35

Прощение не случайный акт,

это постоянное отношение.

Мартин Лютер Кинг

НИКОЛАЙО АНДРЕТТИ

Улица зловеще тиха, когда я паркую машину перед домом Винсента. Потянувшись за спиной, я беру свою сумку и роюсь в ней в поисках искомой пластиковой канистры. Когда я нахожу ее, то засовываю между рукавом и внутренней стороной предплечья, скрывая лишний объем другим пальто, и благодарю, что оно соответствует погоде.

Это один из тех странных летних дней, когда жарко, но все равно кажется, что будет гроза. Я подозреваю, что это произойдет сегодня или завтра, и эта мысль меня возбуждает. Я всегда был драматичным трахарем, и лучшей погоды, чем та, что соответствует буре, бушующей внутри меня, не придумать.

Я стучу в дверь, и через мгновение она открывается.

— Серджио, — приветствую я, хлопая охранника по спине и подправляя черты лица, чтобы все выглядело нормально.

— Все в порядке, брат? — спрашивает он, жестом показывая, чтобы я раздвинул руки и ноги.

Я протягиваю ему оружие, прежде чем разложить руки и ноги, и благодарен, что заплатил немного больше за пластиковый баллончик с усыпляющим газом. Когда он проводит металлоискателем по моему телу, я говорю:

— Не совсем, мужик. Убежище только что взломали.

— Попросишь Винса о другом? — спрашивает он.

— Да. Он здесь?

Серж кивает и ведет меня в кабинет Винсента, где оставляет меня со словами:

— Он спустится через минуту.

Я киваю головой и, как только он уходит, беру канистру и откупориваю ее, помещая в вентиляционное отверстие наверху. Я впрыскиваю себе контрагент, пока усыпляющий газ пробирается по дому, и слышу, как тело Сержа падает с его поста за дверью.

Я жду еще минуту, прежде чем уйти. Я беру несколько застежек-молний из заднего кармана Серджио, где, как я знаю, каждый охранник Романо держит несколько штук, и связываю его и ближайших охранников на случай, если они придут в себя до того, как я закончу со всеми остальными.

То же самое я делаю с людьми вокруг дома, пока не добираюсь до Винсента. Я взваливаю его на плечо, как пожарный, и тащу в столовую, где собрал остальных его людей и выстроил двенадцать из них в ряд у стены.

Охранники Винсента просыпаются раньше него, и я чувствую предательский взгляд Сержа на своем лице. Я отгораживаюсь от него, позволяя своему гневу разгореться. Я едва знаю этого парня. Я разговаривал с ним только тогда, когда мне нужно было увидеть Винсента, и не более того.

Но все равно... предательство беспокоит меня, и я не могу не напомнить себе, что, по крайней мере, Минка мне доверяет, а ее мнение меня волнует гораздо больше, чем мнение Сержа.

И все же я говорю:

— Он выдал местоположение убежища.

Серж, не отводя взгляда, говорит:

— Ты же знаешь, что он этого не делал.

Но я не знаю.

Я этого не знаю.

Неужели я должен отказаться от своей интуиции и доверять всем? Все улики указывают на Винсента. Он единственный человек, который знает и местоположение моего дома, и конспиративную квартиру. Я считал совпадением то, что меня нашли и Джекс, и Нац, но после сегодняшнего нападения я уже не так великодушен.

И будь я проклят, если это случится снова.

Я жду десять минут, пока Винсент не просыпается с сильным, хриплым кашлем, от которого у меня поджимаются губы. Когда он открывает глаза, то медленно моргает ими, на его лице отражается растерянность, и я впервые задумываюсь, не был ли он всегда таким - медлительным, слабым, - а я, слишком отвлеченный ощущением отцовской фигуры, не замечал этого.

— Хорошо, — говорю я, выпрямляясь и еще раз проверяя взглядом веревки, привязывающие руки и ноги Винсента к стулу в столовой. — Ты проснулся.

— В чем дело? — спрашивает он, его голос спокоен и тверд, несмотря на ситуацию.

И это тот Винсент Романо, которого знаю я и весь мир.

— Чем ты занимался, Винсент?

— Винс, — говорит он с улыбкой на лице, и я должен отдать ему должное.

У него яйца больше, чем я когда-либо видел.

Я выпрямляюсь, подхожу ближе и достаю из рукава нож, который я захватил с кухни. Прижавшись к стене, Серджио дергается вперед, из его пасти вырывается рык, более дикий, чем мог бы издать волк.

— Сейчас, сейчас, — говорит Винсент, не сводя глаз с Серджио. — Мы все здесь друзья. Верно, Николайо?

— Нет, вообще-то. Я так не думаю.

И с этими словами я разворачиваю кулак и бью Винсента прямо в лицо. Серджио реагирует, отталкивается от земли, но падает прямо на лицо, благодаря тому, что я его связал. Я никогда не был бойскаутом, но у меня есть безумные навыки работы с веревкой и, судя по всему, с застежками-молниями.

— Это жестоко, — говорит Винсент, но его голос уже не так силен.

Вместо этого он слегка хрипит, и я хмурюсь. Я думал, что он лучше переносит удары. Он не так уж стар. Если подумать, то нехорошее предчувствие, которое я испытал на свадьбе Ашера, все еще не прошло, и я снова изучаю его.

За последние несколько месяцев он сильно похудел. Его лицо, которое раньше притягивало женщин, как кошачья мята, теперь слегка осунулось. Его глаза налиты кровью, а волосы стали чуть менее пышными. Не намного меньше, но все же... Это заметно, когда ты действительно сосредотачиваешься на нем.

Я заметил эти вещи на свадьбе, но это было скорее мимолетное наблюдение. В конце концов, на Винсента Романо просто так не пялятся, если только не хотят его трахнуть или получить по зубам от нетерпеливого солдата Романо.

И не то чтобы Винсент был каким-то диктатором, обделенным вниманием. Просто все - я имею в виду всех, кого он когда-либо встречал, - испытывают к нему безмерное уважение. Не думаю, что он когда-либо встречал кого-то, кого не смог бы очаровать.

И вот мы здесь - мой кулак в его крови и обвинения на моем языке, от которых я не могу отказаться. Что подумает Ашер? После неудачного покушения на Винсента он отправился в самое сердце территории Андретти, что должно было стать самоубийственной миссией. В тот раз никто даже не прикоснулся к волосам на голове Винсента. Я же, напротив, взял кровь.

И я бы солгал, если бы сказал, что моя реакция не была более сильной, более жестокой, потому что в дело была вовлечена Минка. Потому что я подверг ее опасности, и я скорее выйду из себя, чем смирюсь с этим. Тем не менее Винсент слил мое местоположение, и за это придется заплатить.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я его.

— Что сделал? — смело спрашивает он, и в его глазах появляется жалость, которую я не понимаю.

С чего бы ему меня жалеть?

Возможно, именно так Винсент стал главой отдела исполнения наказаний. Играя в такие долбаные игры разума, как эта.

— Рассказал информацию о местонахождении убежища.

— Где на тебя напали? — спрашивает он с убедительной долей беспокойства в голосе. — Ты в порядке? Минка?

Кто-нибудь, дайте этому человеку гребаный "Оскар".

— Мы в порядке. — В моем голосе звучит яд. — Не благодаря тебе.

Винсент вздыхает, на его лице появляется покорное выражение.

— Знаешь, в чем твоя проблема, сынок?

— Я не знал, что у меня есть проблемы.

Он игнорирует мое отношение.

— Ты слишком осторожен.

— И у меня есть на это причины. — Я пристально смотрю на связанных мужчин, окружающих Винсента, - все они готовы и рады отдать за него свои жизни.

Лицемерие, на мой взгляд, очевидно.

Он снова игнорирует меня.

— И все же в самые странные моменты ты готов пожертвовать многим ради людей.

— Возможно, именно поэтому я осторожен. Я слишком многим пожертвовал ради других. Может, я устал от того, что меня сжигают? — говорю я, имея в виду жертвы, которые я принес ради брата и даже Наца.

— Возможно, — соглашается он. — Но это грустный способ прожить жизнь, не так ли?

Я хмыкаю в знак согласия, потому что как я могу с этим спорить?

— Послушай, Винсент. Прекрати нести чушь. Мы можем простоять весь день, а можем покончить с этим сейчас. Ты должен знать, что я не отстану. Почему ты выдал наше местоположение?

— Я этого не делал, сынок, — говорит он, и в его голосе столько чертовской искренности, что я на секунду ему верю.

Но кто еще мог? Кроме моих охранников, за которыми я слежу без их ведома, никто другой, ни один человек, не знает местоположение убежища. Никто. Только Винсент, мать его, Романо, и вот он говорит мне, что не делал этого?

Ебаный бык.

— Не надоело врать? — спрашиваю я.

— Я не знаю. А тебе?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты лжешь себе каждый день, Николайо Кристиано Андретти. Ты скучаешь по брату, но прячешься за своей злостью на него. — Я резко вдыхаю, но он не успокаивается. — Тебе одиноко, но ты отказываешься проводить время со мной или Ашером, когда мы предлагаем. А мы предлагаем. Часто. Ты смотришь на меня как на отца, но отталкиваешь каждый раз, когда мы разговариваем. Черт, держу пари, ты делаешь то же самое с этой своей девчонкой. Минка. Ты ведь любишь ее, не так ли? И что ты там делаешь? Плетешь грандиозную сказку о бедах и опасностях? Говоришь себе, что не можешь быть с ней, что один из вас не подходит другому?

Господи. Винсент Романо разрывает меня на части. Он берет мужчину, которым я себя считаю, и разрушает его. Я хочу, чтобы он остановился, но у меня нет слов, чтобы высказаться. Почему он это говорит? Почему ему вообще интересно это говорить? Это что, какая-то тактика обратного допроса, которую мне и в голову не приходило применять?

И эта история с Минкой. Господи. Я не люблю ее. Не могу. И я плохо к ней отношусь.

Когда я замолчал, он сделал паузу и посмотрел мне в глаза.

— Когда ты позволишь себе быть счастливым, сынок?

— Как я могу быть счастлив, когда у меня на голове чертов удар? Меня ударил мой собственный брат.

— Перестань жалеть себя, Николайо. Ты зол. Я это понимаю. Но в какой-то момент жизни ты должен научиться прощать. Иначе твой гнев будет разъедать тебя до тех пор, пока не останется только твоя гордость, которая все равно ничего хорошего тебе не принесла.

— Прекрати, — требую я. — Прекрати и просто ответь на мой гребаный вопрос. Почему ты сообщил адрес?