Майснер собрал всех, кто вел следствие по группе арестованных подпольщиков:

— Секретный циркуляр передан также абвергруппе и СД,— сказал он.— Мы приняли все меры к поимке. Но часть бандитов у нас.

— Надо немедленно уничтожить их, господин полицайкомиссар, — проговорил глухо Лебах.

Майснер посмотрел в сторону старшего следователя. Он был в душе солидарен с юристом. У Лебаха высокий покатый лоб и короткий широкий нос бульдога, как у Гиммлера, срезанный подбородок, а на самой макушке кучка волос. Однако шеф ответил:

— Это мы всегда успеем сделать. Если узнают о побеге Шведова арестованные, то станут отрицать показания Новикова.

— Разрешите, господин полицайкомиссар? — подал голос руководитель штабной команды тайной полиции Кубияк, человек с маленьким лицом, узким лбом и лысой головой. Острый нос его от частых попоек посинел, а голос охрип.

Кубияк лет на двадцать старше Майснера, до тридцать четвертого года работал в криминальной полиции, а потом стал доносчиком и чиновником гестапо. Его серые бездушные глаза все видели и примечали, хотя казалось, он ко всему безразличен. В его узком лбу всегда отыскивался такой подлый ход, что даже испытанные палачи удивлялись и завидовали ему. Это и выдвинуло Кубияка на большой пост в тайной полиции.

- Да,— ответил шеф, кивнув руководителю штабной команды.

— Я предлагаю следующее,— сказал Кубияк.— Для арестованных Шведов не бежал, а мы его отпустили, так как он во всем сознался. Сейчас ходит по городу, устанавливает связи с участниками подполья и выдает их; его жена и Новиков на очной ставке опознают арестованных. Это надо вдалбливать на допросах каждому арестованному. Новиков об этом должен говорить на очных ставках.

— Новиков уже говорит то, что предлагает Кубияк,— отозвался с раздражением Брандт.— Но главаря нет, и вряд ли он снова будет в наших руках.

Майснер гневно посмотрел на следователя. В это время поднялся Потёмин.

— Разрешите, господин полицайкомиссар? — сказал он.— В день ареста у Шведова отобрали дамские золотые часы. Это часы его жены. Разрешите использовать их для выхода на мать Шведова. Я уверен, он далеко не ушел.

— Действуйте,— согласился Майснер.— И вы, Кубияк, подали превосходную мысль. Она требует маленького дополнения. Необходимо, чтобы в эту версию поверили не только арестованные. Дайте возможность некоторым из них передавать записки родственникам. Направьте камерного агента к тому из родственников, к кому первому попадет записка о предательстве Шведова. Пусть агент подтвердит версию. На этот раз вы-стрел будет наверняка. А с этими продолжайте работу.

Потёмин отправился на Смолянку. Вера Борисовна, увидев невысокого хмурого человека в солдатской форме, схватила на руки младшего внука, а старший спрятался за нее, уцепившись за юбку.

— Вы не бойтесь меня,— заговорил нежданный гость на чистейшем русском языке.— Я ищу вашего Сашу. Мы друзья. Скажите, где он?

— Уже два года, как на фронте,— ответила Шведова.

— Вы мне не верите? — спросил Потёмин.— Я — Александр из Куйбышева. Скажите ему, что я приходил.

— Мой сын на фронте,— повторила старуха. Потёмин полез в карман и достал маленькие золотые часы. Вера Борисовна узнала их, но, чтобы не выдать своего волнения, обратилась к малышу:

— Сиди спокойно, детка. Сейчас дядя уйдет и я покормлю тебя. Потерпи...

Провокатор, еле сдерживая себя, спрятал часы в карман. Покинул двор, не попрощавшись...

Камера номер шесть на втором этаже. В ней человек сорок пять. Кроме двух жуликов, все — политические. Ночью откуда-то повылазили крысы и бегали по спящим людям. Утром Костя Беленко осмотрелся: стены до половины красные от клопов.

На допрос Беленко повели на первый этаж. В небольшой комнате за столом сидел немец. Но спросил он по-русски:

— Где машинка? Где приемник и Виктор?

— Никакой машинки, приемника и Виктора знать не знаю,—ответил подпольщик.

— А может, подумаете?

— В самом деле, я ничего не знаю.

— Пеняйте на себя,— пригрозил следователь и подал знак солдату.

В комнату ввели Чистякову. На ней — легкое летнее платье, волосы распущены, лицо бледное, измученное, под глазами синие круги. Ирина Васильевна и Костя не скрыли своего знакомства. От следователя это не ушло. И он спросил, откуда они знают друг друга.

— Я учился у ее мужа,— ответил Беленко.— А еще знаю как врача.

Чистякова подтвердила его слова.

— А Виктора знаете? — резко спросил немец Костю.

— Я же говорил, что не знаю.

Новиков на очной ставке с Ириной Васильевной настаивал, что у нее на квартире встречались Виктор и Костя. Но первый или второй Костя, он не знал, ибо ни того, ни другого в лицо не видел. Всего один раз застал на квартире врача некоего Виктора.

Следователь, услыхав отрицательный ответ, вскочил со стула, подбежал к Беленко и кулаком ударил его в скулу. Костя пошатнулся, тот ударил его с другой стороны. Чистякова вскрикнула, закрыла лицо руками. Ее вывели, а следом отправили в камеру Беленко.

Три дня его не трогали, но брали на допросы Борисова, Чибисова, Оленчука, Качуру. Их увозили в ГФП, возвращались они избитыми до черноты. Из других камер забирали на допрос Мельникова, Сбежнева, Доронцова, Колесникову, Нестеренко, Смоленко, Шенцова, отца и дочь Матвиенко, Андреева.

Подпольщиц на допрос водил Потёмкин. Вручал дежурному тюремщику специальную квитанцию и забирал арестованных. Приказывал им идти впереди, а сам, держа в руках пистолет со взведенным курком, тяжело вышагивал сзади. Приземистый, с бычьей шеей.

Недавно вел Татьяну Брущенко и Лиду Матвиенко.

Лида предложила Потёмину:

— Давай уйдем вместе. Мы тебе гарантируем жизнь. Будешь прощен.

— Молчать! — прорычал он.

Сегодня доставил на допрос Чистякову. Следователь Циплис попросил его остаться. Сказал по-немецки:

— Поможешь. Не признается, стерва,— И тут же обратился к арестованной: — Так чем вы занимались?

— Я врач. Помогала людям,— с вызовом ответила

Ирина Васильевна.

Циплис набросился на нее. Стал бить кулаками в грудь и по лицу. Потёмин, закатав рукава, подступился к Чистяковой и вдруг резким коротким ударом в бок свалил ее на пол...

Вскоре по тюрьме пополз слух о побеге Шведова. Дочь Стояновских принесла Марии Анатольевне передачу и записку, в которой сообщалось о здоровье детей и о том, что Саша уехал в Днепропетровск за фруктами. Она поняла, что муж на свободе. Убирая вместе с Татьяной Брущенко в камерах, сказала о побеге своим товарищам. Но некоторые подпольщики не поверили этому и приняли за правду версию, разработанную в кабинете Майснера.

Из тюрьмы разрешили передавать родственникам записки. Мельников написал, что он «жив, как камень». Колесникова сообщила о получении казенных денег и просила «благодарить Дмитрия, того, что деньги брал взаймы», а также поставить в известность об этом портниху. Она имела в виду Татьяну Аристарховну. По скупым весточкам оставшиеся на свободе подпольщики заключили, что уличал их на очной ставке Новиков.

Борисова допрашивали каждый день. Здоровый физически, под пытками он держался мужественно и ни в чем не признавался. Его, как и других, удивляло, почему не делают очных ставок со Шведовым, если тот предатель.

Он сказал Брандту:

— Вы нас провоцируете. Шведов не выдает. Я хочу видеть его.

— Все в свое время,— пообещал Брандт.— А пока ты сам все скажешь.

Но Алексей Иванович ничего не говорил, и его снова били. Потом ему сказали:

— Ваш бывший командир сейчас ходит по городу и помогает вылавливать остальных. Его жена и Новиков опознают пойманных.

И Борисов поверил гестаповцам. В записке жене сообщил, что Шведов предатель. Полиция узнала ее содержание. Она проверяла посуду, которую возвращали из тюрьмы. После этого следователи напустили на аре-стованных Новикова. Колесникова от всего отказывалась. Туберкулезную женщину подолгу и жестоко били.

На допросах допытывались, откуда листовки, кто их печатал. Колесникова не отвечала. Казаки избили ее снова. Ирина Васильевна потеряла сознание. После холодной воды пришла в себя, но ее опять стали бить, требуя признания.

— Я отвечу,— прошептала она потрескавшимися губами.

Ее поставили на ноги. Она подозвала к себе следователя. Тот наклонился над измученной женщиной. Собрав остаток сил, Ирина Васильевна дала немцу пощечину.

После экзекуции товарищи по камере не узнали ее.

В бессознательном состоянии привозили с допросов Мельникова, Сбежнева и Нестеренко. Черных и окровавленных, их водили к следователям через день. Они брали друг друга под руки и, окруженные автоматчиками, шатаясь шли из тюрьмы в здание ГФП. Избивали и допрашивали подпольщиков раздельно. В камере они долго не могли прийти в себя. Сбежнев не стонал, а качал головой.

С наступлением темноты на «охоту» выползали клопы.

— Стервы, сосут крови не меньше, чем немцы,— говорил Нестеренко.

— Не жалей, Иван,— подавал голос Павел Степанович.— Как врач говорю тебе: выпьешь утром кружку воды — сразу кружка крови образуется...

На третий день повезли в ГФП Беленко. Те же самые вопросы: где приемник и где Виктор? В комнату ввели Новикова, еще больше ссутулившегося, без очков, с сощуренными глазами. Лебах спросил его, показав на Костю:

— Ты знаешь этого человека?

— Нет...

— Что же ты плел, что в группе два Кости?

— Я слыхал о них,— плаксиво проговорил предатель.— Но ни разу не видел.

— Вон! — закричал немец.

Новикова увели, а следователь обратился к Беленко:

— А ты будешь признаваться?

— Мне признаваться не в чем.

Его сбили с ног и уложили на пол. Позвали палача, который ходил по комнатам и стегал арестованных. Здоровый, с засученными рукавами, в синем галифе, он подходил к пирамиде и выбирал шланг...

Окровавленного Костю бросили в камеру. К нему подошел Борисов, спросил, за что избили.