Сильные люди.

Они-то, кстати, Василия уважают. Они с ним разговаривают и даже иногда советуются. Вот как! Не то что Э., который либо отмалчивается и в окошко смотрит, либо рукой эдак безнадежно махнет и бросит: "Не понимаешь ты..."

А что тут, собственно, понимать?

У него, у Э., либо кутеж и разгул на уме, либо никому не нужная филантропия. Музей, понимаете ли, он устраивает со всякими картинками, на которых не разберешь что нарисовано, а скорей всего тот же разврат, только замаскированный. Если простому человеку Василию не сообразить, что там накалякано, то и большинству также. Искусство, если не приносит особых денег, должно служить народу.

Конечно, Василию обидно. Он за Э., как нянька за малым дитятей, ухаживает, баб по домам развозит, посуду моет, а тот деньги на какой-то липовый музей швыряет (или еще на что), вместо того, чтобы ему зарплату повысить с учетом инфляции (а в прошлом месяце вообще задержал). Кому сказать, так засмеют: тоже нашел миллионера!

Лишнее подтверждение тайной подлости Э., в которой Василий все больше и больше убеждался. В неуважении к ближнему. В эгоизме, несмотря всю его показную благотворительность.

В порочности.

А ведь Василий к нему со всей душой! Пусть он человек простой, но и у него чувство собственного достоинства имеется. Собственная гордость. Зачем же унижать?

Между тем у Э. не получается так, чтоб не унижать. Музей - унижение, посуда - унижение, бабы - унижение, особенно замужние...

В общем, Э. сам был во всем виноват.

Может, Василий и не поступил бы так, если б Э. не позволял себе все больше и больше (и без того слишком много) и хоть бы чуточку к его советам прислушивался, не заносился бы сверх меры. Не держал бы за шестерку.

То есть Василию, собственно, ничего и де-лать специально не пришлось, только сообщить т е м л ю д я м место и время. Больше ничего. И вовсе даже не из-за весьма солидной суммы, какую ему предложили, и не из страха, что те приведут в исполнение свою угрозу, если он откажется. Захоти Василий, и этот пожар удалось бы поту-шить.

Не захотел.

Не пожелал.

А все почему? А потому что окончательно разочаровался в Э. Нехороший тот был человек.

Гнилой!

Да и сколько Бога гневить?..

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Добрые люди - самые скучные люди.

Хотя, конечно, лучше иметь дело все-таки с ними, нежели со злыми и подлыми. Но сути это все равно не меняет - от них просто скулы начинает сводить, если долго. От них прямо-таки веет...

Нет-нет, А. ничего против них не имела, напротив! Ей судьбу, наверно, следовало благодарить, что та ей посылала. Что именно добрые (мужчины) ее и любили - без всяких стараний с ее стороны. Как-то так получалось, непредсказуемо, что добрые и честные, то есть не подлые. Если они и изменяли женам, то делали это застенчиво, без цинизма и неистовства. Язык бы не повернулся назвать это развратом - настолько все было в рамках.

Спокойно и печально.

Еще, можно сказать, не начавшись, как бы уже кончалось. С самого начала понятно. Семья для доброго и честного человека - святое. И хоть была в этом некая не слишком привлекательная закономерность, но и удобство тоже. А., сама уже много лет замужем и тоже чтившая (дочь жила отдельно), могла в случае очередного внезапного увлечения не опасаться предательства, мести, преследований, домогательств, ночных звонков и анонимных писем мужу.

А все почему?

А потому, что добрые.

Выходило так, что они все ее жалели (любя), словно она не была вполне взрослой женщиной, кандидатом наук и автором многих публикаций, а маленькой девочкой или, верней. юной наивной девушкой (и я была девушкой юной...). Непорочной и неопытной. А они - соблазнившими ее, искушенными селадонами.

Такое вот приятное заблуждение.

Любопытно, что романы у А. завязывались с мужчинами, как правило, старше ее (муж тоже был старше). И для них А. была шалой, диковатой, умной, непредсказуемой, но и неопасной девчонкой, которой просто позарез нужно, чтобы ее любили (отнюдь не платонически) и которая для этого готова на все куда-то ехать, не ночевать дома, придумывать самые фантастические оправдания, беззастенчиво лгать, словно это игра такая.

Неизвестно, однако, насколько ей т а м верили (что она на работе. у подруги, у тетушки, дядюшки, на вернисаже и пр.), но тем не менее сходило. И если т а м все-таки случались скандалы (редко), то они никого, кроме нее самой, не затрагивали, ни до кого даже не доносилось.

Впрочем, объяснялось это просто: муж ее тоже был добрым человеком. Добрым и хорошим, в чем А., женщина вовсе не глупая и даже умная, прекрасно отдавала себе отчет. Она говорила: "Мой Дымов". То ли у него действительно фамилия была такая, то ли А., женщина образованная и начитанная, цитировала Чехова. Муж был весь поглощен работой, работой, работой, но - добрый, добрый, святой человек!..

Мой Дымов!

Незаметно было, что бы А. испытывала какое-либо чувство вины. То есть она, конечно, могла сказать в определенную минуту: "Я плохая, наверно...", но без уверенности и с некоторым кокетством. Может, именно за тем, чтобы ей возразили и успокоили: нет-нет, ты хорошая! Удивительная!

Вообще она про себя знала: какая есть - такая есть. В том смысле, что не плохая и не хорошая. Всего понемножку. А если б она была другой, то разве везло ей так с добрыми и порядочными мужчинами, начиная с мужа, за которого она вышла довольно рано, в девятнадцать лет?

Все они любили и прощали ее, опекали заботливо, ценя в ней ненавязчивость, легкость и безотказность. С А. было просто: она никогда ничего не требовала, а если ей что-то и взбредало (с кем не бывает), то она, если чувствовала сопротивление, никогда не настаивала. И даже не обижалась. А если и обижалась, то незаметно и нетягостно, будто специально избегая всяких осложнений и объяснений.

Впрочем. добрые люди - они и есть добрые. На них нельзя обижаться. Доброта, она все искупает. И сами они на нее почти никогда не сердились и не обижались, а только снисходительно и ласково улыбались, или с интересом в нее вглядывались, словно что-то пытаясь понять. Это приятно, когда на тебя так смотрят и ничуть не сердятся, а, напротив, обычно уступают, словно балованному дитяти. Какие тут могут быть обиды?

Да что она могла бы такого захотеть, что рассердило бы или обидело их? Она и так имела все, что хотела, и даже больше? Мужчинам же всегда нравится раскрепощенность и изобретательность, вольность и дерзость, особенно добрым и застенчивым, потому что они - в силу доброты или робости - всего опасаются. Оскорбить или даже просто вызвать недовольство.

Добрый человек, он вроде хочет, но как бы и не хочет. Желает, но стесняется. Не прочь бы, но побаивается. И ничего никогда не требует, никаких у него претензий, даже если что-то не по его. Он и в Зоологический музей готов пойти, раз ей так захотелось (надо же где-то встречаться), хотя что он там не видел? Он идет и послушно целуется, вспомнив юность, за чучелом матерого лося.

В такой податливости-покорности добрых мужчин есть, конечно, свой шарм: с ними хорошо, спокойно и уютно, с ними безопасно и необременительно, без срывов и истерики, без ультиматумов и закидонов, эксцессов и коварства... Да и вообще все замечательно, но... скучно. В какой-то момент. Скучно и занудно, словно пятьдесят лет вместе прожито.

Муж - Дымов и другой - Дымов.

Что ты будешь делать?

Мои Дымовы...

И всегда в них в конце концов пересиливал "голос совести", как они это называют. Закономерность. Целесообразность. Когда он начинал пересиливать, А., женщина чуткая, это сразу чувствовала. Грустными они становились и малохольными, смотрели уже не покровительственно и снисходительно, а как бы чуть-чуть в сторону, часто моргали или бросали вопросительные взгляды, словно ждали чего-то. Не спросив, уже ждали ответа. Не хотели ее расстраивать и огорчать, а потому сами расстраивались и огорчались. Им было пора, но и расставаться не хотелось.