Они не знают подробностей, но могут сделать вывод. На меня косо смотрят пожилые дамы, которые обычно подмигивали. Клиенты вежливы со мной и жизнерадостны с Роуэном. В каждом гребаном местном магазине, куда я захожу, никто не смотрит мне в глаза, и не упаковывают мои продукты.

Каллиопа. Черт, это ужасно укололо. Нора безуспешно пытается игнорировать меня - она просто слишком хороший человек для такого, – Каллиопа же ведет себя так, как будто меня даже нет в комнате. Как будто меня вообще никогда не существовало.

Это поразило меня больше, чем я ожидал. Она всегда была моей союзницей. Никогда не осуждала, даже когда я был в самом хреновом состоянии, самым жестоким по отношению ко всем окружающим. Не думал, что она когда-нибудь бросит меня.

Но она это сделала.

Ничего нельзя изменить.

Так не хочется с этим сталкиваться. Адвокат сказал, что мы, скорее всего, скоро получим уведомление о собеседовании. Тогда нам придется притвориться на одну встречу, и мы будем свободны. Учитывая совокупность всех наших «улик», тот факт, что на собеседовании Фиона явно будет беременна, и мои услуги дяде Сэму, наш адвокат не будет сомневаться.

Я могу убраться отсюда к чертовой матери и уехать… еще не знаю, куда. Разберусь с этим по дороге.

Я не позволял себе думать об этом решении или подвергать его сомнению. До тех пор, пока не увидел Фиону, и не смог отвести от нее взгляд. Какая же она чертовски красивая. У нее появился небольшой животик. Она… каким-то образом изменилась. Не физически, но что-то внутри. Поведение. Возможно, это клише, но она сияет. С каждым днем становится все краше.

Слава богу, черт возьми, что она больше не худеет.

Я не смог бы с этим жить. Видеть ее такой. Это разорвало бы меня на чертовы клочки.

Несмотря на ни на что, моя решимость не ослабла.

А теперь этот гребаный снимок.

Несколько снимков. Черно-белый. Ребенок. Ни гребаная клякса, ни что-то похожее на мармеладного мишку. Нет, настоящий ребенок.

Мой гребаный ребенок.

Я тереблю края бумаги дрожащими руками.

Я уже держал в руках одну из этих фотографий раньше. В центре зоны боевых действий, когда мои пальцы были перепачканы грязью. Повсюду носил эту фотографию с собой. А потом еще одну, когда родилась дочь. Пока она росла, их много копилось. Я носил их с собой, как талисманы на удачу. Напоминания о том, что было у меня дома. К чему я собирался вернуться.

А потом я сжег их, когда навестил ее могилу.

Как бы сильно мне ни хотелось сорвать фотографию с холодильника и поджечь ее к чертовой матери - даже поднять руку, чтобы снять ее, - я смотрю еще секунду, запечатлевая в памяти, а затем ухожу прочь.

Фиона

— Что за хрень?

Я не смотрю в ту сторону, откуда доносится голос. Нет, продолжаю пялиться в телевизор, есть чипсы и плакать.

Слово «рыдать» точнее описывает мое состояние.

Слышатся шаги, а затем Кип огибает диван и садится на кофейный столик передо мной.

— Что за хрень? — повторяет он, нахмурив брови, с тем серьезным выражением лица, которое было у него с тех пор, как я сообщила новость о беременности.

С тех пор он ни разу не улыбнулся. Ни разу.

Ни разу за месяцы.

Кип, человек, у которого, как я думала, была постоянная ухмылка на этом чертовом рту, теперь постоянно гримасничает, будто испытывает физическую боль.

Это только заставляет меня зарыдать еще сильнее, хотя этот мудак не заслуживает моих слез.

— Какого хрена ты плачешь? — требует он, теперь уже более жестко.

Он также не заслуживает объяснений, почему я плачу. Ему, конечно, не нужно знать, что даже я сама не знаю, почему плачу.

Конечно, есть множество причин, по которым я могу рыдать сейчас: холодный фальшивый муж, тяжелое финансовое положение, нестабильная иммиграционная ситуация, покрытые венами сиськи, изжога, ночные кошмары или судороги в ногах.

Все это достойно слез, но ни одно из них не является причиной, по которой я разревелась в этот конкретный момент.

— У-уходи, — рявкаю я. Или пытаюсь. Запинка в моем голосе притупляет резкость тона.

Кип никуда не уходит. Что, конечно, только заставляет меня заплакать еще сильнее. У меня нет сил бороться с ним. И его присутствие только усугубляет все мои перегруженные чувства.

— Фиона, — говорит он настойчиво, но теперь мягче. Голосом, который я почти узнаю. Настоящего Кипа. Или настоящий Кип - холодный, жестокий и бесчувственный?

— Неужели ты не можешь просто быть злым, холодным и бессердечным, каким был последние четыре месяца? — скулю я.

Кип хватает меня за подбородок, приподнимая его.

Он заставляет меня посмотреть ему в глаза. Ну или не заставил, потому что я по-детски зажмурилась. Как будто это означает, что он не увидит моего покрасневшего взгляда, покрытого пятнами лица и общего жалкого вида.

Кип гладит меня по подбородку.

— Открой глаза, — просит он. Снова с этой знакомой, но странной мягкостью в голосе.

Именно мягкость заставляет меня подчиниться его приказу, несмотря ни на что.

Исчез жесткий, непреклонный взгляд. Его радужки снова заискрились, как океан.

— Почему ты плачешь?

Я глубоко вздыхаю. Потом еще раз.

— Не знаю, — честно отвечаю.

— Не знаешь? — спокойно повторяет он.

Я качаю головой.

— В какой-то момент я счастлива. В следующий момент злюсь... в основном на тебя.

При этих словах рот Кипа кривится. Почти улыбается.

— Иногда я возбуждена, — продолжаю. Что-то мелькает в глазах Кипа, но у меня нет сил анализировать это. — Иногда это! — указываю на себя, и новый приступ рыданий сотрясает мое тело. — И я чувствую все это, одновременно испытывая смутную тошноту, но в то же время страстно желая чертовых пирожных. И у меня дома нет пирожных. У меня есть все, что нужно для приготовления брауни, потому что Нора часто бывает здесь, но я не умею готовить долбанные брауни, — разглагольствую. — И не могу позвонить Норе, попросить прийти сюда и испечь брауни, потому что у нее есть своя семья, о которой нужно заботиться, а я должна быть взрослой женщиной. Думала съездить в пекарню, потому что у нас есть запас пирожных, которые Нора испекла вчера, но слишком устала, чтобы ехать. Слишком устала, чтобы сходить в туалет, — теперь я чертовски близка к истерике. Почти визжу.

Какая-то отдаленная часть меня знает, что это всего лишь гормоны, но эта логичная мысль - шепот в гребаном урагане. Остальная часть мозга считает совершенно логичным рыдать из-за брауни.

Кип несколько мгновений пристально смотрит на меня, может быть, чтобы убедиться, что я закончила, а может быть, оценивая, насколько я в своем уме. Жду, что он снова превратится в того холодного человека, которому совершенно противна ответственность за беременную жену, и за ребенка.

— Хорошо, — говорит он, лицо его остается несколько теплым. Он наклоняется к кофейному столику и хватает пульт от телевизора. — Сначала мы включим «Гарри Поттера», — говорит он. — Потому что именно это нужно делать, когда грустно.

Мои истерические рыдания прекращаются.

— Откуда ты знаешь, что мне нравится смотреть «Гарри Поттера», когда грустно?

Кип включает фильм.

— Потому что ты говорила мне?

Ломаю голову, пытаясь вспомнить, когда могла рассказать Кипу о том, как фильм «безопасность моего детства» заставляет меня чувствовать себя защищенной и далекой от всех проблем.

Разве мы не были сосредоточены только на сексе? Ничего не узнаем друг о друге. Не испытываем симпатии.

Тогда было много секса. Очень много. Но были и долгие обеды. С вином. И разговорами. Не о нашем прошлом. Ну, безобидные лакомые кусочки тут и там... о ситуациях, когда я вырубалась пьяной в старших классах, и о том, что пережила до того, как оказалась здесь. Но перед Юпитером я была довольно беспечной. В основном подростковое пьянство и мелкие автокатастрофы.

Кип так же. Он немного рассказывал о Дейдре, о том дерьме, которое она вытворяла, покупала ему презервативы и эротические романы вместо порно, потому что хотела, чтобы он читал то, что написано женщинами, а не потреблял мусор, созданный мужчинами.

Одно только воспоминание заставляет меня улыбнуться.

Я скучаю по Дейдре. Она поддерживает связь - много сообщений, фотографий и пропущенных звонков. Всегда отвечаю ей смс-ками, но мне еще предстоит сказать ей о беременности. Хотя я не очень хорошо знаю эту женщину, у меня возникло ощущение, что как только Дейдре узнает, что станет бабушкой, она бросит все и приедет навестить нас. Она будет в восторге. Мы будем ходить по магазинам.

Нора, Каллиопа и Тиффани пытались уговорить меня сходить за детскими вещами, особенно теперь, когда я в относительной «безопасности» второго триместра. Я отбиваюсь от них. Да, риски значительно снижены, но не равны нулю. А у меня есть только опыт потери. Это въелось в мои мышцы. Я все еще жду этого, все еще набираюсь сил. Покупать детские вещи — значит искушать судьбу.

Мои друзья понимают это, уважают границы.

Дейдре, благослови ее господь, не станет уважать мои границы. Она прилетит и в течение недели построит и украсит детскую. И будет ожидать, что ее сын стал любящим, заботливым, настоящим мужем. Мы хорошо притворялись до того, как все усложнилось, но боюсь, что на этот раз мы с треском провалимся. И черт возьми, я не хочу увидеть разочарование на ее лице, когда она узнает, что мы состоим в фиктивном браке.

— Я испеку брауни, — говорит Кип, выдергивая меня из быстро закручивающихся мыслей. — А ты посмотри это, — он кивает на экран, показывающий титры и проигрывающий саундтрек, который заставил мои напряженные мышцы расслабиться.

— Ты испечешь брауни? — спрашиваю его.

Он кивает.

Я облизываю зубы.

— Ты раньше готовил брауни?

— Не было повода, но в интернете наверняка полно отличных рецептов, где автор рассказывает историю своей жизни, прежде чем перейти к самому гребаному рецепту, — шутит он.

— Ты испечешь мне брауни? — уточняю я, чувствуя себя настороженной и ожидающей удара.