Голландский журналист Майкл Зееман отмечает, что антиклерикальное движение после 1960-х годов было более успешным в Нидерландах, чем где бы то ни было.¹⁴ Превращение из воцерковленного, респектабельного общества 1960 года, разделенного на "столпы" по религиозным группам и стратифицированного по классам, в современную свободолюбивую Голландию было поразительным, не в последнюю очередь для самих голландцев. На похвалы в адрес геев и атеистов голландцы отвечают неловким "Да, но [Ja, maar, говорят они] вы не знаете, насколько мы на самом деле нетерпимы". Прогрессивные голландцы сегодня сразу же переходят к стыду за богатство, за рабство, за империализм, за выдачу голландских евреев во время войны, за успешный капитализм, за трусость своей армии в Сребренице, за реакцию своих менее образованных соотечественников на мусульманских иммигрантов в 1990-е и особенно в 2000-е годы. "На самом деле мы не такие уж и толерантные", - повторяют они.

На что иностранцы, как и в XVII веке, отвечают, что голландцы, возможно, не понимают, насколько действительно не хватает веротерпимости у конкурентов. В XVII веке большинство приезжих были потрясены, а не восхищены религиозной терпимостью в Соединенных провинциях. Понятие "один король/одна религия" было еще живо и, казалось, стоило нескольких погибших еретиков - скажем, одной трети населения Германии 1618-1648 гг. Израиль отмечает, что иностранцы тогда, как и сейчас, склонны были судить о характере Нидерландов по метрополии - Амстердаму и Роттердаму, а не по менее либеральным районам.¹⁵ Но даже при таком предвзятом освещении голландцы были исключительно терпимы по меркам Европы XVII в., как и исключительно милосердны. Анри IV Французский до своего убийства в 1610 г. пытался привнести в нерешаемые религиозные вопросы мягкий скептицизм, достойный его друга Монтеня. По его мнению, гугеноты (он сам был воспитан как один из них) могли быть лояльными французами, не являясь "нацией в нации". Но последующие правители, особенно кардиналы Ришелье и Мазарин, понемногу отменяли терпимость Нантского эдикта (1598), пока он не был официально отменен, что имело катастрофические последствия для экономического развития Франции.

Можно с легкостью и цинизмом нашего времени утверждать, что некоторая терпимость, скажем, Фредерика Хендрика проистекала из простого благоразумия в политической игре, особенно в игре, которую на протяжении многих поколений так искусно вел Оранский дом. Это действительно так. Голландские стадхаудеры, такие как Фредерик Хендрик, фактически являлись выборными президентами отдельных провинций, набранными, как правило, а затем и исключительно из Huis van Oranje-Nassau. Фредерик Хендрик был статхаудером провинций Голландия, Зеландия, Утрехт, Гельдерланд и Орейссел в 1625-1647 гг. В европейской истории XVI-XVII веков уже стало клише, что религия использовалась государственными строителями, иногда поразительно цинично, как, например, когда кардинал Ришелье от имени католической французской монархии организовал тайное, а затем и открытое субсидирование шведских лютеранских армий, ведущих смертельную войну против католических Габсбургов под предлогом религиозной принадлежности. От этого голова идет кругом. В течение столетия в голландской политике доминировал вопрос о том, должны ли Нидерланды стать христианским городом на холме, как того желали радикальные кальвинисты и как, по их мнению, они добились в Женевской республике, а также в раннем Массачусетсе и в Шотландии при королях Стюартах. Консерваторы в Нидерландах выступали против терпимости к "либертинам [так ортодоксы называли либералов], арминианам [последователям либерального голландского богослова Арминия], атеистам и скрытым иезуитам"¹⁷ Против этого набожного плана насаждения ортодоксального кальвинизма принцы Оранские иногда объединялись с эразмистской и терпимой высшей буржуазией, регентами. Но в других случаях штадхаудеры поддерживали кальвинистскую ортодоксию. Часто это зависело от политических соображений. Религия, повторяем, была политикой. Например, вскоре после триумфа в Маастрихте Фредерик Хендрик счел удобным оставить своих друзей-либералов и снова встать на сторону ригористически настроенных антикатоликов. Маастрихт на какое-то время стоил мессы. А Амстердаму стоило ее подавить. Вот вам и принципиальная толерантность.

Но принцип в XVII веке обычно не был толерантным, как иногда прагматично поступали голландцы и Фредерик Хендрик. Если вы хотите настаивать на материальных, прагматических, заинтересованных причинах всего, то можно сказать, что это правда: деловые люди должны быть благоразумно терпимыми, хотя бы поверхностно, если они хотят зарабатывать на жизнь, имея дело с раздражающими иностранцами. Примером тому на протяжении веков была Венеция, другим примером на протяжении нескольких веков был Нью-Йорк - когда-то, помнится, Nieuw-Amsterdam. Первый из восставших против Испании стадхаудеров, Вильгельм Оранский, в 1578 г. отмечал, что желательно быть помягче с кальвинистами, "потому что мы [голландцы] поневоле принимаем у себя купцов... соседних королевств, которые придерживаются этой религии"."Столетие спустя Темпл, представлявший Англию во время непростого перемирия в ее собственных религиозных войнах, высоко оценил Нидерланды, где "каждый человек идет своим путем, занимается своим делом и мало интересуется чужим; что, как я полагаю, произошло благодаря столь большому скоплению людей нескольких наций, различных религий и обычаев, что не оставило ничего странного или нового"¹⁹.

Масштабы - "столь великое скопление" - рассыпались. К XVII веку только жители Амстердама владели гораздо большим количеством судов, чем жители сравнительно терпимой Венеции. К 1670 году около 40% тоннажа европейских кораблей составляли голландские суда, "общие перевозчики мира", как писал Темпл. (Этот факт сохранился: даже в наши дни значительная доля дальних грузоперевозок в Европе находится в руках голландцев; голландцы Чикаго XIX века были бригадирами, и до сих пор в Чикаго на местных грузовиках можно увидеть непропорционально много голландских имен).²⁰ Либеральный памфлетист Питер де ла Корт (из нелиберального города Лейден), как пишет Израэль, в 1669 году призывал "к терпимости к католицизму и привлечению большего числа иммигрантов разных религий. ...чтобы питать торговлю и промышленность"²¹ Подобные призывы к благоразумию звучали и в первых либеральных памфлетах 1620-х годов. Лейденцев это не интересовало.

Конкуренция между городами Нидерландов, безусловно, привела к толерантности. В наши дни всеобъемлющие законы, распространяющиеся на обширные территории, иногда снижают международную конкуренцию, как и правила ЕС из Брюсселя, стандартизирующие шоколад и сыр, что противоречит тому, что экономисты называют эффектом Тибоута, когда качественно различные юрисдикции конкурируют за счет мобильности.²² Если квалифицированный католик подвергался дискриминации в Лейдене, он мог переехать в Амстердам, что многие и сделали. В результате даже католики, имевшие навыки, которые можно было применить, бежали на реформатский север, а южный город Антверпен, находившийся под властью Испании, пришел в экономический упадок, чему немного способствовала блокада реки Шельды флотами Голландской республики, а затем в 1648 г. - пункт Маастрихтского договора.

Хорошо. Если благоразумие конкурирующих юрисдикций делает людей хорошими и в других отношениях, мы с этим согласимся. Но если рассуждать цинично, по-самуэльсоновско-марксистски, то у голландских либеральных регентов и голландских судовладельцев тоже были этические причины упорствовать в своей толерантности. Точно так же и у их более строго кальвинистских противников, так называемых контрдемонстрантов, были этические причины упорствовать в своей нетерпимости. Обе стороны отчасти руководствовались духовными мотивами. То, что люди иногда лгут о своих мотивах, или имеют благоразумные причины для своих поступков, или находятся в заблуждении, не означает, что все заявления о трансцендентных мотивах являются ошибкой, пустословием, дешевой болтовней, лицемерием или ложным сознанием. Конечно, люди отчасти руководствуются благоразумием. Но это не означает - хотя многие молодые экономисты-мужчины считают именно так, - что вся человеческая мотивация должна быть сведена к фрикономическому благоразумию, а утверждения о мотивации со стороны воздержанности, справедливости, мужества, веры, надежды, любви и их греховных противоположностей - всего лишь женская болтовня. В 1725 году епископ Сэмюэл Батлер уже жаловался на "странную (и тогда еще недавнюю) склонность многих людей объяснять все конкретные привязанности и представлять всю жизнь не чем иным, как одним непрерывным упражнением самолюбия"²³ "Это великое заблуждение книги д-ра Мандевиля". Мандевиля, - писал Адам Смит в 1759 г., - представлять каждую страсть как полностью порочную (т.е. как простое дело благоразумия и корысти), которая является таковой в любой степени и в любом направлении"²⁴ И так вплоть до марксистской, самуэльсоновской и беккерианской экономики.

В отличие от модели, основанной только на благоразумии, мы всегда знали и фиксировали со времен изобретения письменности, что внутренние добродетели, помимо благоразумия, - любовь, справедливость, воздержание и другие - являются частью мотивации взрослых. Интериоризация этических норм, выходящих за рамки выгодной карьеры, - это путь, по которому дети становятся этичными взрослыми. По выражению психологов, "внутренний локус контроля", в отличие от внешнего, - вот что характеризует зрелость и профессионализм.²⁵ "Стимулирование" звучит жестко и по-деловому, и этому неустанно учат в современных бизнес-школах, вплоть до того, что рекомендуют оценивать научность своих преподавателей по "импакт-фактору" журналов, в которых они публикуются, а не по реальному прочтению и оценке написанного ими.²⁶ Но это в лучшем случае неполное представление о человечности, которое, как правило, разлагает ее внутренний локус. Если вы даете детям четверть за выполнение домашнего задания, вы превращаете их во взрослых, которые учатся только на Max U. Если вы даете деньги профессорам за то, что они приходят на занятия или пишут очередную статью, которые являются их внутренне осознанными обязанностями как профессионалов, вы обращаетесь с ними как с дрессированными попугаями. Они могут начать вести себя как попугаи.