Его взгляд прикован к моему. Тишина тяжелая. Затем он вздохнул.

— Оно тянет.

— Ты намазал его маслом? — спросила я небрежно.

— Нет, — проворчал он.

— Хорошо. У тебя есть что-нибудь?

— Нет, — затем он на мгновение задумался, затем рискнул: — Оливковое масло?

— Этого хватит. Позволь мне все же кое-что проверить.

Я побежала к своей сумке, и, конечно же, оно там, детское масло для путешествий. Идеально. Я помчалась обратно со своим открытием и слишком большим энтузиазмом, чем уместно в данной ситуации, обнаруживая, что Алекс стоял на том же самом месте, где я его оставила.

— Сними рубашку.

Он искоса посмотрел на меня и снял свою клетчатую рубашку. Под ней у него футболка, и я увидела, что его левая рука обгорела до локтя. Ожоги затронули более глубокие слои его кожи, и повреждения значительны. В некоторых местах ему, похоже, сделали пересадку кожи, причем на всю толщину. Повреждения на этих местах могли быть очень глубокими, если его врачи решили прибегнуть к подобной рискованной процедуре. Тем не менее, они проделали хорошую работу, так как прямо сейчас эти пятна выглядели почти нормально. В некоторых местах, где кожа выглядела кожистой, гребни толстые и блестящие, и пересадка явно производилась только в верхних слоях.

Я легонько дернула его за футболку.

— И это тоже.

Он молча смотрел на меня, прежде чем стянул ее через спину. Я всегда восхищалась тем, как такой простой жест может выглядеть так мужественно.

И, боже мой, как же он мужественно выглядел.

Он полуголый и смотрел на меня напряженным взглядом, как будто не знал, бежать ему или оставаться на месте. На его широкой верхней части тела есть небольшая растительность на груди, а грудные мышцы выражены, и от этого текли слюнки. Такие выраженные, и я помнила, как приятно мое лицо устроилось между ними. У него разрезан живот. Порез стиральной доской. Мой взгляд опустился ниже, и это там. Это там. Эта восхитительная буква V виде буквы "V". Я видела их раньше, но никогда к ним не прикасалась. И теперь оно здесь, прямо перед моим лицом. В горле внезапно пересохло, и я попыталась сглотнуть. Получилось только со второй попытки. У меня руки чесались прикоснуться к этой загадочной букве V, когда он откашлялся, и я поняла, что меня поймали за разглядыванием. Я почувствовала, как загорелись мои щеки, и подняла взгляд. В его глазах появился странный огонек, которого я никогда раньше в них не видела.

Ладно, вернемся к делу. Я перестала рассматривать изображение великолепного мужчины передо мной и переключались в режим медсестры, оценивая только повреждения его плеча. Все определенно не так плохо, как я ожидала.

Судя по его поведению и постоянному желанию закутаться в одежду по самый нос, я думала, что смотреть на это будет невыносимо и у него не будет ни единого клочка кожи. На самом деле большая часть шрамов заканчивалась на левой стороне его груди, прямо вдоль соска. Это в той же степени, что и его лицо: довольно глубоко в кожных тканях и плохо обработано после операции, но не чрезмерно. Шрамы выпуклые и зловещие — слишком сильно повреждены нервы и недостаточно физиотерапевтических процедур. Я медленно обошла его, и он проследил за мной, слегка поворачивая голову.

«Левая часть груди, половина шеи, рука на дюйм ниже локтя и примерно столько же сзади, сколько спереди», — я регистрировала это в своей голове.

Я жестом пригласила его сесть на табурет в кухне, затем открыла бутылку масла, налила небольшое количество себе в руки и растерла их друг о друга, чтобы согреть для него. Глаза Алекса следили за каждым моим движением, но ни один из нас не произносил ни слова.

Сначала я начала с его руки, отмечая, какие огромные и твердые мышцы у меня под руками. Интересно, были ли они у него до аварии или он набрал силу позже? Если последнее, то было бы чертовски больно, пока кожа растягивалась. Я не спрашивала. Я массировала его воспаленную кожу, пока он наблюдал за мной, поочередно разглядывая мои руки и рот. Черты его лица напряжены, но в какой-то момент они расслабились, и он закрыл глаза.

Я перешла к его спине и провела по каждому выступу там, используя маленькие, нежные круги, чтобы, надеялась, смягчить кожу.

Когда мои пальцы коснулись его шеи и местечка за ухом, он вздрогнул, и я услышала, как хриплый ком проскользнул у него по горлу. Я продолжала массировать, пытаясь игнорировать жар, разливающийся в животе. Такое подходящее время. Почему меня это заводило? Ему больно, а я возбуждалась. Может, мне тоже нужен хороший психиатр.

Я налила еще масла в руки и разогрела его, прежде чем тоже потереть неповрежденную сторону его шеи. Его мышцы там так туго сжаты и напряжены. Я все еще стояла позади него и не видела его лица, но внезапно он, казалось, растаял под моими прикосновениями, его шея вытянулась вперед, а дыхание вырывалось в медленном, ровном ритме. Я думала, что он заснул, пока он не пошевелил плечами под моим прикосновением, ощущая их новую чувствительность.

Я подошла к нему спереди и провела пальцами по ожогу на его груди, проверяя уровень боли. Мне не нравилось, что я видела его лицо. Это делало все намного интимнее. Его глаза снова закрылись, когда я оказала нужное давление и переместилась вверх к его шее.

Я смотрела на свои руки, которые случайно оказались на той же линии обзора, что и его ноги. Я снова посмотрела на его шрам.

А потом я оглянулась назад, потому что это точно было не так... Мои глаза расширились. Он твердый. Такой твердый. Я увидела контур вдоль его левой ноги. И его поношенные джинсы так удобно застираны, что я видела настоящие очертания. Я нервно сглотнула и посмотрела на лицо Алекса.

— Извини за это, — его хриплый голос заставил жидкую лаву течь у меня между ног.

— Такое случается, — пробормотала я в ответ, пожимая одним плечом.

Мой собственный голос звучал неестественно тихо. Мне нужно подвинуться, чтобы встать между его ног и дотянуться до его груди. Он, должно быть, прочитал мои мысли, потому что раздвинул ноги шире, и я заняла место, которое он оставил. Я придвинулась ближе к его правой ноге, чтобы случайно не коснуться его... питона.

Я снова перевела свое внимание на следы его ожогов, скользя руками по его неповрежденному боку, чтобы полностью расслабить его, и Алекс втянул воздух. Я снова остановила движения и нахмурилась.

— Это слишком больно? — прошептала я.

Он издал низкий хриплый смешок и хрипло произнёс:

— Нет.

Противоположное? Я подумала, но не сказала.

— Ладно. Скажи мне, если будет больно. Я остановлюсь, как только ты этого захочешь.

Хотя я не хотела останавливаться. И я не думала, что он тоже этого хотел. Его лицо спокойно и расслаблено, рот слегка приоткрыт. Напряжение в его плечах едва заметно, а челюсть отвисла.

Он что-то невнятно пробурчал в ответ, что я приняла за "да", и я продолжила массировать его грудь, замечая, что шрамы здесь немного заметнее, чем на спине. Перемещая руку, я случайно коснулась пальцами его соска, и он сжал челюсть, но ничего не сказал.

Поэтому я сделала это снова. На этот раз не случайно. Я почувствовала на себе обжигающий взгляд, но проигнорировала его и продолжила играть с огнем. Черт возьми, это прозвучало неправильно.

Он не закрыл глаза, не сводя их с моего лица с почти пугающей сосредоточенностью. Мои пальцы спустились вниз по его груди, снова и снова пробегая по соску, получая в ответ слабый выдох каждый раз, когда мои пальцы скользили по нему — и еще одно подергивание в его джинсах — и я решила перейти к более нейтральным областям ради моего собственного здравомыслия и гормонального дисбаланса, который в настоящее время разрушался в моих нижних областях.

Я приблизилась к его лицу и заколебалась. Почему-то это казалось даже более интимным, чем проводить руками по его груди. Я сделала шаг глубже между его ног, и он раздвинул их чуть шире, чтобы я могла поместиться. Я провела пальцами по его шее к лицу, нежно обхватывая ладонями его подбородок и поглаживая намасленными большими пальцами его щеки и обратно.

Здесь это не похоже на массаж. Это исцеление. Кто из нас его получал, я понятия не имела, но, тем не менее, это исцеление. Для меня это сила, основанная на общении с другим человеком, который сумел подарить мне чувство безопасности и спокойствия. Я бы сказала, что для него это означало снова вспомнить, как чувствовать человеческое прикосновение.

Он открыл глаза, и их пылающий зеленый взгляд вернулся ко мне, смесь боли и удовольствия, страха и уверенности, нет и да боролись в его взгляде. Он говорил, что не любил, когда к нему прикасались, но это не тот человек, который не любил, когда к нему прикасались. Это человек, который отрицал эту часть себя. Он не позволял себе вольности в том, чтобы к нему прикасались. Вероятно, ему отвратителен вид собственных шрамов, но, ради всего Святого, я понятия не имела почему. На нем написана история, клеймящая его. Это история выживания. И это прекрасно.

Закончив с его шрамами, я перешла к бровям и лбу, пытаясь найти точки давления, которые помогли бы снять напряжение. Он все еще упорно смотрел на меня, но его веки стали опущенными. Две глубокие бороздки, прорезанные между его бровями, наконец исчезли, когда его веки закрылись, и дыхание, покидающее его губы, стало тяжелым, пока я мягко проводила большими пальцами крошечными кругами там, где раньше были морщинки.

Я запустила руки в его волосы и впилась ногтями в кожу головы. Он громко и непримиримо застонал. Я чуть не подавилась собственным языком от того, насколько восхитителен этот звук. Это самая сексуальная вещь, которую я когда-либо слышала. Внезапно он обхватил своими большими руками мои маленькие запястья.

— Хватит, — зарычал он таким тоном, словно ему нужно прочистить горло.