Глава 53. «Жизнь во сне*»

* 醉生梦死 (zuìshēng mèngsǐ) – дословно «жить как во хмелю и умереть во сне»; обр. «срывать цветы удовольствия».

Честно говоря, Цзин Ци всегда нравился двор У Си – в нем было много занимательных и необычных вещей, к тому же раньше он часто заходил сюда перекусить. Но с того самого случая, когда У Си слишком много выпил и болтал всякую чушь в его объятьях, он затаил небольшую обиду.

Цзин Ци всегда считал У Си глупым упрямым ребенком и даже подумать не мог, что когда-то в его голове зародятся подобные мысли. Когда смятение в его сердце улеглось, он решил просто избавиться от проблемы, отказавшись более видеться с ним и планируя дождаться его взросления и большей осознанности по поводу некоторых вещей. Это чарующее, нереалистичное представление обо всем, которое было присуще юности, должно было постепенно исчезнуть.

Но в тот сильный снегопад этот мальчишка своей упрямостью заставил чужое сердце, холодное, словно железо, на секунду смягчиться. Все произошло одно за другим, и в итоге Цзин Ци не смог оставить этого ребенка за воротами поместья.

Иногда он думал над вопросом: когда он постареет и начнет тосковать по былым чувствам, сколько таких «былых чувств» он сможет вспомнить?

Князь Наньнина располагал деньгами и властью и мог наслаждаться жизнью, пока все вокруг шло по его указке. В полночь возвращаясь к мечтам, на следующее утро он просыпался с пустотой в сердце и не имел ни одной мысли о тоске. Насладившись страстями человеческого мира, он в следующий момент спускался на три чи в загробный мир. Повидав все самое прекрасное и уродливое в мире, он отлично знал, что хорошо, а что плохо, и более не хотел расставаться с даже кусочком сиюминутной доброты.

Цзин Ци не был похож на Чжоу Цзышу. Для него невозможно было быть настолько жестоким, чтобы так решительно сражаться, следуя за Небесами в попытках ухватить собственную судьбу за хвост. Если он слишком много и тщательно думал, ему все труднее было прийти к решению.

Он чувствовал, что его прошлая человеческая жизнь была несправедливо оборвана рукой Хэлянь И просто из-за опасений последнего. Тот действительно высоко ценил его, но Цзин Ци сам знал свою настоящую цену – он был лишь никчемным горе-советчиком, что следовал за главнокомандующим,  и по своей природе не умел принимать решений и различать черное и белое.

Из-за этих тяжелых мыслей он не посещал поместье шамана больше года. Проявлять мягкосердечие и идти на уступки было одним и тем же делом. Цзин Ци обдумал это несколько раз, решив, что при общении с таким упрямым человеком, как У Си, непреклонность которого иногда переходила всякие границы, уговоры были бесполезны, но продолжал проявлять мягкость, не в силах обращаться с ним жестоко. Оставалось лишь притворяться дурачком и надеяться, что, вырастя, он сможет вернуться на праведный путь и будет наконец делать то, что должен.

Но У Си, кажется, видел его план насквозь: он очень часто и неприкрыто напоминал ему об этом факте. Цзин Ци мог делать вид, что не слышал этого, или небрежно шутить, что все это было несерьезным, но страх и подозрения в его сердце росли. Он обманывал себя, повторяя, что все это несерьезно, но в собственном сердце он знал, что У Си говорил абсолютную правду.

Как только он вошел во двор поместья, его взгляд привлекли несколько нитей, на разной высоте свисающих с баньяна; к ним были привязаны деревянные планки не толще запястья. У Си с глупой улыбкой продолжал наблюдать за ним, и Цзин Ци пришлось специально привлечь его внимание, протянув руку, чтобы ухватиться за планку.

– Для чего это?

Не успел он закончить, как вдруг У Си ухватил его за руку и потянул на шаг назад. Тут же сверху полилась киноварная вода, оставив пятно ровно там, где он только что стоял. Затем Цзин Ци заметил, что на другой планке, покачиваясь на ветру, стояло блюдце. Когда он толкнул одну планку, блюдце закачалось, и из него выплеснулась жидкость.

– Не испачкай одежду, – сказал У Си. – Я ранее использовал это приспособление для тренировки цингуна. Сила, с которой наступают на планку, не должна пролить киноварную воду. Я уже покончил с этим и более не нуждаюсь в них; с ними практикуется А Синьлай. Но его тело слишком громоздкое, и он вряд ли когда-нибудь преуспеет в цингуне, так что он ежедневно получает порцию киноварной воды на голову.

Цзин Ци тут же вытер пот, подумав, что Пин Ань и Цзи Сян, раздражающие его весь тот день и в итоге не позволившие им подраться, стали его спасением, иначе он никогда не смог бы очиститься от позора.

Во дворе У Си имелось все, что угодно. Сбоку стояла стойка для оружия, а рядом с ней – несколько тренировочных столбов из срубленных сливовых деревьев, что располагались на разной высоте. Двор походил не на место обитания юного шамана Наньцзяна, а на место, где тайная школа практиковала боевые искусства. Неподалеку был сооружен кабинет, а у его дверей – расстелен плетеный коврик, на котором в лучах солнца лежали несколько книг.

– Посиди здесь минутку, – сказал У Си. – А я пойду проверю цветочное варенье, что было приготовлено несколько дней назад и сейчас пропитывается сахарной водой. Я все равно планировал отдать его тебе, когда оно будет готово, но ты пришел сюда сам.

Этот парень всегда быстро действовал, но медленно говорил, потому унесся прочь, не дожидаясь благодарностей Цзин Ци.

В императорской столице прямо в период всеобщих восторгов постепенно заканчивалась весна, но это оживление словно совсем не затронуло один крошечный дворик. Огромный баньян в центре него, что рос там сотни лет, ветвями закрывал небо и бросал на землю большую тень, сквозь прорехи в которой пробивался свет. Императорские телохранители знали о местонахождении князя и не стали заходить внутрь, потому это место казалось пустым и жутким. Удрученно звенели колокольчики, и их  чистый звук был неясен и далек.

Время от времени мимо проползала змея, скорпион или кто-то похожий. Все эти ядовитые насекомые были хорошо обучены и не приближались к Цзин Ци, наблюдая за ним издалека, а затем уползая в другом направлении, будто бы в самом деле боялись соболя, которого тот держал в руках.

Цзин Ци сделал круг по дворику и открыл книги, которые У Си оставил сушиться на солнце, наискось просмотрев их. Он заметил, что на полях каждой из них теснились маленькие иероглифы, написанные киноварью или чернилами. Цзин Ци внимательно изучил их: алые пометки выделяли его случайные, повседневные рассуждения, а черные были собственными комментариями У Си. Иероглифы были беспорядочными и не очень ровными, но на редкость усердно написанными.

Он закрыл их, внутренне похвалив того за прилежность, а затем мельком заметил крошечный коврик рядом с книгами, на котором сушилась горстка белого порошка. Он не знал, что это такое, и, даже пододвинувшись ближе, не смог почувствовать запаха. Порошок блестел на солнце, сверкающий, чистый и прекрасный.

Цзин Ци тут же захотел взять немного в руки и разобраться, что это такое. Не успел он его коснуться, как У Си неожиданно вернулся и тут же закричал:

– Не трогай это!..

Цзин Ци был застигнут врасплох и повернул голову, чтобы посмотреть на шамана. Однако в момент его невнимательности соболь в его руках, давно с нетерпением желающий поноситься по поместью, воспользовался возможностью сбежать, восторженно описал в воздухе кульбит и приземлился точно на полувысушенный порошок. Он двигался слишком быстро, способный навредить даже кому-то вроде Лян Цзюсяо, и Цзин Ци просто не успел поймать его. Моментально весь порошок, поднятый прыжком соболя, оказался на его лице.

Он резко поднялся и сделал несколько шагов назад, не уверенный, успел ли вдохнуть его. Боковым зрением он заметил У Си, быстро шагающего к нему, после чего его голова закружилась, сознание помутнело. Все было будто в ночном кошмаре: его разум был ясным, но мысли путались. Он покачнулся в попытке ухватиться за что-то, но не понял, что именно схватил, и окончательно потерялся в пространстве.

У Си глянул на Цзин Ци, который буквально упал в его объятия, и опустил голову, чтобы посмотреть на соболя, который также неподвижно лежал на животе на земле. На долю секунды ему ужасно захотелось содрать с него кожу, сварить и съесть.

Он вздохнул, кончиками пальцев отбросил соболя в сторону, после чего наклонился, подсунул руку под колени Цзин Ци, осторожно поднял его и положил на свою кровать. Раньше тот казался ему высоким, стройным и уверенным в себе, но сейчас тело Цзин Ци было слабым и стало выглядеть еще более хрупким, когда тот свернулся калачиком в его объятьях. Кроме того, он оказался очень легким, словно в нем были лишь кожа да кости. Его три энергии [1] были в таком плохом состоянии, но он продолжал подтрунивать над остальными, шутить и разрабатывать свои стратегии.

[1] Три энергии – Цзин (квинтэссенция, телесная сущность), Ци (жизненная сила) и Шэнь (дух).

Столкнувшись с подобной ситуацией, он потерял сознание, его тело и дух принудили к отдыху, и он стал похож на скелета с белыми, вычищенными костями. Темные круги под глазами, появившиеся из-за тени ресниц на светлой коже, вызывали к нему лишь жалость.

У Си не был уверен, почему, но ему показалось, что тот замерзнет, поэтому он развернул шелковое одеяло и аккуратно накрыл им Цзин Ци.

После этого он поднялся на ноги, налил чашку горячей воды, принес из малой комнаты фарфоровый пузырек с антидотом и растворил его в воде. Когда жидкость немного остыла, он капнул ей на тыльную сторону ладони, чтобы проверить температуру, и, посчитав ее не слишком обжигающей, приподнял Цзин Ци на постели. Теперь тот полулежал у него на груди. У Си осторожно приоткрыл его рот и напоил лекарством.

Белая пудра без запаха, что сохла на солнце, обладала своего рода усыпляющим эффектом. Сначала у нее не было названия, но после того, как Чжоу Цзышу продал первую партию, народ цзянху придумал назвать ее «Жизнь во сне». Чжоу Цзышу прекрасно знал путь к душам людей, никогда не продавая много, лишь пять-шесть бутылок, каждую по заоблачной цене, а после отказывался привозить больше.