Но как донести эти идеи до читателей FT? Я продолжал размышлять. В конце концов я решил, что наиболее простой тактикой является использование метафор: CDO можно сравнить с колбасой, поскольку речь идет о кусках финансового "мяса" (долга), которые нарезаются и собираются в новые оболочки (CDO) и приправляются в соответствии с различными вкусами (корпоративными или ипотечными кредитами и различными уровнями, или "траншами", риска), которые можно продавать по всему миру. Иногда инвесторы нарезали эти CDO на кусочки, а затем собирали эти новые фрагменты в новый инструмент, называемый "CDO в квадрате"; это, как я шутил, было похоже на тушеную колбасу. Аналогичным образом CDS можно описать с помощью метафоры скачек: люди торгуют не лошадьми, а ставками, которые были сделаны, чтобы увидеть, выиграет ли лошадь; или, если быть более точным, страховыми ставками, сделанными против риска того, что лошадь может рухнуть и погибнуть. Для усиления эффекта я попросил графическую команду FT подготовить диаграммы и фотографии лошадей и сосисок, чтобы поместить их рядом с нашими статьями. Я также постарался поместить на страницы фотографии лиц, чтобы тема не казалась абстрактной. Но найти их было трудно: мало кто из финансистов, занимающихся долговыми обязательствами, деривативами или секьюритизацией, хотел, чтобы его цитировали или фотографировали, а увидеть людей-заемщиков в конце сложных финансовых цепочек было практически невозможно.

По мере продвижения 2005 года контуры этого странного ландшафта начали вырисовываться, а мой доступ к финансистам расширялся, поскольку им становилось все интереснее разговаривать со мной. Почему они хотят говорить? задавался я вопросом. В конце концов я понял, что наткнулся на схему, аналогичную схеме Оби-Сафеда. В Таджикистане жители деревни часто были рады видеть меня, потому что знали, кто я такой - странный студент, изучающий брачные ритуалы. Они также знали, что я общаюсь с многочисленными домочадцами, и стремились узнать, что говорят другие люди, поскольку у меня было больше социальной свободы задавать вопросы, чем у них. В лондонском Сити чувствовалась странная схожесть. Финансисты, работающие на рынках, должны были быть беспрепятственно связаны с цифровыми технологиями. Их банки тоже должны были иметь единые внутренние операции. Однако в реальности информационные потоки между различными подразделениями одного и того же банка часто были плохими, поскольку банкиры получали зарплату в зависимости от результатов работы своей команды и, соответственно, были предельно лояльны к ней. Разные отделы в разных банках не могли видеть, как развивается весь рынок CDO или CDS, поскольку их взгляд, как правило, ограничивался тем, что находилось у них под носом; мир был странно непрозрачен для инсайдеров и еще более непрозрачен для аутсайдеров. "Я как пчела в поле цветов", - шутил я с коллегами. Я собирал частички информационной "пыльцы" и разносил ее между банками - так же, как когда-то ходил между домами в Оби-Сафеде.

Еще более поразительным было то, что учреждения, которые, как предполагалось , должны были следить за этой деятельностью - центральные банки и регулирующие органы, - тоже столкнулись с туманом. FT располагался рядом с Банком Англии, структура отделов которого была похожа на ту, в которой работал я: один отдел, имеющий высокий статус (и очень заметный), занимался мониторингом макроэкономической статистики; другая, менее заметная (и несколько менее статусная) группа занималась рынками капитала и системными рисками в финансовой системе. Человек, возглавлявший вторую группу, Пол Такер, также пытался создать "путеводитель" по теневым частям финансового айсберга для британских регуляторов и политиков. Мы часто обменивались записками. Но Такер также не располагал достоверными данными и сталкивался с аналогичными проблемами в общении: его коллеги и политики были склонны считать технические вопросы, связанные с деривативами, менее интересными, чем, скажем, денежная политика. Жаргон еще больше портил впечатление. Такер пытался изобрести новые слова, которые могли бы придать сложным финансовым операциям более увлекательный характер. Одним из них было "финансирование русской куклы", другим - "автомобильное финансирование". Но они не прижились.

Поначалу эта закономерность меня просто раздражала. Но по прошествии нескольких недель я начал беспокоиться. Для посторонних эта история казалась настолько запутанной, что мало кто, кроме инсайдеров, понимал, что происходит. Финансисты утверждали, что беспокоиться не стоит. В конце концов, эти инструменты должны были снизить общий риск в финансовой системе, а не увеличить его; такова была теория создания ликвидности, а именно: инновации позволят рискам течь по рынкам так плавно, как вода, что они будут точно оценены и распределены. Еще в 1970-х и 1980-х годах банки сталкивались с проблемами из-за концентрации рисков на своих счетах (например, из-за того, что они кредитовали множество ипотечных заемщиков в одном и том же городе). Но при секьюритизации кредитные риски распределялись настолько широко, что в случае возникновения убытков многие инвесторы получили бы по небольшому удару, но ни один инвестор не получил бы достаточно болезненный удар, чтобы понести серьезный ущерб. Так гласила теория. В основе лежал тот же принцип, что и в старой поговорке: "Проблема общая - проблема решенная".

Но что, если эта логика ошибочна? задался я вопросом. Я не мог сказать, так ли это, именно потому, что все было так непрозрачно. Но были некоторые странности - или противоречия, - которые я не мог объяснить, и которые начинали вызывать тревогу. Одна из них заключалась в том, что в 2005 году стоимость заимствований на рынках продолжала снижаться, несмотря на то что центральные банки постоянно повышали ставки. Другой факт заключался в том, что в то время как инновации должны были сделать рынки настолько "ликвидными", чтобы активы можно было легко торговать, CDO вообще почти не торговались, поскольку они были настолько сложными. Действительно, получить рыночные цены на эти инструменты было настолько сложно из-за отсутствия реальных сделок, что бухгалтеры использовали цены, экстраполированные из рейтинговых моделей, для отражения стоимости CDO на счетах, хотя система должна была основываться на принципах mark-to-market, или использования рыночных цен. Это было глубокое интеллектуальное противоречие. Другая странность заключалась в том, что секьюритизация предполагала, что банки должны продавать свои долги другим инвесторам и тем самым сокращать свои балансы, но эти балансы, по данным Банка Англии, продолжали расти. Что-то здесь не так.

Я написала несколько статей, в которых задавалась вопросом, не возникают ли риски в этом странном, теневом мире. Финансисты протестовали. Затем, осенью 2005 года, я ушла в декретный отпуск. Это время меня встревожило. "Я пропущу все самое интересное!" - жаловалась я коллегам. жаловалась я коллегам; у меня было предчувствие, что картина на рынках становится настолько странной, что коррекция рынка произойдет, пока меня не будет в офисе. Я ошибался: вернувшись в FT весной 2006 г., я обнаружил, что рынок не только не "скорректировался" - или не упал, - но стоимость заемных средств упала еще ниже, объем выдаваемых кредитов возрос, а инновации стали еще более дикими. Неужели я был абсолютно неправ? Я задавался вопросом: с тех пор как мне пришлось переосмыслить тезисы моей кандидатской диссертации в Таджикистане, я остро осознал, насколько ошибочными могут быть мои предрассудки.

Но затем мое беспокойство усилилось, и я писал все более критические статьи. Это был одинокий путь: даже когда активность становилась все более неистовой, мало кто из посторонних заглядывал в этот странный мир, тем более не пытался бить в колокола. Банкиры создали настолько мощный "миф о создании" своего ремесла, основанный на таких теориях, как "разжижение рынков" и ценность "дисперсии рисков", что мало кто из посторонних считал возможным оспаривать их. Да и у самих банкиров было мало стимулов сомневаться в себе. И не потому, что они сознательно лгали себе (или другим); более важной и гораздо более пагубной проблемой была проблема "габитуса", или концепции, разработанной Бурдье, которую я когда-то использовал для объяснения разделения публичного и частного пространства в Obi-Safed. Финансисты жили в мире, где казалось совершенно естественным, что торговые столы конкурируют друг с другом и что никто за пределами банка (или даже в других торговых столах) не знает, что происходит на этих торговых столах. Естественным казалось и то, что грязная работа по исполнению сделок передавалась в бэк-офис, расположенный в другой части банка и имеющий более низкий социальный статус. Финансистам также казалось непривычным, что только они понимают жаргон своего ремесла и что этот непонятный язык отпугивает других. А поскольку финансисты проводили свои сделки на электронных экранах, используя абстрактную математику, то не казалось странным, что их сознание и жизнь были совершенно оторваны от реальных последствий секьюритизации.

Исключения из этой закономерности все же существовали. Как показано в фильме "Большой шорт" (по книге Майкла Льюиса) в 2005 и 2006 годах несколько инвесторов хедж-фондов решили сделать ставку против (или "шорт") субстандартных ипотечных инструментов, ставших центром этого бума CDO и CDS. Толчком к этому маневру послужило то, что один из финансистов, отправившись во Флориду, столкнулся с танцовщицей, взявшей несколько ипотечных кредитов, которые она не могла погасить. Опыт встречи с живым, дышащим человеком на одном из концов финансовой цепочки показал противоречия в этом ремесле. Но в ретроспективе поражало то, насколько редки были такие лица. Мало кто из финансистов беспокоился о том, чтобы поговорить с заемщиками, танцующими на шесте или нет, или посмотреть на происходящее на местах в целостном смысле. Мышление финансистов с высоты птичьего полета было полярной противоположностью взгляду антрополога с высоты червивого глаза. Именно это и делало ситуацию опасной.