Глава 3. Панисламские нарративы глобального порядка, 1870-1980 гг.

17 мая 1919 года три лидера индийских мусульман встретились в Париже с президентом США Вудро Вильсоном, чтобы привести доводы в пользу сохранения Османского халифата в Стамбуле и национального самоопределения мусульманского большинства Турции. Заявления Ага Хана, Абдуллы Юсуфа Али и Сахибзады Афтаба Ахмада Хана от имени того, что они называли "последней сохранившейся мусульманской державой в мире", могут показаться выражением явно мусульманского видения глобального политического порядка и уникального подхода к межнациональной политике, вытекающего из их религии, но такой вывод был бы ошибочным. Индийские мусульмане приводили свои доводы в пользу независимости Турции, апеллируя к универсалистскому нарративу прав для всех, независимо от расы и религии, в частности, к четырнадцати пунктам Вильсона о мире. В разговоре также прослеживался британский имперский нарратив, поскольку индийская мусульманская делегация подчеркивала в качестве основы своих требований свою жертвенность в качестве солдат британских импи-риальных сил, сражавшихся и победивших германо-османский альянс. Эдвин Монтагу, государственный секретарь управляемой Великобританией Индии, организовал эту встречу, поскольку считал, что Британская империя, будучи крупнейшей мусульманской империей в мире, несет моральную ответственность за то, чтобы выслушать доводы индийских мусульман о суверенитете Османской Турции. Все три мусульманских лидера были верными подданными британской короны, не видя противоречия в своей политической преданности британскому королю и духовных связях с османским халифом. Несколько индийских индуистских лидеров присоединились к встрече, ясно выражая свою солидарность со своими собратьями индийскими мусульманами, которая была лучше всего представлена их активным участием в панисламском движении "Хилафат". И последнее, но не менее важное: на встрече присутствовал европейский нарратив, поскольку индийские мусульмане критиковали то, как Европа изгоняла и дискриминировала османов из-за христианских предрассудков в отношении мусульман, и призывали европейцев теперь относиться к пост-османской Турции с достоинством. С точки зрения турецких лидеров, мобилизация индийских мусульман на их стороне помогала им обрести суверенитет как государству, входящему в клуб европейских империй и наций.

Историки с подозрением относятся к таким грандиозным нарративам, как теория столкновения цивилизаций, и вполне обоснованно. Этот разговор на Парижской мирной конференции 1919 года опровергает некоторые из наиболее известных грандиозных нарративов о вечном столкновении между исламским и западным/христианским политическими видениями и цивилизацией. Влиятельное эссе Бернарда Льюиса в журнале The Atlantic "Корни мусульманского гнева" (1990), которое легло в основу популярной работы Сэмюэля Хантингтона "Столкновение цивилизаций и переделка мирового порядка" (1996), утверждало:

В классическом исламском представлении, к которому начинают возвращаться многие мусульмане, мир и все человечество разделены на две части: дом ислама, где господствует мусульманский закон и вера, и остальная часть, известная как дом неверия или дом войны, обязанностью мусульман является в конечном итоге привести их к исламу. Борьба между этими соперничающими системами [исламского мира и христианства] длится уже около 14 веков. Она началась с приходом ислама в VII веке и продолжается практически до сегодняшнего дня. Она состоит из длинной серии атак и контратак, джихадов и крестовых походов, завоеваний и повторных завоеваний.

По духу и содержанию встреча индийских мусульманских лидеров с Вудро Вильсоном в 1919 году противоречит всем утверждениям Льюиса и Хантингтона о вечном столкновении политических ценностей между исламской и западной цивилизациями. Тем не менее, это все еще иллюстрирует панисламский нарратив мирового порядка, который возник за полвека, предшествовавшие этой встрече, в сложном и взаимозависимом имперском мире. Тесно связанный с панафриканизмом и паназианизмом, панисламизм возник в 1880-х годах как ответ на отказ мусульманам в равных правах из-за неравных отношений власти в расистском европоцентристском имперском мировом порядке. Панисламистские нарративы достигли своего пика политической мобилизации после Парижской мирной конференции 1919 года, когда состоялась встреча мусульманских делегаций с Вильсоном, и Лозаннского договора 1923 года. Турция воспользовалась панисламской поддержкой мирового сообщества на переговорах по Лозаннскому договору, однако в марте 1924 года решила упразднить духовный Османский халифат. Панисламские рамки повествования сохранялись в новых политических проектах и борьбе за права на протяжении всего двадцатого века. Если рассматривать политику в расистских представлениях о столкновении цивилизаций, то панисламизм следует воспринимать всерьез как один из современных оспариваемых нарративов мирового порядка, который является глобалистским и гуманистическим по содержанию, и который вдохновил на политическую мобилизацию и аргументы многих политических акторов, как это видно из беседы между делегацией индийских мусульман и Вудро Вильсоном. В первой половине этой главы будет описана генеалогия и формирование панисламских нарративов мирового порядка с 1870-х годов до окончания Первой мировой войны. Затем в главе будет рассмотрено геополитическое использование силы панисламских нарративов различными государственными и негосударственными акторами.

торов на протяжении примерно столетия - с 1880-х по 1980-е годы.

Проблемное пространство мусульманского нарратива в расиализированном европоцентристском мире

Истоки спорных, но взаимосвязанных нарративов мирового порядка восходят ко второй половине XIX века, когда все регионы мира оказались тесно связаны и переплетены европейским имперским правлением, которое оправдывало себя нарративом цивилизационного превосходства Европы. Именно в этом контексте общественности и лидерам различных азиатских и африканских обществ пришлось взаимодействовать с быстро глобализирующимся набором европоцентристских идей о своей истории, цивилизации, прогрессе и расе. Это взаимодействие не следует рассматривать как подражание, столкновение или синтез двух (или трех, или четырех) систематических, монолитных и жестких цивилизаций. То, что сегодня считается европейской, исламской, африканской или азиатской цивилизацией, не предшествовало процессу имперской глобализации конца девятнадцатого века, связанной пароходами, телеграфом, железными дорогами и печатными станками. На самом деле, все цивилизационные нарративы возникли в процессе взаимодействия друг с другом, в контексте неравных экономических, политических и культурных отношений власти, характеризуемых расистскими европейскими империями. Не существовало общего панисламского нарратива мироустройства или идеи исламской цивилизации, предшествовавших гегемонии европейских империй или европоцентристского имперского мира в XIX веке.

Географическое, историческое и политическое воображение мусульманских обществ до девятнадцатого века было раздробленным и разнообразным и не составляло единого доминирующего нарратива, взаимодействующего с каким-либо другим главным глобальным нарративом. Если говорить о существующих сегодня планетарных нарративах, то самым мощным из них были универсалистские европейские притязания XIX века на превосходство в цивилизации и прогрессе, даже если эти универсалистские притязания были сопряжены с идеями расового отчуждения и колониального насилия. Цивилизационная миссия Европы или претензии на религиозное и расовое превосходство были направлены на создание дополнительной мягкой силы для легитимации и обеспечения уже существующей военной и геополитической мощи Европы. Контрнарративы современности и цивилизации, которые мусульманские, африканские и азиатские интеллектуалы создавали в противовес главному европейскому нарративу, в ретроспективе могут показаться наивными: многочисленные новые цивилизационные нарративы Азии, ислама и Африки были направлены на создание новых универсалистских аргументов о своей истории, культуре и расе, чтобы получить права в эпоху, когда геополитическая мощь Европы была подавляющей. Можно ли обуздать расизм и усмирить колониализм, просто выступив против европейского нарратива о превосходстве западной цивилизации или показав моральное лицемерие универсалистских европейских претензий на справедливость, мораль и мир? Могут ли, например, украинцы, подвергшиеся нападению России в 2022 году, просто выступить против исторических заявлений Путина о российской цивилизации или разоблачить евразийское оправдание российского империализма, чтобы получить свободу? В контексте пика европейской гегемонии в мире в конце XIX века, однако, мы видим одновременные формулировки апологетики современности от имени азиатов, африканцев и мусульман, как будто интеллектуалы этих обществ считали, что они должны сначала развеять расовое клеймо, наложенное на них колониальными гегемонами, с помощью новых нарративов, чтобы подготовить фундамент для своего равенства и освобождения.

Ошибочно полагать, что мусульмане на протяжении всей истории были едины в своем мировоззрении, сформированном в первую очередь религиозными текстами, и что они разделились из-за европейского колониализма или национализма. Напротив, только на пике европейской колониальной гегемонии в начале двадцатого века мы видим появление современного современного повествования о жертвенности и униженности мусульманского мира и аргументов в пользу панисламской солидарности. На протяжении тысячелетия с девятого по девятнадцатый век мусульманские общества находились под властью многочисленных королевств, султанатов и империй, многие из которых находились в конфликте друг с другом. Между мусульманскими обществами существовала культурная связь, чему способствовала сеть школ, юридическая практика, суфийские ордена, религиозные ритуалы, такие как паломничество в Мекку, и торговля, но ни одна из мусульманских династий, управляемых империями, не вела себя так, как Советский Союз и коммунистический Китай, следуя правилам шариата, как коммунистические бюрократы пытались следовать сталинской идеологии или Красной книге Мао. Мусульманский политический опыт не был застойным и единообразным, он резко менялся с момента раннего подъема мусульманской религиозной практики в седьмом веке до девятнадцатого века. Уже существовали светские видения политики, сформулированное бюрократами Омейядского и Аббасидского халифатов с VIII по XI век, и временная власть султанов затмили религиозные представления о халифате как преемнике пророка Мухаммеда.