- Папа! - Это на крыльцо выбежала Маринка. - Папа! Это она! Это та самая, у которой здесь отец погиб! Ты ему скажи, Чижикова, как твоего отца звали. Ты скажи.

Человек спустился с крыльца и подошел к Дине.

Удивительно знакомое лицо увидела Дина! Она не сразу сообразила, где же, когда она могла видеть это лицо...

И лишь когда он, удивленный ее долгим молчанием, вопросительно поднял брови и кончики их поползли вверх, к вискам, она вспомнила!..

Портрет на столике у них в комнате!

- Иван Чижиков! - вскрикнула Дина.

И еще одно слово пришло к ней и готово было сорваться с ее губ. То недосягаемое для нее, огромное, необъятное слово, которое она произнесла один раз в жизни, глядя на темную тень на стене кухни. Слово "отец"!

Но она не произнесла этого слова. Потому что он посмотрел на нее удивленным, долгим взглядом и покачал головой.

- Иван Чижиков? Нет. Такого в нашем отряде никогда не было.

Большой, сильный человек сидел за столом в кухне.

Уже давно наступила ночь, погасили свет на улице и в домах, черно-синее небо давно уже мерцало звездами. Человек зажег керосиновую лампу и читал за столом газету. И на стену кухни упала большая черная тень.

В доме было тихо. Только громко тикал будильник на столе, торопясь напомнить о чем-то. Но, обгоняя его, еще сильнее билось Динино сердце.

Она лежала на печке и не спала.

Она думала: это последняя ночь. Не только в ее жизни. А вообще последняя. Завтра жизнь кончится. Как это случится, она не знала. Может, начнется землетрясение или атомная война. Или просто не взойдет солнце. Черная пропасть без неба и звезд обступила ее со всех сторон.

Он был в двух шагах от нее, ее отец. Это был он! Она не сомневалась. Он предал их! Он не оставил им даже своей фамилии! Мать щедрее: она отдала ему свою. Он так и жил в их сердце под ее фамилией - Чижиков.

Если бы он только знал, как они с Андреем любили его! Как гордились тем, что он их отец! А он все отдал наглой девчонке с растрепанными косами!

Дина лежала неподвижно, глядя на черную большую тень на стене, и все отгоняла и отгоняла от себя одно и то же слово. А оно не уходило от нее...

- Папа!

Тень на стене всколыхнулась. Он заслонил ладонью глаза от света, удивленно посмотрел в ее сторону.

Нет, он был совсем не таким красивым, как на портрете! Может быть, потому, что молодость уже ушла от него.

Он встал, взял лампу со стола, подошел к печке. Свет ударил Дине в глаза. Она зажмурила их, но он продолжал смотреть на нее. Она прикрыла глаза ладонью, но он все равно смотрел.

- Уйдите! - попросила Дина, не отнимая руки от лица.

Он не ушел, тронул ее лоб прохладной ладонью.

- Папа! Ты чего? - громко и встревоженно спросил Сашин голос. - Ты чего, папа?

Саша вошла в кухню, на ходу натягивая на себя платье.

- У нее жар.

- Она вообще какая-то странная, папа! Она весь вечер смотрела на тебя. Я позвала ее ужинать, а она не пошла. Она сидела и смотрела на тебя.

- Уйдите! - снова попросила Дина.

Он отошел, но лампа продолжала светить прямо в глаза сквозь ладонь горячим ярким светом, обжигающим лоб и щеки.

Дина отняла ладонь от лица. Лампа стояла на столе, огонек ее был слаб и неярок, а лоб и щеки по-прежнему пылали.

Он стоял посреди кухни и тревожно всматривался в темноту - туда, где была Дина.

"Никогда-никогда больше не спрошу у тебя совета, - подумала Дина. Ты умер. Для нас ты умер!"

Она стиснула зубы, чтобы не застонать, но все-таки застонала.

- Все! - сказал он громко и шагнул к двери.

Саша бросилась за ним.

- Папа! Ты же сейчас не дозвонишься! Ты же не дозовешься ночью! Может быть, до утра! Утром мама вернется.

- Нужен доктор, а не мама, - ответил он. - Я попробую. А ты пока выведи Барбансона.

- Папа! А если я? Через болото! Мигом!

- Не смей! Ступай выведи Барбансона!

- Папа! Я через болото за час доберусь! Я же знаю дорогу!

- Нет!

Они ушли, а с лавки бесшумно поднялась Маринка. Она подошла к печке, взобралась по лесенке к Дине и тронула шершавой ладошкой ее щеку.

- Что же это ты? Чижикова!..

Взять бы ее отсюда! Увезти! Показать Андрею. Сестра!..

Глаза у нее отцовские! И не карие вовсе, а русалочьи... Может быть, мать уже и забыла его настоящую фамилию, но как она могла забыть цвет его глаз? Ведь глаза у него не карие...

Маринка спрыгнула с лесенки, на цыпочках отошла от печки и откуда-то из-под стола достала резиновые сапоги.

Прижимая к груди сапоги, Маринка прошла через кухню к окну, встала на табуретку и вылезла через окно в палисадник. Куда это она?..

"Она хочет вместо Саши! Через болото! - догадалась Дина. - Надо пойти сказать".

Придерживая одной рукой тяжелую, как булыжник, голову, Дина сползла с печки, отыскала на вешалке свой плащ и вышла в палисадник.

Рассвет уже разбавил густую темноту ночи. Были странными эти рассветные сумерки, похожие на вечерние и в то же время не похожие на них, - может быть, потому, что никто не зажигал огней. В той стороне, где должен был начаться восход, висел яркий месяц, острый как нож, - словно солнце в час неполного затмения. На фоне уже светлеющего неба неподвижно вырисовывались ветви деревьев, как на четкой, хорошо проявленной фотографии.

Набежал ветер, фотография ожила, цветы в палисаднике зашептались о чем-то весело и шумно.

"Зачем они так? - горько подумала Дина. - Ведь пила же молчала тогда!"

- Чижикова! - раздался возле нее удивленный возглас Саши. - Ты куда? Ты больна!

- Нет!

Что-то нужно было сделать Дине, что-то сказать. Зачем-то вышла она сюда, в палисадник. А что нужно сказать, забыла. Голова тяжелая, чугунная.

- Ты с ума сошла, Чижикова! Ступай в дом!

- Мне нужно ехать, - сквозь зубы произнесла Дина. - Я не могу здесь.

- Куда тебе ехать? Это нам нужно ехать! За доктором! Подожди, сейчас придет отец. Он в конторе, у телефона...

Кусты в палисаднике продолжали шелестеть и шептаться.

- Я сорву их, - сказала Дина, кивнув на цветы. - Жалко? Ну и не надо!

- Не жалко! - крикнула Саша. - На, бери хоть все!

Она стала срывать цветы. Она оборвала их почти все и сунула букет Дине в руки.

- Если хочешь, я провожу тебя. Мы запрягли Барбансона.

- Не надо, - покачала головой Дина. - Я сама. Без вас.

Она добралась до калитки и вышла на темную дорогу, ведущую к бугру с обелиском. Скрип-скрип-скрип... - раздалось позади. "Скворец? - удивилась Дина. - Нет, это не скворец, это телега!" Дина прибавила шагу, почти побежала. Скрип позади не умолкал.

Она поднялась. Не поднялась, а, выбившись из сил, почти вползла на бугор, цепляясь одной рукой - в другой были цветы - за головки ромашек, и опустилась на землю.

- Чижикова! - раздался внизу на дороге голос. - Чижикова! Подожди!

Саша! Дина швырнула цветы к подножию обелиска и бросилась прочь с бугра. Впереди был лес...

- Чижикова-а!

Телега позади уже не скрипела, а грохотала. Дина обернулась. Саша, стоя во весь рост на телеге, погоняла Барбансона. Сейчас догонит... Дина, торопясь, свернула с дороги на первую попавшуюся тропинку.

Телега прогрохотала по дороге, остановилась.

- Эй! - крикнула Саша. - Ты где?

Но Дина, уже не сдерживая больше слез, бежала прочь от дороги, по тропинке, уводящей в темную глубину леса.

Саша подождала немного, всматриваясь в черную ленту дороги, еще раз позвала Дину, еще раз... Никто не ответил. Тогда она повернула Барбансона назад.

...Месяц уже побледнел и, поднимаясь все выше над горизонтом, убегал от рассвета. Убегала от него и Дина, но рассвет догонял ее. Оно все-таки наступало, новое утро. Уже прояснились сумерки, уже посветлели темные силуэты деревьев, гасли звезды. И Дина уже смогла разглядеть, что тропинка под ее ногами стала узкой, чуть приметной, словно по ней ходили босиком или ходили всего несколько, а то и один человек.