— Хотя бы и так, — возразила Джоанна, — но платья ее я не надену.

— Вы его наденете! — сказал сэр Саймон, сжимая кулаки.

Она его все-таки надела. Малиновый бархат мало шел к ее смуглому лицу: Элен — Лебединая Шея была права. Но никто в толпе, собравшейся поглазеть на богатую свадьбу, и не думал покатываться со смеху.

Народ во все глаза смотрел на невесту. Никому и в голову не приходило смеяться. Кровать новобрачных окропил святой водой сам лорд-примас, архиепископ Кентерберийский.

Жених был одет в белые кожаные штаны, куртка на нем была из голубого атласа, вся изрезанная и проколотая красивым узором, а на плечах его развевалась геральдическая мантия, волочившаяся за ним на пять ярдов.

Кроме постоянной свиты лорда, были наняты девяносто вооруженных всадников, по десять марок каждому, менестрель[69] за сто шиллингов, а так как одного менестреля оказалось мало, лондонскому жителю Александру Гэльборну было уплачено еще шестнадцать фунтов и тринадцать шиллингов за менестрелей.

В самый разгар свадьбы на взмыленной лошади из Кента прискакал гонец; он привез доброе известие. Молодая леди Бёрли, по завещанию, становилась наследницей всего имущества рода Друриком. Таким образом, девушка, на которой, по всеобщему мнению, сэр Бёрли женился исключительно из сердечной доброты, теперь приносила мужу в приданое замки, луга, поля, леса, мельницы, деньги и драгоценности.

На свадьбе произошла вторая размолвка Джоанны с сэром Саймоном. И сейчас она спешила найти его и порадовать доброй вестью.

Дело в том, что, узнав об огромном количестве приглашенных на свадьбу гостей, скотогоны пригнали к дому сэра Саймона целое стадо овец, быков, свиней, телят и гусей. Дворецкий принял птицу и скот, но, когда дело дошло до расплаты, гуртовщикам было заявлено, что с ними расплатятся по ценам, существовавшим до «черной смерти».

Несчастные подняли крик и плач, потому что сами платили дороже, но были тут же на улице избиты палками.

Джоанна бросилась к сэру Саймону и узнала, что все было сделано с его ведома. Ссора разгорелась бы, если бы рыцарь Бокль не увел сэра Саймона в галерею и не убедил смирить свой гнев.

Теперь Джоанна нашла его за столом, одного, без друзей и слуг. Он сидел, опустив голову, и его красивые каштановые кудри свешивались ему на лицо.

Она тихонько подошла и заглянула ему в глаза.

— Вы так много сделали для меня, добрый сэр Саймон, что я рада теперь хоть немножко отплатить вам. Но обещайте мне не только удовлетворить просьбы этих несчастных, но даже заплатить им вдвое против их цены за гусей, свиней, телят и быков.

Джоанна рассказала сэру Саймону о радостной вести, привезенной гонцом, и тут же на свадьбе распорядилась призвать нотариуса и переписала на супруга все имущество. Себе она оставила только сундучок с драгоценностями, меха, серебро и кружева.

За столом и дамы и мужчины очень внимательно разглядывали леди Бёрли. Все нашли, что она смеется громко, размахивает руками и совершенно не умеет пристойно вести беседу.

Однако после того, как сам господин Джефри Чосер, поэт, сказал, что молодая похожа на итальянских мадонн, многие перестали бранить ее смуглый цвет лица.

Господин Джефри Чосер побывал в Авиньоне, где свел знакомство с прославленным флорентийцем Петраркой. Владея в совершенстве итальянским, французским и латинским языками, он, однако, нисколько не смеялся над кентским произношением Джоанны, а, наоборот, очень внимательно слушал все, что она рассказывала ему о собаках, лошадях и об охоте.

— Пора оставить нормандцам и анжуйцам их напыщенные романсы и их напыщенный диалект, — сказал он громко. — Вот молодая леди весь вечер говорит на славном английском языке, и, ей-богу, я слушаю ее не отрываясь.

После этого еще несколько дам и мужчин повторили за ужином эту фразу.

Джоанна за столом ела и пила с удовольствием, так как очень устала и проголодалась за все дни, предшествовавшие свадьбе. Но она очень удивилась, узнав, что все эти фазаны, перепела, свинина, вахна[70] и груши в сиропе составляют только первую перемену блюд ужина.

На вторую перемену было подано королевское мясо (приготовленное с вином, медом, рисом и тутовой ягодой), молодые лебеди, фазаны снова, жирный каплун, пирожки из мяса и рыбы, кролики, выпь, драчена, жареная семга и миндальный крем.

Третья перемена состояла из одних рыбных блюд — жареного палтуса, пирога из миноги, вареной камбалы, окуней, гольцов, семги, крабов и креветок.

Потом всех обносили большим плоским сладким бисквитом с выдавленными на нем фигурами ангелов, державших свиток со стихами:

Нужно было поистине обладать бездонным желудком, чтобы поглотить это неимоверное количество пищи. Однако вокруг Джоанны люди жевали безостановочно.

Молодая устало откинулась на спинку стула.

— Не удивляйтесь, миледи, — пояснил Джефри Чосер, — эти лорды и джентльмены носят на себе каждый по три пуда железа. Если бы они ели меньше, их доспехи свалили бы их с ног.

Джоанна не знала, шутит ли ее сосед по столу или говорит серьезно. Сэр Саймон, сидевший по левую руку от нее, не смотрел на свою жену, поэтому она промолчала.

— Напрасно только вы отказываетесь от этого блюда, — сказал Чосер любезно. — Это маринованная семга, вываренная в воде, а затем высушенная и истолченная в ступке с миндалем, корицей, рисовой мукой и сахаром. Стэкпул, повар короля, открыл мне тайну приготовления этого блюда. Потом в смесь добавляют галантина и воды и, доведя до густоты сиропа, окрашивают в зеленый цвет и дают застыть.

Джоанна наморщила нос.

— Как можно есть кушанье, окрашенное в зеленый цвет! — сказала она.

— Ну, миледи, если вы будете убеждать меня, что вы никогда не ели незрелых груш, окрашенных в зеленый цвет, или слив, или яблок, я все равно вам не поверю, — засмеялся Джефри Чосер.

— Да, — призналась Джоанна, — конечно, я неправа. Я ела много зеленого. Я даже жевала листья и траву, — сказала она доверчиво и положила руку на плечо своего соседа. Под испытующим взглядом сидевшей напротив седовласой леди она, однако, тотчас же убрала ее обратно.

Свадьбу праздновали три дня и три ночи. На четвертый день сэр Саймон уехал в Кент. Джоанна с первых же слов поняла, что не стоит убеждать мужа взять ее с собой.

Но она, пожалуй, даже рада была побыть немного в одиночестве.

…В это утро она поднялась почти в один и тот же час, что и Джек Строу в рыбачьей хижине дядюшки Типота в Фоббинге. Она долго бродила по комнатам. В доме господствовали роскошь и запустение. Слуги были нерадивы. Сейчас они вповалку валялись на скамьях и под столами. Джоанна их не будила — они были утомлены праздничной суматохой.

Пажа Лионеля сэр Саймон взял с собой. Вот до него Джоанна решила добраться. Мальчишка постоянно корчил ей рожи за спиной господина, а пожаловаться на него Джоанне мешала гордость.

Солнце встало в тумане. Потом начал накрапывать дождь. В Лондоне улицы были устроены таким образом, что грязь стекала в канавы по обочинам. В Кенте до этого еще не додумались.

«Ух, какая грязь сейчас в Дизби! — подумала Джоанна. — Как осенью! Господи, ноги так и разъезжаются в глине».

— Где ты, Джек, сейчас? — спросила она с тоской. — Впрочем, что мне за дело до этого мужика!

В это самое время Джек под дождем бродил по берегу. И в Кенте, и в Эссексе, и в Серри, и в Сэффольке шел дождь.

Солнце стояло за туманом белое и маленькое, как луна.

«Если бы это не было страшным грехом, я разбил бы себе голову о камни», — подумал Джек.