— Я скучал на поверхности, — не раз говорил он. — Наверху все такое уродливое, гадкое. Моя подлинная жизнь — внизу. Ты понимаешь, о чем я говорю, ведь ты такой же, как я. К тому же, стоило мне задержаться на поверхности, как моя персональная Африка начинала приходить в упадок: племена затевали войны, браконьеры пулеметами истребляли дичь. Немайо говорил мне: «Ты не должен уходить, господин. Как только ты отбываешь, несчастья обрушиваются на нас, все катится под откос, эпидемии опустошают саванну». Да и сам я томился, если не получал известий оттуда. Ты чувствуешь то же самое, правда? Острое желание позвонить туда по телефону. Иногда я машинально открывал свой почтовый ящик в надежде обнаружить в нем грязный, истрепанный, землистого цвета конверт с африканской маркой. Но его никогда не было. Они не могут нам писать. Это-то и есть самое ужасное: оторванность. Мое здоровье ухудшалось; врачи хотели запретить мне погружаться. Они говорили: «Вы слишком много времени проводите внизу, господин Магус, это вредно для мозга. Необходимо ограничить ваши экскурсы в мир снов, ваша последняя томограмма вызывает беспокойство, имеются затемнения…» Плевать я хотел на их затемнения! В ответ я сказал: «Да ведь, стоит мне отвернуться, там начинается черт знает что. Видно, что вы не знаете колоний. Там есть племя под названием «монго-монго»; это каннибалы, которые приходят с гор и похищают детей, потому что их мясо нежнее, чем мясо животных. Все их боятся, кроме меня и Немайо. Но Немайо ничего не станет делать без меня; эти дикари такие фаталисты!» Но мои слова пропадали впустую. Врачи заставляли меня принимать таблетки, препятствовавшие погружению. От них мозг делался как из свинца, как из цемента, и я проваливался в пустоту, в сон без сновидений, в растительный сон… Должно быть, так спят салат и капуста. И картошка тоже. Сон идиота. Никогда не позволяй им пичкать тебя таблетками, мальчик! Никогда! Даже если они будут говорить, что ты болен, даже если они скажут, что у тебя синдром водолаза. Так они называют жажду вернуться на дно. Они полагают, что все профессиональные сновидцы только и мечтают о том, чтобы никогда не просыпаться. Кретины. Завистники.
Иногда он прерывался, чтобы дать отдых мускулам горла. Казалось, он засыпал, побежденный усталостью, но вскоре он снова начинал проклинать врачей и психологов.
— Их лекарства — это яды. Я пролечился целый год, а когда после этого снова погрузился, то пришел в ужас от того, что увидел внизу. Реки и растения были отравлены медикаментами. Животные погибли. Воды Пандайи несли крокодилов брюхом кверху. Стервятники уже не желали клевать разложившиеся туши бегемотов. Джунгли загнивали, зараженные успокоительными препаратами. На Немайо было больно смотреть. Я нашел его на вершине холма. Когда я захотел подойти к нему, он стал бросать в меня камни. У него была проказа. Проказа от транквилизаторов. Он питался испорченным мясом и от этого сам начал гнить. Он плакал, закрывая свое изуродованное лицо шкурой зебры. «Белые звери умерли первыми, — рыдал он, — и от их трупов зараза расползлась по джунглям. Сама земля стала разлагаться. Тебя не было слишком долго, господин. Тебе надо было вернуться. Когда тебя нет с нами, мы вырождаемся, наши тела слабеют и перестают сопротивляться болезням. Нами овладевают уныние и безразличие. Мы ложимся на землю и неотрывно вглядываемся в небо в надежде увидеть там тебя. Мужчины больше не любят женщин, дикие звери не преследуют добычи, трава перестает расти, а созревшие плоды не имеют ни мякоти, ни вкуса. Только ты пробуждаешь в нас волю к жизни, только ты. Почему ты так долго оставался там, на поверхности? Тебе там дарят более красивых женщин? Или ты получаешь лучшую часть охотничьей добычи? Может, табак там ароматнее?» Это был дикарь, мой мальчик, но его отчаяние было неподдельным. Я сказал ему: «Я останусь, Немайо, и ты излечишься, и земля излечится, и все будет как раньше». Но Немайо продолжал плакать. Он ответил: «Слишком поздно, все белые звери умерли, несчастье пало на нас, и даже девочки теперь рождаются не девственными».
Я взял свой верный двуствольный «гэмблер-уэмбли», зарядил его по полной, захватил припасов на неделю и отправился в джунгли. Но Немайо был прав: все белые звери погибли, и их трупы пропитывали землю, как гниющее желе. Как липкий снег, можешь ты себе представить? Снег, похожий на пастилу. Вот и все, что осталось от легендарных животных. Тут меня охватила паника и вырвала из сна; я понесся вертикально вверх, без всяких декомпрессионных остановок. Мне казалось, что мои голова и легкие вот-вот взорвутся. Я пытался удержаться за деревья и скалы, но страх сделал свое дело и все-таки вынес меня наверх. С криком я вынырнул на поверхность.
В больнице мне сказали, что у меня лопнул сосуд в головном мозге и произошло кровоизлияние. Я кричал им: «Это потому, что я поднимался слишком быстро!» А они отвечали мне: «Это от переутомления». Вскоре после этого мой мозг начал омертвевать. Я знаю, что виной всему их препараты, их наркотики. Мертвые сны твердеют и иссыхают внутри моей головы. От скелетов Немайо и других мой мозг окостенел. Они все здесь, я чувствую. Они становятся все тяжелее, они приковывают мой затылок к подушке. Это не опухоль, это мертвая земля — джунгли с их животными и людьми. Весь глубинный мир разрушен некрозом, а реки отравлены транквилизаторами. Никогда не позволяй себя лечить! Никогда! Если они будут давать тебе таблетки, выплевывай их. Они говорят, что хотят нам помочь, но в действительности они ведут войну против наших миров, наших земель. Грязную войну, последствия которой проявляются не сразу. Если там, внизу, есть люди, которые дороги тебе, защити их. Не повтори моей ошибки.
Всякий раз, когда Солер умолкал, Давид невольно бросал взгляд на голову больного, глубоко ушедшую в подушку. Говорили, что мозг сновидцев, пострадавших от кессонной болезни, стремительно кальцифицируется, становясь похожим на фарфор. Однажды Марианна показала ему препарат пораженного мозга, плавающий в стеклянном сосуде. Таким образом она хотела наглядно продемонстрировать ему, что бывает с теми, кто слишком привязывается к миру снов. «Похоже на осколок тарелки», — насмешливо прокомментировал Давид. Но он притворялся: вид этого окаменевшего мозга, ударявшегося о стенки сосуда с надтреснутым звуком, не на шутку его напугал.
— Если бы они мне написали, — бормотал Солер, — если бы они дали мне знать, что творится внизу… Но Немайо не знал языка белых. Возможно, он пытался вызвать меня при помощи тамтама… Наверное, я спутал грохот барабанов в джунглях со стуком своего сердца. О, мне следовало быть более внимательным! Это самое ужасное: оторванность. Невозможность поддерживать хоть какую-то связь…
В «палату» Солера заглянула медсестра и сделала знак Давиду, что пришло время процедур. Но какое лечение могло помочь человеку, чей мозг превращался в фарфор?
Давид осторожно поднялся и вышел. Солер Магус никак не отметил его ухода. «Я больше не могу вернуться вниз, — признался однажды старик. — Когда я пытаюсь погрузиться, я вижу только бездонную черную яму, и мне становится страшно. На меня накатывает головокружение, и я замираю на краю трамплина. В реальности».
Давид покинул склад мрамора, глядя строго на носки своих ботинок, чтобы не видеть вросших в землю глыб. Вернувшись домой, он машинально заглянул в почтовый ящик в поисках письма от Нади. И тут же закрыл дверцу, говоря себе, что это глупо.
Это и правда было глупо. Но он ничего не мог с собой поделать.