одна на другую в моей груди, борясь за господство. Чувство вины. Отвращение. Изумление. Страх. Гнев.

Гнев победил.

- Возвращайся туда, откуда пришел!

- Разве ты не хочешь быть со мной, папочка?

На абсурдный миг я представил окровавленное, покрытое шрамами существо, сидящее у меня на коленях на бейсбольном матче, крошечную шапочку на его деформированном черепе эмбриона.

- Я не хочу быть с тобой! Я заплатил им, чтобы они позаботились о тебе!

Его крошечное личико сморщилось, слезы расчищали дорожки в слизи.

Мое решение было принято, я задавался вопросом, как от него избавиться. Завернуть в газету и выбросить в мусоропровод? Спустить его в унитаз? Он был достаточно мал, чтобы поместиться. Но если бы он был обнаружен, в любом случае, это могло бы привести ко мне. Я смотрел телевизор. Я знал о тестах ДНК.

Я оглядел кухню, перебирая глазами возможные варианты. Микроволновая печь. Плита. Уплотнитель. Морозилка.

Ликвидация.

Эта штука стояла прямо рядом с раковиной, за которую я заплатил почти две тысячи. Мусоропровод мог измельчить ножку индейки, а эта штука была не намного больше. Один быстрый толчок и...

- Не измельчай меня в мусоропроводе, папочка.

Я стиснул зубы. Как он мог прочитать мои мысли?

- Я - часть тебя, папочка.

Оно улыбалось, или пыталось улыбнуться, с этим большим шрамом, рассекающим его голову пополам.

Я заставил себя действовать.

Одним быстрым движением я зачерпнул его и с силой затолкал в сливное отверстие раковины. Выпуклая головка была слишком велика, чтобы пролезть в отверстие, поэтому я бил по ней ребром кулака, снова и снова, заставляя ее опуститься.

- Папа, не надо! Я - твоя собственная плоть и кровь!

Я высвободил руку и нажала на выключатель мусоропровода.

Какое-то мгновение ничего не происходило. Затем все произошло сразу.

Жужжание утилизатора было заглушено ужасными криками.

Моими криками.

Это было похоже на нападение сотен мужчин с топорами. Первыми были отрезаны мои уши, затем нос и щеки. Одежда была содрана с моего тела кровавыми полосами, а за ней и мясо под ней. Пальцы, колени, член и яйца, перемолотые в торнадо с лезвиями. И гулкий голос разорвался в моей голове, громче, чем мои собственные крики.

- Я - ЧАСТЬ ТЕБЯ, ПАПОЧКА!

Как мне удалось нажать на выключатель, я понятия не имею. Мои глаза были вырезаны из черепа. Еще более невероятно, что я каким-то образом набрал 911, используя только мясистую культю своей руки.

Боль была невообразимой.

Это все еще продолжается.

В эти дни мой сын навещает меня в больнице. Я не могу его видеть, но я могу его чувствовать. Он очень хорошо шьет. Он практикуется на мне, когда медсестры усыпляют меня ночью.

Я назвал его Джимми-младший.

Держу пари, выглядит точь-в-точь как я.

Перевод: Zanahorras

Еще один коротыш для сборника "Мелкие укусы" (Small Bites). В соответствии с рекомендациями, нужно было написать рассказ о существах-оборотнях объемом не более 500 слов.

- Осторожно. Онa кусается.

Малкольм фыркнул, продемонстрировав Сельме серые зубы. Его штаны болтались вокруг лодыжек, презерватив болтался, как слоновья козявка.

- Kусается? У проклятой твари даже нет ни ног, ни крыльев.

Малкольм ударил ладонью по клетке с канарейками, сбив птицу на застеленное газетой дно.

- Я бы этого не делала, - сказала Сельма.

Малкольм уродливо покосился на нее.

- Что ты собираешься с этим делать, шлюха?

Сельма пожала плечами. Она свесила ноги с кровати и потянулась за пачкой сигарет. Малкольм наклонился и резко толкнул ее.

- Я спросил, что ты собираешься с этим делать?

- Ничего. Птица может сама о себе позаботиться.

Малкольм снова фыркнул, презерватив покачнулся.

- Mожет, да? Давай посмотрим, на что способнa мисс Птичка.

Сельма тупо смотрела, как Малкольм открыл клетку и сунул в нее потный кулак. Птица попыталась вырваться, но Малкольму удалось быстро схватить ее.

- Похоже, мисс Птичка... ЧЕРТ!

Малкольм уронил птицу и отдернул руку, тупо уставившись на маленькое пятнышко крови на своей ладони.

- Чертова тварь укусила меня!

Сельма закурила.

- Я же говорилa тебе.

Малкольм ударил ее по губам, размазав ярко-красную помаду. Затем он снова обратил свое внимание на птицу.

- Я бля...

- Ты ничего не сделаешь, - нижняя губа Сельмы начала распухать, но она казалась спокойной. - Сейчас полнолуние.

- Полнолуние? О чем, черт возьми, ты говоришь?

- Канарейка-оборотень, - сказала Сельма.

Малкольм нахмурился, поднимая руку, чтобы ударить ее снова.

Маленькие перышки, растущие из его пальцев, повергли его в настоящий шок.

Малкольм закричал, кости и сухожилия хрустели и сжимались, когда древнее проклятие канарейки-оборотня превратило его взрослую человеческую форму в крошечную желтую певчую птичку. Он примостился на гнезде своих спутанных штанов, презерватив был обернут вокруг его заостренных ступней.