Глава 5. Руни

Плейлист: Julia Nunes — Make Out

С тех пор, как я вошла обратно в хижину, плюхнулась на большую кровать мечты и отрубилась, я видела сны о высоком зеленоглазом мужчине. Я не могу отрицать, что это Аксель, даже если бы я попыталась.

Во сне я стою с ним под дождём. Мир мягкий и размытый, только прохладная вода и почти поцелуи, да шёпот ветра между нами. Зелёные глаза Акселя светятся, пока он наблюдает за мной, и его ладони проходятся по моей талии, прижимая наши бёдра друг к другу. Я вздыхаю с каждым поцелуем, что он оставляет на линии моего подбородка. Мои пальцы танцуют по теплой коже, худым плечам, затем зарываются в шелковистую мягкость его волос. Вокруг всё тихо, сумерки. Воздух потрескивает от надвигающейся грозы, и Аксель привлекает меня ближе, удерживая мой взгляд, его губы опускаются к моим...

Громкий и бодрый лай за окном резко будит меня.

Мои глаза распахиваются. Я шарю по кровати в поисках телефона, и один быстрый взгляд на экран сообщает мне, что я спала больше часа, что логично, учитывая сгущающуюся темноту. Перекатившись на спину, я смотрю в потолок, раскрасневшаяся и ноющая, и между моих бёдер тяжело оседает неудовлетворённая нужда. Мои щёки горят. Я серьёзно сама себе не верю. Прошло уже... Боже, больше двух лет, и это абсурдное увлечение, состоящее из беглых взаимодействий и неловких разговоров, просто абсурдно.

Моя голова это знает. А вот всё остальное во мне... нет.

Сев, я тру лицо и включаю прикроватную лампу. Я пускала слюни на постель. На моей щеке отпечаталась складка подушки. Я испытываю искушение бухнуться обратно и поддаться сну, но я чувствую себя грязной после долгой дороги и опасаюсь, что провалюсь обратно в тот опасный сон.

А ещё мне немного любопытно, откуда исходил лай, которого я больше не слышу. Аксель здесь? У него есть собака? Чёрт. Представив, как сексуальный молчаливый гигант держит на руках щеночка, я снова возбуждаюсь.

Значит, холодный душ. Это выбьет похоть из моего организма.

Потащившись в душ, я включаю воду, любуясь шалфейно-зелёным кафелем и безупречно чистыми швами между плитками. Лейка душа расположена абсурдно высоко, так что я наклоняю её вниз и пронзительно визжу в тот момент, когда холодная вода ударяет меня в спину. Похоже, я слишком слаба, чтобы отморозить себе задницу. Я переключаю воду на горячую и моюсь, пока моя кожа не розовеет.

Согревшаяся, чистая и чуть менее возбуждённая, я заворачиваю волосы в полотенце и выхожу в чём мать родила, поскольку я была бы нудисткой, если бы могла. Серьёзно, в жизни нет большей радости, чем то, как воздух обдувает твои интимные части тела после долгого дня.

Первый шаг из ванной на прохладный деревянный пол заставляет меня пискнуть. Ладно, может, я всё же надену носки. Уже в носках я танцую под Гарри Стайлза и, закружившись, падаю на кровать, бродя взглядом по комнате. Тогда-то я замечаю нечто, закатившееся под комод. Поддавшись любопытству, я скатываюсь с кровати, беру это, затем встаю и осматриваю.

Мне требуется секунда, чтобы переварить, что я вижу. Боксёры-брифы. Я взвизгиваю и инстинктивно швыряю их в воздух, как можно дальше от себя.

— Какого хера?

Что тут делают боксёры-брифы?

Мгновение спустя, когда моё сердцебиение успокаивается, включается рациональное мышление. Похоже, это гостевой домик. По логике трусы наверняка оставил тот, кто жил здесь последним. Да. Вот оно. Все время от времени забывают свои трусы.

Я резко разворачиваюсь, отчего полотенце на моей голове покачивается, и ищу брифы, которые я только что запустила как из рогатки через всю комнату. Тогда-то я их и замечаю. Они приземлились на верхнюю из трёх полок над камином.

Мой взгляд проходится по полкам, оценивая их высоту. Мне придётся встать на стул или типа того. Верхняя полка совсем вверху.

Я хмуро смотрю на себя, голую, не считая носков. Может, лучше предварительно одеться.

Одевшись и приставив кухонный стул к основанию камина, я на цыпочках тянусь к боксёрам-брифам. Они почти в пределах досягаемости.

— Проклятье, — шумно выдохнув, я пробую ещё раз, призывая те обязательные уроки балета в детстве и приподнимаясь на носочках. Как раз когда я триумфально вцепляюсь в ткань, стул под моими ногами пошатывается. Стараясь восстановить равновесие, я хватаюсь за среднюю полку, оказавшуюся под рукой, и визжу, когда стул подо мной падает.

Моя рука соскальзывает с полки, и та стонет, а потом накреняется. Я падаю в куче книг и бумаг, с гулким ударом приземлившись на спину.

— Ауч.

Сев, я осматриваю бардак вокруг себя. Книги в мягких обложках валяются всюду, их страницы беспорядочно распахнулись. Рядом с ними что-то вроде записных книжек и дневников, а также несколько папок, чьё содержимое разлетелось по полу. Мой взгляд проходится по ним, и заточенный юрфаком мозг мгновенно узнаёт официальный язык документов.

Я зажмуриваюсь. У меня хорошая память, и мне меньше всего нужно нечаянно прочесть и навсегда запомнить что-то личное о Бергманах.

В дверь стучат, затем раздается голос Акселя.

— Руни.

— Заходи, — сиплю я.

Дверь распахивается, и Аксель пересекает комнату, затем склоняется надо мной.

— Ты пострадала?

— Пострадало только моё эго, — стону я. — И задница.

— Что случилось?

Я медленно сажусь.

— Это всё трусы виноваты.

Взгляд Акселя проходится по бардаку, затем останавливается на боксёрах-брифах. К его щекам приливает жар, когда он хватает их и убирает в карман. Затем поворачивается и складывает стопкой книги, записные книжки, папки и бумаги, и мой непослушный взгляд быстро подмечает, что на слишком многих из них значится имя Аксель Якоб Бергман. О Боже.

О Боже.

Это его дом? Частицы пазла встают на место. Как приятно тут пахнет. Как опрятно всё выглядит. Какое всё высокое. Боксёры-брифы. Бумаги.

Во имя сыра и бл*дского риса, какой же позор! Что он делает, позволяя мне остановиться у него дома и даже не сказав?

Я открываю рот, но громкое, неуёмное гавканье собаки эхом доносится снаружи, перебивая меня. Аксель встаёт, идёт к двери и распахивает её.

— Тихо! — орёт он за дверь. — Я не могу думать, когда ты так лаешь.

Раздаётся тихий собачий скулёж, затем тишина.

Я спешно встаю, одёргивая одежду. Мой телефон до сих пор играет музыку, и я думала, что там просто плейлист лучшего из Гарри Стайлза, но видимо, это мой плейлист для самоудовлетворения, потому что начинается следующая песня, и по воздуху плывут сексуальные слова.

Я бросаюсь к телефону и тыкаю на кнопки, пока музыка не прекращается, затем засовываю в карман. Вот только я забыла, что на мне леггинсы. Мой телефон проскальзывает за пояс леггинсов и немедленно скатывается по бедру, застряв в очень неудобном месте. К щекам приливает жар. Аксель каким-то образом умудряется выглядеть так, будто не заметил этого.

— Всё нормально? — спрашивает он.

Я моргаю.

— Я...

Лай возобновляется, и на сей раз он ещё более настойчивый.

— Извини, — бормочет он, поворачиваясь и снова открывая дверь. Худой пятнистый грейхаунд стоит на пороге. — Лежать, — мягко говорит он. Собака семенит ближе и бодает его, завоевывая внимание Акселя достаточно надолго, чтобы я выудила свой телефон из его нежеланного укрытия в леггинсах.

После того, как Аксель несколько раз гладит его по голове, пёс устраивается в маленькой деревянной конструкции рядом с входной дверью. Каким-то образом я умудрилась её совершенно не заметить. Это выглядит как крошечная А-образная собачья конура, внутри которой лежит клетчатая лежанка из флиса. Пёс плюхается на неё сверху и смотрит в нашу сторону, моргая своими большими карими глазами.

Аксель поворачивается обратно ко мне, как будто не реагируя на абсурдный уровень милоты.

— Продолжай.

— Первым делом, — я скрещиваю руки на груди. — Ты живёшь здесь, — говорю я обвинительным тоном.

Ему хватает совести покраснеть. Но он ничего не говорит.

— Это твой дом, а не гостевой домик. Почему ты сказал мне, что я могу остаться здесь на ночь?

Его румянец становится ещё гуще.

— Потому что в шалаше небезопасно, а тебе надо было где-то остановиться.

Я открываю рот. Закрываю обратно.

— Я не... понимаю. Я не понимаю, что происходит с шалашом, или почему Уилла сказала мне, что нормально будет приехать, и почему ты даёшь мне свой дом и...

Мой желудок издаёт неприлично громкое урчание, заткнув меня. Я кладу ладонь на живот.

— Извини за это.

Аксель смотрит то на кухню, то на входную дверь.

— Почему бы нам не... Позволь мне приготовить ужин. Потом поговорим.

Поговорим? С Акселем? Он... поговорит со мной?

— Ладно? — медленно отвечаю я.

Он кивает, затем проходит мимо меня на кухню, открывая ящики и шкафчики.

— Тебе нравится омлет с сыром? — спрашивает он.

— Обожаю.

— С овощами?

— Да.

— Есть что-то, чего ты не можешь есть? — спрашивает он, складывая на поднос столовые приборы, масло, соль и перец.

— Я не ем мясо. И глютен. Готовить для меня — одно удовольствие.

Я получаю хмыканье в знак подтверждения, затем:

— Это не займёт много времени.

Он исчезает за несколько широких шагов, и дверь захлопывается за ним.

Что ж. Ну ладненько.

Надев ветровку и ботинки, я выглядываю из широкого окна над его кроватью, и мне открывается идеальный вид на Акселя, склонившегося над костровищем. Его компаньон-грейхаунд нетвёрдо выбирается из конуры, затем ложится на живот, крутя головой туда-сюда, пока Аксель бродит и занимается приготовлением ужина.

Рядом стоит велик на подпорке, и к заднему багажнику прикреплено две сумки. Аксель достаёт из них еду, затем принимается за работу — разбивает яйца, открывает какой-то контейнер с заранее нарезанными овощами и добавляет их на сковородку, блестящую от масла.

Я наблюдаю, как грейхаунд подвигается ближе и смотрит на Акселя, а тот поворачивается и говорит с ним. И потому что мне любопытно, я чуточку приоткрываю окно.