Обычно она шла чуть впереди, полуобернувшись к МО и склоняя голову к плечу, словно к чему-то прислушиваясь, а он послушно шествовал вслед, время от времени начиная раздражаться нелепостью этого хождения. В конце концов все приедается, в том числе и эта шевелящаяся и вздыхающая тьма, эта необъятная черная масса соленой воды, которой даже нельзя напиться.
Несколько раз, воспользовавшись пустынностью и непроглядностью темноты (так казалось), они купались голыми. Это была ее идея, во всяком случае нечто новое в этом утомительном однообразии. Напитавшись за день солнцем, тела фосфоресцировали в воде, МО казалось каким-то особенно теплым, и они плавали, обласканные им, каждый словно в светящемся облаке.
Эти ночные купания, молчаливые, застенчивые, вновь сблизили их. Обратно они шли взявшись за руки - легкие и освеженные, как бы омытые насквозь, и она говорила тихо, но с сильным, ликующим чувством в мягком обволакивающем голосе: как замечательно купаться без всего - будто сливаешься с МО, непередаваемое ощущение, просто потрясающее, они - как Адам и Ева до грехопадения, нет, правда, ведь почти райское блаженство, они, если вдуматься, заново открыли Эдем - и смотрела на него блестящими влажными глазами.
Оно было обычное, теплое и спокойное, густо утыканное подле берега головами купальщиков, спасавшихся в нем от палящего солнца.
Она несколько раз заходила в воду, но как-то неохотно и вяло, окуналась и тут же вылезала.
Он удивлялся: что с ней?
- Я что-то стала зябнуть, - поеживаясь, отвечала она, - то ли вода стала прохладнее, то ли состояние такое. И вообще... Спать все время хочется.
Перестали они ходить к морю и вечером. Пробовали читать, но на свет летели комары, а если затворить окно, то становилось невыносимо душно. Она укладывалась и быстро засыпала, а он еще некоторое время сидел на балконе, прислушиваясь к отдаленному шуму волн и к музыке из бара.
Утром, сладко потягиваясь, она рассказывала, что ей снилось МО - опять МО? - да, опять! Она ныряла с маской, и так отчетливо все было видно камушки, водоросли, ракушки, рыбки разноцветные, как в аквариуме, настоящий подводный мир, даже боязно немного. А в какой-то миг даже почудилось, что она может дышать под водой, и не было желания вынырнуть, чтобы набрать воздуха. Сама была как рыба.
Только и разговоров - о море. Будто ничего другого не существовало и они не умели жить как все люди, отгородились от остального мира. Как в подводном царстве. Ну да, они спали и никак не могли проснуться. И все выходило скучно и монотонно. И любовь их стала походить на рыбью...
Однажды, когда она уснула, он все-таки не выдержал - спустился один в кафе на берегу, у самого моря, между огромными валунами, о которые разбивались волны, так что соленые брызги долетали до сидящих, попадали на лицо, губы.
Он взял стакан красного терпкого вина, потом второй, потом третий и так сидел, потягивая мелкими глотками, до самого закрытия, и даже после, но уже не в самом кафе, а неподалеку, вскарабкавшись на шершавый, скользкий валун, почти со всех сторон окруженный водой, - словно ждал чего-то, что вот-вот должно было проясниться.
Не прояснилось.
То ли он не дождался, то ли в какой-то момент упустил, но все равно было хорошо и не зря, и уходил он, обрызганный весь с головы до ног, прозябший, однако с близкой, почти различимой мыслью.
А через день, как раз накануне их отъезда, неожиданно заштормило, возле будки спасателей вывесили на мачте черный шар и почти никто не отваживался купаться, хотя по-прежнему пекло солнце, слегка затянутое белесой хмарью, и пляж был привычно усеян загорающими.
Лишь немногие смельчаки рисковали входить в море, особенно свирепствовавшее, как казалось, возле берега. Волны летели рыча на прибрежные валуны, взметывая мириады искрящихся брызг, прокатываясь с грохотом и пеной, сбивая с ног. Там, дальше, казалось как будто спокойней, но мало кто туда заплывал.
Они тоже загорали, сонно глядя на извивающиеся пенные потоки. Все кончалось, нужно было прощаться, да они уже и насытились. Однако, поскольку уже виден был рубеж, хотелось вкусить напоследок, оставить на память, поэтому он не удивился, когда она внезапно поднялась и, бросив через плечо: "как хочешь, а я пошла купаться", решительно направилась в море.
Он неохотно поднялся вслед за ней, постоял некоторое время, подставляя ноги захлестывающей их шипящей пене, - и тоже пошел, нырнул, поплыл, стараясь не упускать из виду то исчезавшую, то вновь появлявшуюся среди волн ее голову.
- Замечательно, да? - крикнула она, карабкаясь на очередную волну и высоко взлетая вместе с ней. Он же не столько услышал, сколько догадался по ее восторженному, отчаянно-шальному лицу, и уже точно летел, падал, снова летел, выныривал, озирался тревожно и весело, и никак ему было не догнать.
Не поймешь, сколько прошло времени, но радостная первоначальная легкость вдруг исчезла, руки, силу которых, набранную за эти недели, так приятно было ощущать, отяжелели, будто свинцом налились, и каждый взмах давался с трудом.
Тем не менее их уже порядочно отнесло и нужно было немедленно возвращаться. И тут он с отчетливым испугом понял, что они давно плывут назад, они все это время возвращаются, вот только берег все никак почему-то не приближается. Вынырнув из-под тяжело накрывшей волны, он увидел неподалеку ее лицо - искаженное, почти незнакомое. Это был страх, самый настоящий, парализующий, поглощающий всего человека, только страх был на ее лице.
Он рванулся к ней, крикнув что-то невразумительное и поразившись немощности своего голоса. Даже позови они сейчас на помощь, их бы просто не услышали.
Он еще успел оглянуться, что там, позади, содрогнулся, увидев нависшую над ними гору воды, - и тут же обрушилось, завертело-закрутило, понесло, он на секунду вырвался, глотнул воздуха, снова был подмят, отброшен и уже, в сущности, не плыл, а лишь жалко барахтался, извивался, пытаясь выскользнуть из цепких объятий, и только краешком сознания удерживая, что и она где-то рядом, близко...
И действительно она была рядом, почти рядом, он снова крикнул, срываясь на хрип: "плы-ви!", но на нее подействовало, привело в чувство. Она задвигала руками, задергалась, то погружаясь, то вновь выныривая, но он уже был близко...
Минута была благоприятная, счастливая была минута: море на мгновенье как будто приутихло, набирая где-то вдалеке новую тяжкую силу, словно разгоняясь, не воспользуйся они, тогда точно - утянет, добьет!
Они поняли.
И не забыть ему было ее отчаянного, больного, какого-то истерзанного взгляда, с мольбой обращенного то ли к нему, то ли вообще.
Потом они лежали навзничь на песке, бездыханно, не исключено, что почти без сознания. Он первый пришел в себя, приподнял голову, необычно ярко ощущая свет, который прямо-таки резал, впивался в глаза, а она все так же лежала - как упала, только спина ее мелко вздрагивала.
Он осторожно коснулся ее плеча, ласково погладил, успокаивая, отчего дрожь только усилилась, все тело ее теперь содрогалось, а из-под закрывавших лицо рук прорвался тоненький, будто птичий, писк.
Он гладил ее по спине: не надо, ну что ты, не надо, все в порядке, все хорошо, ничего не случилось... перестань, говорил он, перестань, и понимал, что вовсе ей не нужно переставать, но повторял и повторял, как заведенный.
Они еще долго так лежали, а море шумело и шумело, и волны подкатывались к самым ногам...
Кончался медовый месяц. Скоро им было уезжать.
СТРАШНЫЙ СУД
...Коробки, мешки, тюки, перевязанные стопки книг, затоптанные пожелтевшие газеты и листки исписанной бумаги на полу - разгром и переполох, как после нашествия. Не узнать квартиры.
- Честно говоря, не думал даже, что столько барахла наберется, бормотал Ларин, проводя Виталия на кухню, единственное место, куда еще пока по-настоящему не перекинулся пожар сборов, - откуда столько, не понимаю, вроде и не приобретали ничего особенно. Так живешь - вроде незаметно, как будто ничего лишнего, а вот сдвинулось и сразу все повылезало, не знаю, что делать. И везти столько не хочется, и оставлять жаль, все нужное...