Глава 14 «Крушение»

Просыпаюсь я с чувством надежды.

Все говорили, что Кип придет в себя, как только осознает реальность появления ребенка, как только встанет на свой собственный путь. Что ж, все говорили это с самого начала, были уверены. Но по мере того, как шли недели, я видела, как мои - и его - друзья постепенно начали сомневаться в этих заявлениях. Но они не отказались от них полностью. Даже Нора, несмотря на всю свою ярость, продолжала надеяться на это чудо.

Я?

Нет.

Я склонна верить людям, когда они показывают себя с худшей стороны. Так вот, это не означает, что я списываю их со счетов. Во мне тоже есть много скверного. Но когда люди показывают только худшие стороны себя, не имея ничего, что могло бы искупить это - как, например, мой первый муж, - лучше всего в это поверить.

Я усвоила это на собственном горьком опыте.

Так что у меня не было надежды, что Кип одумается.

За исключением прошлой ночи.

Он посмотрел на меня и разбудил то, что я считала давно умершим. Испек мне брауни. Включил «Гарри Поттера». Сел рядом со мной на диван и потер мне ноги. И он, очевидно, отнес меня в постель, потому что последнее, что я помню, — это поедание четвертого брауни, Гарри, сражающегося с профессором Волдемортом, и пальцы Кипа, поглаживающие мой ступни.

Теперь я в своей постели.

Кип не только был добр ко мне, когда я оказалась подавлена и в полном беспорядке, но и знал, что лекарство — это «Гарри Поттер» и брауни. И он прикасался ко мне почти как… почти как муж к своей беременной жене.

Это не означает, что он прощен. Ни в коем случае. И меня не одолевают нереалистичные фантазии о том, что мы будем большой счастливой семьей. Но я вижу нечто иное, чем проплывающие в ночи корабли, каждый из которых выплескивает обиду на другого. Может быть, будет другая жизнь, а не «мать-одиночка и отсутствующий отец».

Я хватаю свой телефон, обнаружив, что сейчас всего шесть утра. В кои-то веки мне не хочется свернуться калачиком под пуховым одеялом и проспать тысячу лет. Я выспалась. Бодрая. Готовая к новому дню.

Это не только из-за Кипа.

А потому, что прошлой ночью я хорошо очистилась. От целой куча дерьма, которую держала в себе. Слезами, которые не проливались чертовы годы.

Иногда долгих рыданий достаточно, чтобы снова почувствовать себя отдохнувшей. Этого и шоколадных пирожных.

И, возможно, парня, растирающего ноги.

Звуки шагов Кипа на кухне разносятся по всему дому. Он не шумит, но дом маленький, и, вероятно, он тоже не собирается из кожи вон лезть, чтобы вести себя тихо. Я сплю как убитая. То, из-за чего он неустанно дразнил меня - после того, как будил своим языком у меня между ног.

Пальцы на ногах поджимаются при одном воспоминании, и мое либидо воспламеняется потребностью.

Может быть, просто может быть, если он решит перестать быть мудаком, я снова смогу проснуться с его языком между моих ног. Мне не придется прощать его, чтобы кончить. На самом деле это самое малое, что он может сделать.

С новыми силами я встаю с постели, снимаю потрепанные спортивные штаны, и выбираю легкое полупрозрачное платье, которое обычно надевают поверх бикини. Накидываю сверху халат, но оставляю развязанным. Затем быстро умываюсь и чищу зубы.

Мои глаза все еще слегка красные, а лицо немного опухшее, но выгляжу нормально. Я не делала мелирование с тех пор, как помочилась на палочку, поэтому мои грязно-русые корни видны среди искусственных прядей золотистого и бело-русого цвета. Пусть отрастают дальше.

Мои сиськи великолепны. За исключением вен и того факта, что теперь соски огромные. Я снова перешла на твердую пищу, щеки стали полнее, а глаза кажутся ярче и бодрее. Даже губы припухли.

Когда я вхожу на кухню, становится ясно, что Кип не ожидал моего раннего подъема. Он чуть не подпрыгнул, когда я вошла.

Поднимаю руки.

— Пригнись, солдат, — дразню. — Я не вооружена.

Не собиралась дразнить его. Хотела быть несколько настороже. Хмурится на него и все такое. О том, чтобы хмуриться в этот ранний час не могло быть и речи.

Но по какой-то причине я поддразнила его. Даже ухмыльнулась. Не полная улыбка, но все же.

Кип моргает, глядя на меня, затем быстро оглядывает, прежде чем его лицо меняется. Целиком и бесповоротно. Исчезают тепло и мягкость прошлой ночи. Уходит тот мужчина, с которым я была прошлой ночью. Этот совершенно другой.

Нет, это знакомый человек. Это Кип, который был последние несколько месяцев.

Мое сердце уходит в пятки.

Он мне ничего не говорит. Буквально просто кивает один раз и возвращается к тосту, который готовил.

Меня чуть не рвет. А еще я хочу швырнуть ему в голову кофейную кружку. Моим первым побуждением было поджать хвост, убежать обратно в свою комнату, спрятаться под одеялом и плакать тысячу лет.

Вместо этого я направляюсь вперед, чтобы взять кружку из шкафчика, не обходя его, даже чуть стукаю его плечом, но он в последнюю минуту прижался к стойке.

Я чувствую в этом маленькую победу. Ставлю его в неловкое положение, заставляю двигаться ради меня. В молодости мне нравилось делать это на улице. Если я видела человека, идущего в моем направлении, на пути столкновения, не двигалась с места. Почему женщинам всегда приходится уходить с дороги от мужчин? Почему мужчины думают, что могут просто прогуливаться по гребаной улице, как будто она их собственность, никогда не меняя курс, пусть подстраиваются под других.

Конечно, не все мужчины такие. Есть много вежливых, порядочных парней. Я просто никогда не сталкивалась с ними на улице.

И несколько раз эти ублюдки затевали со мной игру и заканчивали тем, что сильно врезались мне в плечо.

Кип не играет. Он не хочет сталкиваться.

Проблема в том, что гребаная авария между нами уже произошла.

Кип

Я в плохом настроении.

Сейчас в этом нет ничего необычного.

Все избегают меня. Парни, которые работают на нас много лет, парни, с которыми я делился пивом и шутил, парни, которых считал друзьями, - все склоняют головы, уважительно кивают и больше не встречаются со мной глазами. Больше нет ни шуток, ни непринужденной атмосферы на рабочем месте. По крайней мере, не рядом со мной. И я единственный человек, который виноват в этом дерьме.

Потому что не могу держать себя в руках. Потому что измотан до последней крупицы здравомыслия. Это из-за Фионы, всей этой ситуации. Я чувствую себя загнанным в ловушку. Задыхаюсь. И я мог бы уйти. Но не уверен, смогу ли жить в ладу с собой, если сделаю это. Более того, не могу повернуть жизнь в другое русло, где меня никто не знает, где всем на меня также насрать. И список людей, которым не наплевать на меня сейчас, значительно короче, чем пять месяцев назад.

Дело не только в Фионе. Факт, что я женат на ней, мирюсь со всей этой гребаной ложью, означает, что я не могу сбежать от своего дерьма, как это было последние пять лет. Не могу утопить себя в дешевой выпивке, в киске, не могу замаскироваться под личность, которая скрывает, насколько я сломлен.

Так что да, я сварливый ублюдок. Огрызаюсь на людей, которые этого не заслуживают, отдаляюсь от своих друзей и причиняю боль своей жене.

Моей беременной, блять, жене.

Я не могу перестать думать о ее лице этим утром. Она встала рано. Гораздо раньше, чем обычно. Я заметил, что теперь, когда беременна, она встает еще позже. В этом есть смысл. Она чертовски страдает, весь день на ногах и растит человека. Ей не нужно вставать ни свет ни заря.

На самом деле однажды утром я разыскал Нору, чтобы поговорить об этом.

Та поприветствовала меня изогнутой бровью и настороженным выражением лица, когда я постучал в дверь пекарни до того, как она открылась. Чаще всего Роуэн был там с ней, потому что моему другу не нравится находиться вдали от своей жены, и ему не нравится, что она остается одна в пекарне до того, как проснется большая часть города. Я также знаю, что теперь он изменился, так как им нужно думать о ребенке, и он сидит дома с малышкой.

Настороженное выражение ее лица имеет смысл, и все же задевает. Исчезли теплые, застенчивые улыбки жены моего лучшего друга.

— Фионе нужно выйти на более позднюю смену, — говорю я, решив, что сейчас нет смысла в любезностях.

Враждебность на лице Норы сменяется удивлением. Не знаю, чего она ожидала, но явно не этого.

— Она слишком устала, ей не нужно начинать так рано, — выдавливаю я из себя. — Ей нужно поспать.

Нора наклоняет голову, теперь рассматривая меня с интересом. Она никогда по-настоящему не умела поддерживать враждебность. Слишком хороший человек. Фиона все время разглагольствовала о том, что ей нужно называть некоторых клиентов сучками, потому что они так себя и ведут.

Фиона считает себя «стервозной опекуншей» Норы. Хотя я думаю, что эта женщина сможет постоять за себя, когда будет нужно.

— Так и есть, — соглашается она.

Я точно не ожидал споров по этому поводу, но и не думал, что получу такое быстрое согласие. Я пришел сюда довольно взволнованным.

— Ну, тогда переведи ее на более позднюю смену, — ворчу.

Нора кладет руку на бедро, и ее бровь снова выгибается.

— Я бы запомнила, если бы ты был на открытии пекарни - ну знаешь, кровь, пот, слезы, бессонные ночи, споры с французскими дистрибьюторами, — она перечисляет эти вещи по пальцам. — Потому что, если бы ты присутствовал при всем этом, у тебя было бы право диктовать мне расписание. Раз ты не был, значит, и не можешь, — ее голос резок, саркастичен, и я чувствую себя отчитанным.

Несмотря на это, стискиваю зубы.

— Ты заботишься о ней. Должна знать, что у нее не все хорошо.

Ее глаза сужаются.

— Да, я забочусь о ней, — говорит она. — Я была с ней на каждом приеме у врача, придерживала ее волосы, когда ее рвало, успокаивала, чтобы она не проходила через это в одиночку.

Слова Норы попадают в цель.

— Тогда переведи ее на более позднюю смену, — огрызаюсь я, намереваясь развернуться и уйти.