Он останется на ночь для наблюдения, но уже завтра отправится домой.

Отец Данте был пожарным в городе. Его мама была бухгалтером. Данте был старшим из пяти детей, и, согласно предыдущему рассказу доктора Андерсона, его родители по очереди дежурили в больнице. Его мама должна была родить с минуты на минуту.

— Хочешь посмотреть телевизор, пока ты ешь? — спросила я, беря в руки пульт.

— Мама сказала, что мне нельзя ничего делать, пока я не полежу здесь и не подумаю об идиотизме своих поступков.

Я втянула губы, чтобы скрыть улыбку.

— И как? Подумал об идиотизме своих поступков?

— О, да, — он кивнул. — Я тупица.

— Все совершают ошибки.

Он кивнул в сторону своих ног.

— Это большая ошибка.

В человеческом теле есть гораздо худшие вещи, которые можно сломать, чем кости.

— Они заживут. Не волнуйся. Скоро будешь как новенький.

Уголки его рта опустились. Его темные глаза наполнились слезами.

— Я пропущу баскетбольный сезон.

— Держу пари, тренер Пейн разрешит тебе сидеть на скамейке запасных и болеть за свою команду.

Тренер средней школы по баскетболу был одним из самых приятных людей в Куинси, и он любил своих игроков.

Данте вздохнул.

— Да. Наверное.

— Ешь свой ужин, — сказала я, включив телевизор. — Я скажу твоей маме, что немного телевизора было назначено врачом для снятия стресса и обезболивания.

Слез в его глазах, казалось, только становилось больше, пока он накручивал спагетти на вилку.

Бедный ребенок. На этой неделе он получил тяжелый урок.

— Не возражаешь, если я посижу с тобой? — спросила я, сверяясь с часами. Работы всегда хватало, но я побуду здесь до прихода его мамы.

— Я не против, — он пожал плечами и съел ещё кусочек.

Я пододвинула стул для посетителей.

— Что ты хочешь посмотреть? ESPN^[8]? Дисней? Cartoon Network?

— ESPN.

Я пролистала путеводитель и нашла нужный канал.

Внимание Данте мгновенно переключилось на маленький экран и спортивные новости.

ESPN не был каналом, который я смотрела, в основном потому, что у меня не было желания следить за профессиональным спортом. Но также и потому, что это было связано со слишком высоким риском увидеть Фостера по телевизору.

Мама Данте была права. Нам не стоило смотреть телевизор.

Как будто Вселенная знала, что я настроена на эту волну, дикторы сменили тему с футбола на UFC. В программе показывали интервью, где репортер подносил микрофон к лицу мужчины.

Мужчина был одет в треники и майку, его мускулистые руки были покрыты татуировками. Между запикиваниями, которыми они прикрывали его ругательства, он говорил о драке.

— Скотт Сэвадж надерёт задницу этому бип парнише. Ты бип слышишь меня? Он старый. Ему пора заканчивать. Скотт Сэвадж отправит его на пенсию.

— Этот парень такой придурок, — насмехался Данте. — Он всегда говорит о себе в третьем лице. С обоими своими именами. Кто так делает? Надеюсь Фостер Мэдден надерет ему задницу.

Этот Скотт Сэвадж был противником Фостера в предстоящем бою? Я уже ненавидела его. Самоуверенный ублюдок.

— Я тоже.

Лицо Фостера появилось на экране, всего на минуту, пока диктор рассказывал о дате боя и статистике каждого.

Фостер, на ESPN.

Это было нереально — видеть его на экране. Я всегда верила, что он добьется больших успехов. Верила в него так сильно, что потеря этой веры только увеличила пустоту, когда его не стало.

Я опустила взгляд на пол и абстрагировалась от телевизора. Это было легко, словно надеть на уши наушники.

У него была дочь.

Прекрасная девочка, которая была зеркальным отражением Вивьен, от ее шоколадных глаз до оттенка ее волос — коричневых с рыжими прядками, которые блестели на солнце, словно медь.

Я прижала руку к сердцу. Как бы сильно я ни нажимала, боль не проходила. На глаза навернулись слезы.

Каденс. Милое имя для милого ребенка.

Имя, которое я бы знала, если бы поискала его в социальных сетях.

Может быть, мне следовало посмотреть, как он, много лет назад. Но мне определенно следовало провести инспекцию, когда он приехал в Куинси. Прежде чем впустить его в свой дом. В свое тело.

Боже мой, я была идиоткой. Такой, блять, идиоткой.

Конечно, у них был ребенок. Дети? У них было больше одного ребенка? Они были женаты достаточно долго, чтобы завести семью.

Фостер и Вивьен. И Каденс.

Мэддены.

Мое сердце снова защемило.

— Ты в порядке? — Данте смотрел на мой профиль, вилка повисла над его тарелкой.

— Всё хорошо.

Я подняла пульт и прибавила громкость. Затем вытерла уголок глаза и села прямее, оставаясь на месте, пока его мама не ворвалась в комнату, ничуть не заботясь о том, что он смотрел телевизор, главное, что он ужинал.

Боль в груди не проходила до конца моей смены. Когда я стояла в раздевалке и смотрела на счетные отметки на внутренней стороне своего шкафчика, боль только усиливалась.

Какой смысл вести учет хороших дней? Должна ли я стереть эти линии? Выбросить маркер в мусорное ведро? Я так хотела покорить медсестер, своих коллег и наших пациентов. Доказась всем, что я заслуживаю находиться здесь.

Они даже не называли меня доктором Иден. Может быть, я и не была достойна этого.

Я прижала пальцы к нарисованным палочкам, на мгновение замешкалась, прежде чем стереть их. Затем натянула пальто, захлопнула шкафчик и вышла в холодную, темную ночь.

На улицах Куинси было тихо. С неба летели крошечные снежинки, ловя лучи моих фар. Когда я доехала до поворота на Мэйн, которая должна была привести меня домой, я заколебалась, почти продолжая ехать прямо. Чуть было не поехала на ранчо, чтобы переночевать у мамы с папой.

Но я повернула, зная, что пикан Фостера будет припаркован перед моим домом.

Так оно и было.

Сам мужчина сидел на верхней ступеньке моего крыльца.

Загнав джип в гараж, я зашла внутрь, мои шаги были такими же тяжелыми, как и мое сердце. Включив свет, я проскользнула к входной двери и присоединилась к нему на лестнице. Мы сидели, положив локти на колени, устремив взгляды вперед.

Мой гнев с прошлой ночи угас. Или, может быть, он был просто замаскирован этим оцепенением. Замкнутость казалась единственным способом не чувствовать.

Возможно, здесь было спокойно — сидеть ночью, в укрытии от снега. В моем районе не было уличных фонарей. Единственный свет исходил от домов, золотистый, веселый и теплый. Я была единственным одиноким человеком, жившим в этом квартале. Все остальные дома принадлежали семьям.

Возможно, здесь и было спокойно.

За исключением того, что сегодня я, как никогда ранее, чувствовала одиночество.

— Где твоя дочь?— спросила я.

— С Вивьен в отеле, — он провел ладонью по своей бороде. — Я думал, ты знаешь.

— Откуда мне было знать?

— Подумал, что ты когда-то проверяла в сетях, как я живу.

— Никогда.

Уверенность покинула тело Фостера.

— Никогда.

Никогда. Серьезность, величина этого слова казалась бесконечной, как ночное небо над головой.

— Каденс завтра начинает здесь школу.

Я села прямее.

— Что?

— Эта одна из причин, почему я здесь. Я не хочу, чтобы она росла в Вегасе. Я не хочу, чтобы она была частью того мира.

— И поэтому ты приехал сюда? В мой мир?

— Куинси там, где ты.

Фостер приехал в Монтану ради меня. Я знала об этом уже несколько недель, но сегодня всё было по-другому. Он переехал сюда не один. Он переехал со своей дочерью. Со своей семьёй.

— Ты сказал мне, что если я выслушаю тебя и всё ещё буду хотеть, чтобы ты уехал, то ты уедешь. Ты ведь не собирался уезжать?

Он встретил мой взгляд.

— Никогда.

Никогда.

— Я никогда не был и никогда не буду влюблен в Вивьен, — сказал он. — Я никогда не переставал любить тебя.

— Фостер...

— И никогда не перестану.

Моя рука поднеслась к груди, как мне показалось, в сотый раз за сегодняшний день. Я давила, давила и давила. Но это не помогало остановить моё сердце. Оно начинало разбиваться прямо по центру.

Была причина, по которой я не ходила на свидания. Была причина, по которой я не двигалась дальше по жизни. Почему у меня не было ни мужа, ни собственной семьи. Почему я была замужем за своей карьерой.

Его никогда были зеркальным отражением моих собственных.

Вот почему было так больно. Я отдала ему своё сердце и до сих пор не забрала его обратно.

Я встала со ступеньки, дошла до тротуара, затем шагнула в снег на дворе так, что мои кроссовки утонули в нём. Ледяной пух проскользнул под подолом моих брюк, таял на коже.

Свежий снег лежал идеальным белым покрывалом, как сахарная пудра, которой Лайла посыпала свои пирожные.

Я осторожно ступала, стараясь не оставлять ненужных следов на нетронутой поверхности, затем легла на спину, ноги прямые, руки по бокам.

Медицинская форма была не совсем снежной экипировкой. Ноги мгновенно замерзли, но мне было все равно. Я сделала снежного ангела, подняв руки и вытянув ноги, не сводя глаз с нескольких звезд, осмелившихся пробиться из-за облаков.

Фостер последовал за мной, примостившись на снегу. Несколько мгновений он лежал неподвижно, устремив глаза в небо, пока его ноги не зашевелились. Затем его руки. Он сделал своего собственного ангела, а затем отвернулся от неба, чтобы посмотреть мне в лицо.

— Сколько ей лет? — спросила я. — Твоей дочери?

— Я могу сказать больше, чем сказал прошлой ночью.

— Отвечай на вопрос.

В глубине души я знала ответ или примерно представляла его. Я работала врачом в маленьком городке, что означало, что я видела много детей в приемных кабинетах. Детей, нуждающихся в ежегодном осмотре. Детей, приходивших на прививки для детского сада. Детей с шишками и синяками. Детей, у которых выпали передние зубы, обычно в возрасте шести или семи лет.

Фостер выдохнул, и его струйки пара поплыли над снегом вокруг нас.

— В прошлом месяце ей исполнилось семь лет.

Семь.

Мы были в разлуке семь лет. Это означало, что если день рождения девочки был в декабре, то Вивьен была беременна ещё до моего отъезда.

— Я никогда не изменял тебе, Талия.