В четверг вечером я сворачиваюсь калачиком на диване в гостиной с ужасной, скучной, переоцененной антологией сонетов Шекспира. Нина за кухонным столом с учебником истории. Харпер в комнате, дверь широко открыта, она собирает сумку в дорогу. Мы не разговариваем, но приняли решение быть в пространстве друг друга. Это немного пассивно-агрессивно. Также это явный признак, что мы отчаянно хотим заявить о себе, быть увиденным и услышанным, и уладить все.

Я знаю, что должна была извиниться первой.

Но Харпер, из всех нас, та, кто ломается первой.

— Девочки, — объявляет она с порога спальни, голос тихий, усталый и немного разъяренный. — Я правда устала.

И затем ее лицо морщится, а на глаза наворачиваются слезы.

Мы с Ниной замираем, затем начинаем действовать. Я вскакиваю с дивана, Шекспир падает на пол, где ему и место, и спешу через гостиную, в то время как Нина спрыгивает с табурета и обнимает дрожащие плечи Харпер.

— Я устала быть сильной черной женщиной, вот дерьмо, — хрипит она в подмышку Нины.

Может быть, я и превратила Нину в лучшую подругу-шлюшку, подыгрывая стереотипу сексуально раскрепощенной бисексуальной латиноамериканки, но с Харпер у меня получалось и похуже. Я сделала ее циничной, сильной, трудолюбивой подругой и проигнорировала тот факт, что на вечеринке у нее тоже все взорвалось перед носом.

— Черт, — говорю я, с удивлением обнаруживая, что тоже плачу. — Прости, о Боже, это слезы белой женщины.

Харпер смеется. Знаю, все из-за меня, потому что это ее худший смех. Тот, что наполовину хихикает, наполовину кричит. Он немного пропитан слезами и печалью, но звук все равно успокаивает. Нина отпускает Харпер, и я бросаюсь вперед, чтобы помочь вытереть ее лицо рукавом большого кардигана.

— Послушай, я плохая сучка, — говорит Харпер, шмыгая носом. — Мне нравится быть плохой сучкой. Но хотя бы раз я бы хотела, чтобы все были ко мне снисходительны.

Она садится на табурет, который освободила Нина, и немного облокачивается на стойку. Когда снова заговаривает, становится тихо.

— Вот почему мне нравился Джабари. Он был таким самоуверенным и таким тупым, и я смеюсь над простаками, но, черт возьми. Было приятно, когда к тебе так относились.

Нина морщится.

— Я была эгоисткой. Ты заслуживала поддержки, — она смотрит на меня и снова морщится. — Вы обе. Вам нужен был друг, а я подвела вас. Я сожалею о том, что сказала тебе, Кендалл. То есть, я все еще придерживаюсь кое-чего из этого....

— Прекрати, — перебиваю я, сильно морщась. — Пожалуйста, Нина. Ты не должна оправдываться, хорошо? Ты была права. Прости, что я так защищалась. И прости, что заставила тебя почувствовать себя распутной лучшей подругой...

— Лучшей подругой-шлюшкой. Пожалуйста, Кендалл. Уважай мой титул.

Настала моя очередь смеяться.

— Прости, что заставила тебя почувствовать себя персонажем второго плана. И ты тоже, Харпер. Прости, если я когда-либо заставляла тебя чувствовать себя архетипом.

— На самом деле я не знаю, что это такое, — говорит Харпер, — но извинения приняты.

Нина обхватывает мое лицо ладонями.

— Мне нравится, что ты мыслишь историями, Кендалл. Правда. Это красиво, романтично и довольно захватывающе. Но иногда, когда я отпускаю непристойную шутку, хочется, чтобы ты не вздыхала и не делала вид, что думаешь иначе. Потому что я читала некоторые из тех книг, которые читаешь ты, девочка. Они грязные.

Я смеюсь, но щеки горят.

Нина берет мое лицо в ладони и заставляет посмотреть ей в глаза.

— Тебе позволено быть возбужденной и чувствительной, нервной и такой, какая ты есть на самом деле. Не обязательно быть архетипом. Ты можешь измениться. Можешь быть такой, какой захочешь.

Я с трудом сглатываю. Над этим невозможно смеяться.

— Я просто не хочу чувствовать себя глупо, — признаюсь я.

Харпер прочищает горло.

— Ты знаешь, превыше всех других универсальных истин, я верю, что мужчины — мусор, — говорит она. — Уверена, мы с Ниной обе отнесемся с уважением, если ты скажешь, что не считаешь Винсента хорошим парнем. Если это так, то все кончено. Сделано. Никаких вопросов.

— О, на все сто процентов, — добавляет Нина. — Но, несмотря на всю любовь и поддержку в мире, я действительно не думаю, что Винсент здесь плохой парень. Я не улавливаю этих флюидов.

Я с трудом сглатываю.

— Ага, знаю.

— Кроме волос, может быть. Это очень сексуально-злодейски с его стороны. И раз уж мы заговорили о мальчиках-золотистых ретриверах с красивой шерстью... — Нина поворачивается к Харперу. — Джабари Хендерсон был без ума от тебя. Ты знаешь, я сказала, что мужчины — мусор, и придерживаюсь этого. Но я просто отказываюсь верить, что он мог так быстро переключиться.

Харпер скрещивает руки на груди.

— Я не собираюсь гоняться за парнем, — говорит она, всхлипывая.

Нина выглядит так, словно хочет возразить, но кивает.

— Отлично. Я принимаю это. Потому что работаю над тем, чтобы не вмешиваться и не раздвигать границы своих друзей. А как насчет тебя, Кенни? Что думаешь?

— Не имеет значение, чего я хочу, — признаю, и, произнеся это вслух, страх, который пыталась подавить всю неделю, захлестывает меня подобно цунами. — Даже если я была неправа во всем, и действительно ему нравилась, а друзья просто пытались поддержать его, — в этих словах столько смысла, что их физически больно слышать. — Я все равно сказала ему отвалить и оставить меня в покое. Ты видела его лицо, Нина. Он был... — я качаю головой. — Я действительно причинила ему боль. Не знаю, как мы оправимся от этого.

— Ты могла бы начать с извинений?

Я протираю глаза и стону.

— Я хочу знать, о чем он думает, не выставляя чувства напоказ. Это ужасно.

Нина протягивает руку, чтобы ущипнуть меня за щеку.

— Происходящее никогда не станет романом, если ты продолжишь искать отговорки, Кенни. Тебе просто нужно поговорить с ним и разобраться во всем. Это все, что ты можешь сделать. Постарайся на этот раз не переусердствовать, хорошо? Ты слишком много думаешь.

Я вздыхаю, затем резко фыркаю.

— И что этот фырк значит? — спрашивает Нина.

— Я очень стараюсь придумать хорошую шутку.

Она пожимает плечами.

— Это не так уж сложно, просто открой рот и скажи шутку.

— Черт. Как у тебя это так хорошо получается?

— Это навык. Очень похоже на…

— Ладно, ладно, — кричит Харпер. — Мы поняли!

* * *

Мы заканчиваем ночь лёжа на диване, переплетенные конечности используются в качестве импровизированных подушек, волосы на лицах друг друга, по телевизору идет «Гордость и предубеждение». На этот раз это просьба Харпер. Она считает, что нам не помешало бы немного комфортного, предсказуемого, приносящего удовлетворение романа. Утверждает, что просто хочет, чтобы ее что-нибудь усыпило, чтобы она хорошо отдохнула перед завтрашним полетом, но я замечаю, как на ее лице промелькнули горько-сладкие эмоции при первой встрече Элизабет и мистера Дарси.

Я позволяю векам дрогнуть и закрыться через некоторое время после катастрофического первого предложения, когда Элизабет остается одна в саду, мокрая от дождя и совершенно обезумевшая. Я слишком устала, чтобы бодрствовать и не нужно беспокоиться о том, чем все обернется.

У них счастливый конец.