Изменить стиль страницы

Кто-то, чавкая по глине, шел ему навстречу. Джек посмотрел на его сапоги. Подошвы отстали, и сапоги оскалились, точно волчья пасть. «Чем носить такие сапоги, уж лучше ходить босому», — подумал Джек.

— Малый! — окликнул его знакомый голос.

Джек поднял глаза.

— Ну что же, медный ангел, — сказал человек, запахивая брезентовый плащ, — пойдешь ты тридцать первым в мой отряд? Я долго присматривался, пока узнал тебя как следует.

Джек всплеснул руками. Голос, конечно, был знакомый. И теперь он уже отлично узнал и эти сросшиеся брови, и низкий широкий лоб, и могучие плечи.

— Стой-ка, стой-ка, — пробормотал он, поднимая палец ко лбу. Уолтер… Уолтер… Стой-ка, подожди, я сейчас точно вспомню, как тебя звать!

— Уолтер Тайлер, — подсказал, не дождавшись, человек в плаще.

Джек был очень рад, что не заговорил с сыном кровельщика о камнях в мешке, иначе он показал бы себя таким же доверчивым простачком, как и Бен Доридж.

В мешке были не камни, а обернутое в солому оружие — два ножа, какие употребляют мясники, топор и много наконечников для стрел.

Джек-Соломинка a17.png

Часть 4

ТИЗ

Джек-Соломинка a18.png

Глава I

Четыре дворянина, ехавшие со свитой позади Аллана, гнали лошадей что есть мочи: они опаздывали в Норземтон на заседание парламента.

Конюший покойного сэра Гью узнал цвета Юэлов и Ноутов, владельцев соседних с Друрикомом поместий, но ему не хотелось конфузить свою госпожу, и он отошел в сторону, давая дорогу всадникам.

До темноты Аллана обогнало еще человек пятнадцать.

На дороге было очень холодно, ветер свистел в ушах, и старик свернул в ров. Здесь было теплее, а вода, стоявшая во рву весной, уже высохла и вымерзла.

Зеленый плащ доброго домотканого сукна, который Аллан приберегал себе на смерть, он на прошлой неделе отдал госпоже. Нельзя было спокойно смотреть, как она в своей коротенькой кофточке в талию ходит в лес, и на мельницу, и за десять лье к стряпчему.

Вот и получилось, что теперь, когда нужно показаться на людях, старый слуга семьи Друриком бредет пеший по большой дороге, замотав, как нищий, ноги в старые мешки, с драным платком на голове.

И все-таки ледяной ветер прохватывает его всего насквозь, может быть, и потому, что в восемьдесят лет кровь плохо греет, и он то и дело должен постукивать пятками о промерзшую дорогу.

Проехала еще одна группа всадников. Передовой, задрав голову, долго всматривался в темнеющее небо. Аллан тоже с тревогой посмотрел наверх. Им-то что: они на конях быстрехонько доберутся до закрытия ворот в город, а ему еще придется идти целую ночь напролет…

Если бы не мешочек за пазухой, он давно свернул бы в лес — там и тише и теплее. Вон даже с дороги виден дым от костра, и иногда ветром доносит искры.

Аллан еще раз тронул мешочек за пазухой. Внизу — немножко гороха, а сверху — черствый хлеб. Кому придет в голову, что там же спрятано и золото, завернутое в грязную суконку? Разве что вес мешочка покажется подозрительным.

Вон опять между деревьями светится костер. Ей-богу, можно сказать, что в лесу сейчас больше жителей, чем в любой деревне!

Старик пересек дорогу и некоторое время шел по тропинке мимо кустов орешника.

Люди сейчас везде одинаковые, и в лесу его примут так же, как и в любом домишке у дороги.

«Еды у нас нет еще с весны, — скажут ему, — а погреться у огня не стоит денег».

Конечно, случись Аллану на коне и в новой ливрее заехать сейчас в лес, ему, пожалуй, и не поздоровилось бы, но кто польстится на такого оборванца?

Старик еще раз глянул на небо и решительно свернул подле огромного вяза.

Мерзлая листва звенела под ногами. Гибкие ветки хлестали его по лицу. Кланяясь встречным кустам, он пробирался к прогалине.

Никто даже и не посмотрел в сторону Аллана, когда он подошел к костру.

Запах вареного и пригоревшего ячменя ударил старику в ноздри. Человек с длинным черпаком раздавал людям у огня полужидкое варево. Каждый получал на свою долю не больше горсти и тут же, не сходя с места, отправлял свою порцию в рот.

— В Бервике солдаты, охраняющие мост, получают по полчетверти гороху ежедневно, — сказал человек в меховой шапке, вылизывая ладонь. — Вот бы не худо сунуться! Я и военную службу знаю…

Остальные молчали.

— В Ланкастере, говорят, Джон Гентский отпустил на волю всех своих вилланов, — продолжал он. — Богомолец вчера сказывал, что в Ланкастере люди до сих пор копают репу, и никто там еще и не слышал о голоде…

— Подавиться тому человеку собственным языком! — сердито перебил его сосед. — С северных графств-то и начался голод!

— Подавиться лучше Джону Гентскому своим языком! — пробормотал человек без ноги. — Он нанял нас от города Норфолька и обязался уплатить по шиллингу на человека.

— Все они хороши! — сказал парень с перевязанной головой. — А ты куда лезешь, старик? На всех ячменя не напасешься!

— Я только погреться, — пробормотал Аллан. Он действительно дрожал как в лихорадке.

— И чего такое старье шатается по дорогам! — сказал парень с перевязанной головой. — На работу тебя силком не возьмут, ни за два, ни за четыре пенса, подати с тебя не полагается, — сидел бы лучше дома, чем светить драными боками.

— Не у всякого и дом есть, сыночек! — кротко отозвался человек в меховой шапке.

— В Норземтон идешь? — спросил перевязанный.

— Из графства Ни есть ни пить, от деревни Пустое Брюхо, представителем во Вшивый парламент, — невесело пошутил кто-то.

А что им сказать, если спросят, какое у него дело в городе?

Однако перевязанный сам ответил за него.

— Там до черта наберется купцов, и дворян, и попов, — сказал он. Пожалуй, насобираешь что-нибудь Христа ради.

Аллан опустил голову. Стыдно было ему слушать такие речи.

Костер догорал. Малый, что раздавал пищу, тихонько свистнул. Тотчас же из темноты шагнул к костру детина с сучковатой палкой в руке.

— Доедай, там оставили для тебя в котле. А кто пойдет на смену?

Детина передал палку подростку в куртке с оборванными галунами, выскреб котелок и затем принялся загребать тлеющие угли золой.

— То-то, — сказал Аллан. — Я и то уж подумал было, как это вы здесь обходитесь без сторожей близ проезжей дороги?

— А чего нам бояться? — отозвался перевязанный устало. — На спину они мне клеймо еще поставят, что ли?

Только теперь Аллан понял, почему бедняк перевязывает лоб.

— Все-таки, если б стражи не было, пришлось бы каждую минуту ждать шерифа, — объяснил Аллан и участливо поглядел на перевязанного. — Больно было, паренек?

— Не так уж и больно… Обидно… Я ведь и не знал ничего о постановлении парламента. Шел на крестины…

Он тронул лоб.

— Сейчас ничего, только видеть стал плохо — глаза все гноятся.

— А нынешний парламент, говорят, будет стоять за бедных людей! — начал снова тот, что рассказывал о Ланкастере. — Король наш, говорят, распустит всех лордов, и джентри, и попов по домам. Только и останутся, что король и общины…

— Молчи, сорока! — перебили его. — Дай людям спать.

— Ты меня спроси о парламенте, я расскажу тебе всю правду, — вмешался парень, что пришел только что с дороги. Он обтер рот, собираясь говорить, но ему никто не ответил. — Парламент только для того и созывают, чтобы придумать новые пакости… Говорят, теперь косарей и жнецов уже будут не клеймить за отказ от работы, а просто вздергивать на первом суку!

Никто ему не ответил. Все стали укладываться в теплую золу. Аллана, как старика, пустили в середину.

— А куда же вы потом думаете податься, ребята? — спросил Аллан недоумевающе. — Зима-то еще впереди!

— Кончим овес, станем кору с деревьев есть. Медведей поднимем в берлогах… Силки будем ставить, — раздался голос из темноты.