Глава 4

Миша

По мере того как безжалостно тянутся минуты, а помощи все не видно, мое беспокойство нарастает, и кажется, что оно прогрызает себе путь прямо в грудь.

Моя маленькая лань медленно истекает кровью, и я слышу, как силы покидают ее голос. Я также уверен, что у нее сломаны ребра, если не повреждены внутренние органы.

Как бы я ни старался прикрыть ее во время падения, я ни хрена не мог сделать, чтобы куски бетона не задели ее. Я почувствовал, как ее тело приняло удар, когда металлический прут вонзился в нее, сорвав при этом топ.

Несмотря на то, что я получил адский удар в спину и знаю, что сломал пару ребер, я игнорирую боль и сосредотачиваюсь на своей маленькой лани.

Я не лгал, когда говорил, что мне приходилось страдать и от худшего. Меня пытали, в меня стреляли и избивали до полусмерти, и это только с учетом моего вступления в Братву. Инициация – это жестокая подготовка к жизни в качестве силовика, чтобы не сломаться под давлением, если тебя поймает враг.

Сегодняшняя ночь – просто цветочки по сравнению с той жизнью, которую я выбрал.

Я сделал это ради своей сестры. Понятия не имею, что случилось с нашими родителями, но мы росли в детском доме, пока Асланховы не спасли нас из этого ада. Так я познакомился с Алеком. Его родители взяли нас с сестрой к себе и дали нам дом. Они стали для нас семьей.

Мистер Асланхов, отец Алека, занимает высокое положение в Братве, контролируя часть Москвы для Виктора Ветрова.

Я присоединился к Братве, потому что хотел защитить Тиану, свою сестру, так же, как мистер Асланхов защищает свою семью.

В конце концов, все, что я делаю, я делаю ради Тианы.

Я стараюсь, чтобы беспокойство не отразилось на моем лице, и еще раз целую свою маленькую лань в висок.

Желая отвлечь ее от паники и страха, а также не дать ей уснуть, я говорю:

— Я открою тебе свои секреты, если ты откроешь мне свои.

Она издает слабый смешок.

— Звучит… как сделка.

Проводя рукой по ее волосам, я борюсь с желанием прижать ее к себе.

Господи, как бы мне хотелось вырваться из этой бетонной могилы и унести ее в безопасное место.

— Я люблю овощи, — признаюсь я.

— Хах, — она почти смеется, но боль останавливает ее. — Ты первый мужчина, которого я знаю, который любит овощи.

— Воспитываясь в детском доме, ты учишься быть благодарным за любую еду, которая может попасть в твой пустой желудок, — рассказываю я ей еще один секрет.

Она откидывает голову назад, чтобы заглянуть мне в глаза, и я чувствую, как между нами проскакивают невидимые искры. Ее брови сходятся вместе, а глаза наполняются состраданием.

— Это ужасно. Мне жаль, что ты так рос.

Я качаю головой и пытаюсь смахнуть пыль с ее лица.

— Твоя очередь.

Она на мгновение задумывается, затем, встретившись со мной взглядом, признается:

— Ты был бы моим первым поцелуем. — Сморщив нос, она поправляет себя: — Ну, мы действительно поцеловались. Вроде того.

Меня пробирает дрожь от шока, и на моем лбу появляется морщинка.

— Почему ты не остановила меня?

— Потому что я хотела, чтобы это был ты.

Удовлетворение наполняет мою грудь, и уголок моего рта приподнимается.

— Почему? Ты меня не знаешь.

Она пожимает плечами и вздрагивает от боли, причиняемой этим движением.

— У тебя великолепные глаза, а голубой – мой любимый цвет.

— Великолепные, — говорю я, думая, что это последнее слово, которое я бы ассоциировал с собой.

— Да. Я могу смотреть в твои глаза часами.

После ее слов наступает тишина, и притяжение, которое я испытывал до взрыва, возвращается в полную силу.

— Ты все еще хочешь поцелуя? — Спрашиваю я глубоким и низким тоном.

Черты ее лица напрягаются, и я могу поклясться, что вижу вспышку грусти в ее глазах, затем она шепчет:

— Пожалуйста. Если мне суждено умереть, то я хочу хотя бы один приличный поцелуй.

Я качаю головой, в моем голосе звучит решимость:

— Ты не умрешь. Только не так.

Ее глаза блестят от слез, и я смотрю на нее, пока притяжение не начинает гудеть между нами, как провод под напряжением.

Тиана – единственная женщина, с которой я нежен. Я отношусь к своей сестре как к сокровищу, которым она и является.

Поэтому дарить женщине нежные поцелуи – это не то, что я делал раньше. Но это первый поцелуй моей маленькой лани.

И, возможно, он будет ее последним.

Прогнав эту мысль, я опускаю голову и завладеваю ее губами.

Они такие же мягкие и пухлые, какими кажутся, и когда мой язык проникает в ее рот, я, блять, целую ее так, словно это волшебным образом исцелит ее.

Когда мой язык касается ее языка, а зубы прикусывают ее пухлую нижнюю губу, я чувствую, как дрожь пробегает по ее телу.

Ее правая рука сжимает мое плечо, и медленно ее пальцы поднимаются к моей шее, где она прижимается ко мне.

Из ее уст вырывается всхлип, наполненный удовлетворением и потребностью, а бархатный вкус ее рта грозит лишить меня рассудка.

— Христос, моя маленькая лань. — С рычанием, рвущимся из моей груди, я прерываю поцелуй, хотя и хочу поглотить каждый дюйм ее тела.

Но она ранена, а мы, блять, погребены под тоннами бетона. Сейчас не время и не место.

Наши глаза встречаются, и, видя мечтательное выражение в ее глазах, я понимаю, что ей понравился этот поцелуй.

Она судорожно втягивает воздух и шепчет:

— Вау.

Вау – это явное, блять, преуменьшение. Попробовав на вкус мою маленькую лань, теперь я хочу ее всю.

В ее изумрудных глазах все еще блестят слезы, и я вижу, что она искренна, когда говорит:

— Спасибо, mio principe.

Я слегка качаю головой. Я не эмоциональный человек, но обстоятельства вытаскивают мои чувства на поверхность.

— Нет. Спасибо тебе, моя маленькая лань, что подарила мне свой первый поцелуй. Я буду дорожить им.

Изумление застывает на ее лице.

— Ты – мечта, ставшая явью.

Если бы ты только знала, что для большинства, кто сталкивается со мной лицом к лицу, я – самый настоящий кошмар.

— Расскажи мне еще один секрет, — говорит она, ее голос звучит слабее, чем до поцелуя.

— Ты единственная женщина, которую я нежно целовал.

Уголок ее рта пытается приподняться в улыбке, но безуспешно, и видеть, как из нее уходят силы, – одно из самых тяжелых испытаний, которые мне когда-либо приходилось выдерживать.

Ее глаза закрываются, и я наблюдаю, как она пытается сделать глубокий вдох. Затем она открывает их, и ее бездонные зеленые радужки снова фокусируются на мне.

— Я умру девственницей. Верно? — Она пытается усмехнуться. — Как думаешь, я стану ангелом?

Ты уже одна из них.

Вместо того, чтобы высказать свои мысли, я качаю головой:

— Ты не умрешь девственницей. Мы выберемся отсюда, и я развращу тебя.

На этот раз на ее лице появляется потрясающая улыбка.

— Ловлю тебя на слове.

Внезапно мы слышим грохот, отчего я вскидываю голову. И без колебаний кричу:

— Мы внизу!

— Помогите! — пытается крикнуть моя маленькая лань, но звук выходит слишком тихим.

Отпустив ее, я хватаю ближайший кусок бетона и начинаю бить по открытой трубе.

Я слышу, как копают люди, и от этого в моем сердце вспыхивает надежда.

Она будет жить.

— Миша! — Я слышу крик Алека, который говорит о том, что они уже близко.

На нас начинает сыпаться пыль, когда бетон стонет.

Я быстро приседаю над своей маленькой ланью, чтобы на нее не упали обломки.

Затем мой взгляд останавливается на ее неподвижном лице, и сердце замирает в груди.

— Нет! — Присев ниже, я проверяю ее дыхание, и, не обнаружив ничего, кроме неглубоких вздохов, меня охватывает страх. — Нет, моя маленькая лань.

Нет, моя маленькая лань. Я не позволю тебе умереть.

Ты, блять, будешь жить!

Падают новые обломки, затем внезапно маленькое пространство, в котором мы застряли, заливает яркий свет прожекторов.

— Вылезай, Миша! — Алек лежит на краю разбитой бетонной плиты, протягивая мне руку.

Я качаю головой и, просунув руки под обмякшее тело моей лани, поднимаю ее.

— Возьми ее!

Лицо Алека искажается от отвращения.

— Оставь эту суку и возьми меня за руку. Она дочь Д'Анджело.

Проходит мгновение, прежде чем слова доходят до меня.

— Господи, Миша, — рявкает Армани, присоединяясь к Алеку на карнизе. — Карузо Д'Анджело только что подъехал. Нам нужно уносить отсюда свои задницы, иначе начнется несанкционированная война.

Я опускаю взгляд на свою маленькую лань и, не в силах просто оставить ее, поворачиваюсь лицом к братьям.

— Возьмите ее.

— Мать твою, — выплевывает Алек, затем перегибается еще дальше через выступ и забирает ее у меня.

— Осторожно, — огрызаюсь я, подпрыгивая и хватаясь за обломок бетона, выбираясь из ямы.

В тот момент, когда я выпрямляюсь в полный рост, оглядываюсь вокруг и осматриваю разрушенный ночной клуб. Это похоже на гребаную зону боевых действий.

Мой взгляд останавливается на группе мужчин, и, узнав Карузо Д'Анджело, главу противостоящей итальянской группировки, я забираю девушку у Алека и пробираюсь через обломки.

Карузо узнает свою дочь и спешит ко мне. Наши взгляды встречаются, и рычание нарастает в моей груди, когда я сталкиваюсь лицом к лицу с врагом Братвы и мафии.

В воздухе сгущается напряжение, и каждый мускул в моем теле находится в состоянии повышенной боевой готовности.

— Петров, — рычит он на меня.

Я подталкиваю к нему девушку.

— Считай это профессиональным одолжением. В следующий раз я убью ее.

Его ноздри раздуваются, когда он прижимает дочь к груди.

— Я даю тебе пять минут, чтобы уйти. — Его челюсть сжимается, когда он выпаливает: — Считай это профессиональным одолжением.

Ублюдок.

Я сопротивляюсь желанию в последний раз взглянуть на его дочь, руки сами собой сжимаются в кулаки.

Отвернувшись от него, я вижу Алека и Армани прямо за моей спиной с грозными выражениями на лицах.

Не говоря ни слова и не отрывая глаз от врага, мы медленно выбираемся из кучи обломков туда, где нас ждет машина с группой охранников из Академии Святого Монарха.

Карсон Козлов, директор Святого Монарха, не обращает на нас совершенно никакого внимания, ведь его взгляд полностью сосредоточен на Д'Анджело.