Эйфория по поводу сжатия лет до квинтилей возникла не там, где либеральные капиталисты дорабатывали модернизационные идеи, а там, где товарищи переделывали марксистские. О чем мечтали генеральные проектировщики капитализма, было ничто по сравнению с утопиями развития партийных вождей. В 1957 году Никита Хрущев объявил на съезде мировых партийных лидеров в честь сороковой годовщины Октябрьской революции, что Советский Союз намерен через пятнадцать лет обогнать Америку по объему промышленного производства. Не желая уступать и расстраиваясь из-за того, что Китай все еще находится на волоске после выполнения пятилетнего плана, Мао провозгласил "Великий скачок вперед", который должен был превзойти британское промышленное производство за пятнадцать лет, только для того, чтобы ввергнуть большую часть Китая обратно в каменный век. В этой шумихе ученый-ракетчик Цянь Сюэсэнь написал в China Youth Daily статью "Насколько высокими будут урожаи зерна?", чтобы убедить сомневающихся в перспективности ожиданий "Спутника". Мао начал пересматривать свои собственные лихорадочные прогнозы: превзойти Великобританию может занять всего два-три года, "особенно в производстве стали". По мере того, как становилось ясно, что для любого продвижения на промышленном фронте необходимы более совершенные тележки - без железных дорог или грузового транспорта, "картификация" была целью, - изготовление шарикоподшипников становилось все более актуальным для домашних фабрик. Лозунг "Каждый дом - фабрика, каждый дом звенит звуком динь-дон". Хотя продукция была бесполезной, "People's Daily" прославляла на-циональную "подшипникофикацию" как монументальный прорыв. Между тем, "правые девиационисты" и "дегенеративные крестьяне", обвиненные в срыве прогресса, подвергались облавам; сообщения о нехватке продовольствия на местах отвергались как "временные кризисы". Тридцать миллионов человек умерли от голода за три года в результате самого страшного в истории человечества голода.

Столкнувшись с нарративами, которые обещали так много перемен за столь короткое время, было неизбежно, что перераспределительные нарративы вскоре столкнутся с расплатой.

Стоит отметить, что не все смотрели на девелопментализм с такими завышенными ожиданиями. Не все подписывались под версией истории, состоящей из стилизованных шагов и сжатых сроков. Были и скептики, такие как Александр Гершенкрон, Альберт О. Хиршман и П. Т. Бауэр. Еще в период становления теории модернизации Александр Гершенкрон, сомнолог российского происхождения, отмечал, что полуправда этапной истории скрывает неудобную вторую половину - "то есть, в ряде очень важных аспектов развитие отсталой страны может, в силу самой своей отсталости, коренным образом отличаться от развития передовой страны". Насколько полезной может быть хоть частичная правда?26 Коллега Гершенкрона, Альберт О. Хиршман, в 1950-х годах внимательно наблюдал за схемами развития в Колумбии. Опыт заставил его больше, а не меньше беспокоиться об убеждениях денежных докторов и их клиентов, которые считали бедных людей более простыми людьми, а их общества погрязшими в инерции, ожидающими большого толчка, чтобы втащить их в современный мир. По мнению Хиршмана, для того, чтобы произошло какое-либо хорошее событие, не требуется, чтобы все хорошие вещи собрались вместе; попытки создать такой идеальный сценарий, по его мнению, скорее всего, обречены на разочарование.

Мы сталкиваемся с основным парадоксом: в то время как апостолы модернизации сталкивались с критикой со стороны коллег слева и справа, а катаклизматический пример массового голода в Китае должен был заставить задуматься, в 1960-е годы развитие достигло своего зенита. Организация Объединенных Наций объявила его "Десятилетием развития". Американские фонды поспешили поддержать работу в странах третьего мира. Всемирный банк превратился в полномасштабное глобальное агентство развития, занимающееся переработкой взносов своих членов для строительства плотин, железных дорог, заводов и портов в Азии, Африке и Латинской Америке.

Тем не менее, многие начали сомневаться в основополагающих предпосылках разговоров о развитии. По мере распространения деколонизации и роста радикализма в Третьем мире, апелляции к более структуралистской критике модели взаимозависимости - конвергенции рынков, смягченной некоторой помощью и большим количеством разговоров - распространялись.

Мартиникский психиатр Франц Фанон был одним из первых, кто обратил внимание на лицемерие развития и его брата - антиколониализма. После службы в госпиталях Северной Африки он сослался на едкие слова неназванного "сенегальского патриота", разочарованного обещаниями поэта-президента Сенгора: "Мы просили африканизировать высшие должности, а Сенгор только и делает, что африканизирует европейцев". Проза Фанона пронизана презрением, особенно к интеллектуалам, которые избавляют колонии от своих европейских мас-теров, усвоив при этом культуру колонизаторов, и тем самым вызывают своего рода "ненависть к себе, которая характеризует расовый конфликт в сегрегированных обществах". Книга "Проклятые земли", написанная в предсмертные месяцы Фанона, с апреля по июль 1961 года, прорвала туман ложных надежд на развитие. "Третий мир, - заключил он, - должен начать новую историю человека, которая учитывала бы не только отдельные проповеднические тезисы Европы, но и ее преступления, самые чудовищные из которых были совершены в самом сердце человека, патологическое расчленение его функций и эрозию его единства, и в контексте сообщества, раскола, расслоения и кровавого напряжения, питаемого классом, и, наконец, в огромном масштабе человечества - расовая ненависть, рабство, эксплуатация и, прежде всего, бескровный геноцид, в результате которого было списано полтора миллиарда человек." В результате этого недомогания развитие и глобальное перераспределение из проблемы превратились в проблему. Это стало демонстрацией "тезиса об извращенности" - когда целенаправленные действия, направленные на помощь, в итоге мешают. Идеи развития и благосостояния вскоре стали главными мишенями для аргументации в этом стиле. Когда речь зашла о развитии, коллега Хиршмана, гарвардский политолог Сэмюэль Хантингтон, стал одним из американских "Кассандр", разрушив теорию модернизации. Хиршман и Хантингтон разошлись в поразительных направлениях. Экономические и социальные перемены, предупреждал Хантингтон, могут подогреть ожидания кипящих масс в Азии, Африке и Латинской Америке и привести к увеличению, а не уменьшению импа-тенции и радикализации. Суть проблемы заключалась в том, что теоретики никогда не понимали, что социальные или экономические изменения требуют политического порядка как необходимого условия. Хантингтон вырвал с корнем то, что осталось от представления о том, что Третий мир может следовать истории, заложенной Первым. В отличие от западных либеральных или восточных коммунистических режимов, развитие разворачивалось в "дебильных политических системах". Усилия по подъему бедных утопили зарождающиеся политические системы. Американцы и многосторонние институты, которые они тянули за собой, слишком охотно проецировали свою собственную "счастливую историю" на общества, не столь благословленные обычаями и нормами современности. Фундаментальное предположение о том, что политическая стабильность последует за экономическим ростом, было не просто ошибочным, оно было губительным. Результаты были, по мнению Хантингтона, катастрофическими. В противоположность вере в то, что все хорошее идет вместе, Хантингтон пришел к выводу, что когда речь идет о развитии, все плохое идет вместе. Необходим "организационный императив", эффективная власть, которая бы отучила новых политических субъектов от их традиционных устоев, прежде чем давать им новые свободы. "В модернизирующемся мире тот управляет будущим, кто организует его политику". Многие рассматривали этот тип аргумента как оправдание авторитарного правления.

Как и в случае с распадающимся консенсусом вокруг национального благосостояния, уверенность в модернизационном развитии распадалась. Даже обещания о более радикальном перераспределении выглядели скудными. В 1964 году Эдмундо Десноес в своем романе "Воспоминания о недоразвитости" взял менее вызывающий, более покорный тон. Перекликаясь с прозой Достоевского о сомнениях и изоляции, Десноэс изобразил неразвитость, выкорчевав своего главного героя Серхио, но не дав ему новой почвы. Далекий от жизни в марксистских или модернистских представлениях о фазах и этапах, Серхио бродит по Гаване в состоянии лимба. Недоразвитость стала состоянием души. Если Мариатеги когда-то представлял себе интегрированное время древнего и современного, революционную Кубу, посвященную преодолению прошлого с развитием оставляет Серхио вздыхать: "Правда в том, что я чувствую себя вымытым, удрученным своей новой свободой-спокойствием".

Так получилось, что научная уверенность в прогрессе разрушилась даже тогда, когда беды Третьего мира стали более, а не менее заметными. Это стало очевидным еще до того, как десятилетие развития ООН перевалило за половину. К 1970-м годам для растущего хора тех, кто находил недостатки в мире, главным было не столько неравенство, сколько принципы того, что значит быть современным и процветающим. Не случайно в том же году, который ознаменовался окончательным выводом американских войск из Вьетнама, дебютировали слова "потепление климата". Новая лексика ограничений и пределов подчеркивала антропогенную суть проблемы, а не оковы природы. Более того, ограничения не были вызваны традиционным человеком, который был одержим неомальтузианской сельской реформой 1930-х годов. Они были результатом деятельности того самого субъекта, который, как предсказывал Маркс, должен был преодолеть необходимость: Современный человек. История, благодаря нашей способности подстраивать планету под наши потребительские нужды, загнула кривую необходимости туда, откуда мы начали. Развитие, вместо того чтобы освободить человечество от природы, подвело нас к обрыву, где мы должны были выбирать: либо беречь, либо рисковать будущим планеты. В этих условиях стало труднее поднимать флаг развития как модели глобального перераспределения. Как отметил Хиршман в своеобразной эпитафии области, которая преуспела больше, чем объект ее изучения, время догнало дисциплину экономики развития.