Изменить стиль страницы

Глава 13

Пэрис

Мне было восемь лет, когда я впервые осознала, что отличалась от других детей, окружающих меня.

Мои эмоции обострились. Они с силой проникали в повседневную жизнь, как яркие акварели на чистом белом холсте. Цвета росли и сливались, принимая самые разные направления.

Переходя из одной приемной семьи в другую, я никогда не задерживалась больше чем на год в каком-либо одном месте. Я научилась полагаться на себя в юном возрасте, когда ни один взрослый не ставил мои интересы и потребности выше своих. Все они были эгоистичны до глубины души.

Я вытирала слезы, исправляла свои собственные несчастные случаи, когда поранилась. Я воровала еду в магазинах, когда ее скрывали от меня в наказание.

Годы спустя, когда мне было пятнадцать, я попыталась покончить жизнь самоубийством. Пыталась и потерпела неудачу.

Это было преднамеренно. Я тщательно все спланировала.

В тот день у меня все было на месте. Я сбежала из школы, засунув все необходимое на дно школьной сумки. Я заскочила в маленький магазинчик на углу, заплатив несколько центов за конфеты "пик энд микс", и сунула банку газировки и плитку шоколада в карман под носом у владельца. Я бы не вернулся, так что для меня не имело значения, какой бы доброй ни была леди, или небольшая трещинка вины, которая пробежала по мне, когда я это сделала. Вероятно, она и по сей день проклинала меня до небес за то, что я ее обокрал.

Я помнила, что все шла и шла, пока подошвы моих ног не заболели сквозь рваные кроссовки. Они нуждались в отдыхе, но я хотела этой боли, потому что знала, что долго ее не выдержала бы. Сквозь эту боль я хотела, чтобы горькая боль жизни проникала в мое тело до тех пор, пока я не оказала бы миру и самой себе услугу и не стерла бы себя с его земного плана.

В любом случае, никто не стал бы скучать по ничтожеству.

Когда наступил ранний вечер и краски неба потускнели, смывая день, купая меня в сгущающихся ночных тенях, я уверенно направилась к уединенному переулку. Он был оцеплен и заблокирован, случайный участок, предоставленный самому себе, о котором быстро забыли.

Разросшиеся сорняки нависали над бывшей дорожкой, а просевшая от непогоды кирпичная кладка позволяла мне удобно сидеть. Я перекинула ногу через стену, затем осторожно достала из сумки бутылку дешевой водки, которую стащила из шкафчика моих нынешних приемных родителей. Они больше заботились об алкоголе в этом специальном шкафу, чем когда-либо о детях, попавших к ним на попечение. Не то чтобы система социальных служб заботилась о детях, которых они отдавали в новые дома. Моя приемная воспитательница, Салли, была строгой, наглой стервой, которая считала себя лучше остальных. Я клялась, что ей нравилось приводить меня в дома к людям, с которыми я конфликтовала.

Я вспомнила в ярких деталях лязг крышки от водки, когда отвинтила ее, наблюдая, как она упала на бетонный пол, несколько раз перевернувшись на бок, описав круги, прежде чем остановиться. Звук, казалось, эхом разнесся по моему тихому убежищу, когда я замерла, ожидая, что кто-нибудь выскочил бы, подкрался и напугал меня. Но ничего. Несмотря на то, что у меня было жуткое ощущение, что за мной наблюдали, я списала это на животное.

Я сделала большой глоток водки, поморщившись от резкости, когда она прошла по моему горлу и тепло осела в желудке. Я глубоко вздохнула, не в раздумье, а просто для того, чтобы вернуть себя к реальности того, что я собиралась сделать.

Я вспомнила, что думала о том, что подумали бы люди, когда стало бы известно, что я покончила с собой. Пэрис Блю, сумасшедшая девчонка, с которой все старались не встречаться. Будут ли они оплакивать меня? Будут ли они выражать бессмысленное сочувствие и говорить бессмысленные слова, чтобы сказать себе, что они были хорошими людьми, несмотря на то, что им было наплевать на меня, когда я была жива?

Это не имело значения, потому что меня не было бы рядом, чтобы увидеть это. Где-то в глубине души я надеялась, что один из этих придурков пожалел о словах, которые беззвучно резали и оседали в моей постоянно кровоточащей плоти.

Переворачивая сумку вверх дном, двадцать упаковок обезболивающих в белых упаковках разбросаны по стене и полу. Двадцать упаковок, по двадцать пять таблеток в каждой. Всего пятьсот. Я не валяла дурака.

Это был не крик о помощи. Это была мольба о смерти, чтобы она забрала меня.

Я проглотила большую часть таблеток из каждой упаковки, запивая их водкой, и они с легкостью скользнули в мое горло. Послышалось жужжание, и постепенно мое зрение затуманилось. Мои вялые попытки пошевелить телом оказались тщетными, когда я опустила голову на грязный бетонный пол в переулке. Делая свой последний вдох, я хотела, чтобы это поскорее закончилось.

Я мирно закрыла глаза, но через несколько секунд меня разбудил мужчина, склонившийся надо мной и тряс меня. Он бормотал на непонятном мне языке вперемешку с английским; слова, которые проносились мимо моего сознания без всякого понимания.

Все, что я помнила об этом странном мужчине, это то, что он прошептал мое имя с болью в голосе, и, тяжело дыша, я выдавила из себя последние слова:

Пожалуйста дай мне умереть.

Я так и не узнала его личность. Я долго думала, что бы я сказала, если бы когда-нибудь снова встретилась с ним лицом к лицу. Должна ли я поблагодарить его за спасение моей жизни или проклинать за то, что он не позволил этому закончиться?

Что я знала сейчас больше, чем когда-либо, так это то, что мы жили в мире, где о психическом здоровье говорили открыто, но когда те, кто нуждался в помощи, обращались за ней, это считалось поиском внимания.

Из-за этого люди умирали молча. И те, кто высказывал негативные мнения, были первыми, кто выражал свою фальшивую озабоченность, блея и высказывая комментарии типа "Я бы хотел, чтобы они высказались". Они так и делали, но были немедленно проигнорированы.

По сей день общество клеймило позором психическое здоровье и психические заболевания, но скорбило о самоубийстве.

Люди как биологический вид вызывали омерзительное разочарование.

Очевидно, мне повезло. Повезло. Я фыркнула, поджав губы. Никогда.

Больница и профессионалы назвали это неудачным самоубийством. С тех пор я находилась под постоянным амбулаторным наблюдением в больнице после того, как мне промыли желудок. Они освободили меня после принудительного шестимесячного пребывания, где, наконец, поставили диагноз — биполярное расстройство.

Знаете ли вы, как профессионалы называют попытку покончить с собой, когда все шло так, как было запланировано? Успешная. Насколько это запутанно?

Они тыкали в меня иглами. Мне запихивали в горло разные лекарства для тестирования. Были ежедневные сидячие встречи с профессиональным психиатром, который мучительно рассказывал мне о каждом эпизоде моего прошлого, о том, что я чувствовала и какова была моя реакция, пока он не был удовлетворен моими ответами.

Вскоре меня выписали и поместили в новую приемную семью, с зажатыми в руке брошюрами ‘как жить с психическим заболеванием’. Только бумага и рецепт с указанием записаться на последующие приемы для регулярных осмотров.

Это было бесполезно, и в нем не было никаких полезных советов. Я часами после школы посещала местные публичные библиотеки, изучала книги и лазила по Интернету, чтобы выяснить, как я могла бы помочь себе. Я была пятнадцатилетним подростком, который проводил дни, борясь с мыслями, которые кружили у меня в голове, с появляющимся настроением, без всякой эмоциональной поддержки с моей стороны. Если уж на то пошло, это еще больше отдаляло людей. Теперь я стала официально сумасшедшей.

К счастью, лекарство помогло и дало мне базовый уровень нормальности, стабильности, который давал мне представление о том, когда мое настроение поднималось или падало. Маниакальное или депрессивное. Высокое или низкое. Или смешанное состояние. Список был бесконечным.

У меня был выбор: бояться этого или пытаться контролировать. Бороться с неизбежным или принять его.

Я быстро приняла это, благодарная за то, что была причина. В глубине души я боялась, что во мне что-то систематически не так. Но после того, как я провела массу исследований, это привело к другим вопросам — не из-за этого ли моя биологическая семья избавилась от меня? Что, если это наследственное? Передали ли они это мне? Могли ли они не справиться с другим таким расстройством, поскольку это было постыдно?

Мне стало совершенно ясно одно. Как я могла привести в этот мир невинного ребенка, зная, что могла передать болезнь, которая влияла на каждую часть моей жизни? Я бы никогда не смогла. Это был эгоистичный поступок, но он вселил немного надежды в мое сердце. Мой собственный человек, которого я бы любила и защищала до конца света, маленький человечек с моей кровью, связанный со мной. Кто-то свой. Семья. Я выбросила из головы эту бессмысленную и откровенно обескураживающую мысль.

Я бы не пожелала своему злейшему врагу попасть в этот ад, где мне приходилось сражаться с собственным разумом, пробираться сквозь темноту только для того, чтобы в конце вынырнуть и даже не почувствовать полного вдоха чистого свежего воздуха.

Когда я начала зарабатывать приличную сумму денег и передала свое психиатрическое лечение в руки опытного и пользующегося большим спросом врача, у меня было больше практической помощи и регулярных обзоров лекарств. Меня тошнило от того, что те, у кого не было денег для доступа к высокому уровню медицинской помощи, к которому у меня теперь был бесплатный доступ, страдали от неопытного и откровенно осуждающего ухода без постоянной помощи.

Мы жили в мире, где деньги говорили о многом, а не о необходимости помочь человеку, испытывающему трудности.