Оруэлл и его иждивенцы последовали вскоре после этого, причем Оруэлл отделился от группы в Глазго, чтобы навестить могилу Эйлин. Он вернулся в Лондон 13 октября. По меркам Оруэлла, пять с половиной месяцев, проведенных на Юре, принесли смешанные результаты. Хотя он наслаждался отдыхом, он осознавал, что добился гораздо меньшего, чем предполагал. Этим летом я практически ничего не сделал", - сказал он Хью Слейтеру, исправляя это огульное отречение на "на самом деле я наконец-то начал роман о будущем, но я сделал только около 50 страниц, и Бог знает, когда он будет закончен". Одним из основных препятствий для дальнейшей работы над "Девятнадцатью восемьдесят четырьмя" было обязательство возобновить социальные контакты, которые прервались за время его отсутствия. Я не могу выделить ни одного дня на этой неделе, - объяснил он Джулиану Саймонсу вскоре после своего возвращения, - потому что у меня много дел, а я и так должен сделать три обеда". Коннолли был в Америке, но Оруэлл фигурировал в социальных планах, которые Лайз Лаббок разрабатывал в его отсутствие. В понедельник у нас будет званый обед: Ричардсоны, Родни [Филлипс, богатый австралийский спонсор "Полемики"] и Оруэлл с Соней и мной в качестве поваров", - сообщила она ему 22 ноября. Вечер прошел хорошо, сообщила она пять дней спустя: "Званый ужин прошел с большим успехом. Оруэлл был очень весел!".

Спустя всего месяц после возвращения Оруэлл отмечает, что "я уже снова задыхаюсь от работы". Хотя он предпринял один или два шага по сокращению своих обязательств - он собирался завещать свое место обозревателя в Manchester Evening News Саймонсу, - он продолжал писать обычные колонки в Tribune, а также несколько более длинных эссе, включая "Лир, Толстой и Fool" для Polemic и еще одну статью о Джеймсе Бернхеме для американского New Leader. Очевидный вопрос, который можно задать Оруэллу на этом этапе его карьеры: почему он считал, что должен так много работать? Почему бы просто не удалиться на Кэнонбери-сквер, где Аврил теперь работала сиделкой и экономкой, и не продолжить работу над "Девятнадцатью восемьдесят четвертыми"? Другой вопрос: в каком состоянии он находился через восемнадцать месяцев после смерти Эйлин и с несколькими неудачными предложениями руки и сердца за плечами?

Почти маниакальная энергия, которую Оруэлл привнес в свою профессиональную и социальную жизнь осенью 1946 года, вполне могла быть реакцией на ухудшающееся здоровье. Почти для всех окружающих было очевидно, что он не только болен, но эта болезнь подстегивает в нем решимость продолжать работу, чего бы это ни стоило. Сьюзен Уотсон заметила, что он не мог успокоиться, когда явно выбивался из сил на Юре. Морозная зима 1946-7 годов усугубила его и без того слабое состояние и вызвала изнурительные приступы бронхита. Джордж Вудкок вспоминал, как он приходил в квартиру посреди дня и заставал его в пижаме и халате, "выглядевшего исключительно исхудавшим и бледным", но усердно работавшего. Год спустя он сказал Саймонсу, что его проблемы со здоровьем "действительно начались в холода прошлой зимой". Он знал, что болен, но решил ничего не предпринимать, пока не закончит свою книгу. Вглядываясь в широкий мир текущих дел, он был подозрителен, задумчив, бдительно следил за попутчиками и обнаруживал красных под каждой кроватью. Так же, как он подозревал, что Холбрук был послан шпионить за ним с Кинг-стрит, так и письмо Саймонсу, в котором он договаривается о передаче колонки в Manchester Evening News, удваивает возможность унизить редактора газеты Джона Бивана: "Он просто немного сталинист (не КП, но считает русских замечательными), и за ними нужно иногда присматривать".

Но были и другие причины для заметного темпа работы Оруэлла и его повышенного социального круга. Постепенно, но неумолимо он становился публичным человеком. Переводы "Фермы животных" продолжали появляться по всей Европе: Готовились украинская, голландская и норвежская версии. Издательство Secker & Warburg хотело создать единое издание его книг: Оруэлл выразил свое согласие при условии, что будут исключены "Дочь священника" (A Clergyman's Daughter) и "Храни аспидистру" (Keep the Aspidistra Flying), которые он считал халтурой, и "Лев и единорог" (The Lion and the Unicorn), чьи прогнозы просто не оправдались. Возникли трудности с Виктором Голланцем, который указал, что согласно их довоенному контракту у него есть опцион на два следующих романа Оруэлла, и потребовал тактичного обращения, пока в марте 1947 года соглашение не было окончательно отменено. Все это отнимало у него время и иногда действовало ему на нервы. В Лондоне, по мнению друзей, возникало ощущение, что он, кажется, трещит по краям, понимая, что, какой бы короткой ни была оставшаяся ему жизнь, в идеале она должна быть проведена на Юре. В то же время он по-прежнему стремился угодить, хотел участвовать в работе организаций, чьими ценностями он дорожил, и поддерживать отдельных друзей, которые, по его мнению, нуждались в помощи - см., например, письма, отправленные осенью 1946 года Хельмуту Клозе, перемещенному немецкому анархисту, чьими планами он интересовался, в какой-то момент дойдя до того, что предоставил список книг, которые дюссельдорфская фирма, с которой был связан Клозе, могла бы подумать об издании.

Между тем, домашняя жизнь на Кэнонбери-сквер не всегда протекала гладко. Есть намеки на то, что Оруэлл хотел бы, чтобы Сьюзен Уотсон вернулась к своим обязанностям, но Аврил оставался непреклонным. Конечно, он поддерживал связь со своей старой сотрудницей, послал подарок в больницу, где Сьюзан проходила, как оказалось, неудачную операцию по лечению хромоты, и пригласил ее на обед в квартиру, чтобы забрать чемодан, оставленный в Барнхилле. Встреча не увенчалась успехом. Ричард сразу же узнал ее и начал хихикать. Он тебя забыл", - заверила ее Аврил. Получила ли она посылку, которую он отправил в больницу, поинтересовался Оруэлл. Сказав, что ничего не пришло, он печально покачал головой: "Какая жалость. В ней были такие красивые вещи". Должно быть, был момент, когда Оруэлл и Сьюзен остались вдвоем, поскольку две главные части информации, которые она помнила, как он добровольно сообщил - признание, что он "очень болен", и просьба позаботиться о Ричарде, если он умрет, - вероятно, не были бы произнесены, если бы при этом присутствовала Аврил. Уязвленная черствостью Аврил, Сьюзен ушла обедать с миссис Харрисон. Больше они никогда не встречались.

У Ричарда, над чьей ничего не подозревающей головой велись эти сражения, были свои воспоминания о Кэнонбери-сквер: сунул палец в батарейку, от которой работал дверной звонок, и получил удар током; Оруэлл упрекнул его за игру со столярными инструментами; темнота холодных зимних дней, преувеличенная мрачной покраской квартиры и маломощными лампочками; и всегда высокая фигура отца, веселого за чайным столом, но чаще всего заторможенного в своем кабинете в облаке сигаретного дыма, когда нужно было уложиться в срок. Как всегда, одними из лучших журналистских работ Оруэлла зимой 1946-7 годов были материалы, написанные "на ходу", с использованием конкретной книги или новости, которая привлекла его внимание, как путь к чему-то более универсальному. Возьмем, к примеру, "Riding Down from Bangor", эссе из "Tribune" от конца ноября о переиздании книги Джона Хаббертона "Helen's Babies" (1876), любимой книги детства, которую критик средних лет назвал "одной из лучших в маленькой библиотеке американских книг, на которых воспитывались люди, родившиеся на рубеже веков".

Установив центральное место романа в своей собственной ранней жизни, Оруэлл затем переходит на более широкую культурную территорию, чтобы исследовать "ложную карту мира", которую создают в сознании читателя прочитанные в детстве книги, и свое собственное детское представление о трансатлантической жизни, сформированное литературой, прежде чем закончить воспеванием Америки девятнадцатого века, "богатой, пустой стране, которая лежала вне основного русла мировых событий и в которой кошмары-близнецы, преследующие почти каждого современного человека, - кошмар безработицы и кошмар государственного вмешательства - едва появились на свет". Социальные механизмы, укоренившиеся на восточном побережье Америки в годы, предшествовавшие Гражданской войне, возможно, и были основаны на свободном рынке, но это была "капиталистическая цивилизация в ее лучшем проявлении". И здесь, вы чувствуете, обнажается одно из фундаментальных противоречий в творчестве Оруэлла. Он хочет более равноправного общества, в котором основные человеческие потребности удовлетворяются по праву. В то же время он тоскует по "свободе", открытым пространствам и индивидуальной свободе, подозревая, что одним из последствий более равного, управляемого государством общества станет исчезновение этой свободы.

Несмотря на морозную погоду, он совершил новогоднюю поездку в Юру для зимней посадки. И снова логистика подвела его, и из-за опоздания автобуса ему пришлось провести две ночи в Глазго. Когда он прибыл в Барнхилл, дождь и сильный ветер начались с такой силой, что его чуть не сдуло с ног. Кролики пожрали большую часть огорода, но он успел посадить фруктовые деревья и розы, нарисовал карту планировки и составил список продуктов, которые понадобятся ему по возвращении весной. Он явно планировал долгосрочное будущее на Юре, устраиваясь на ночлег и осваиваясь с идеей жизни на гебридском острове: друзья отмечали, что, признавая необходимость периодических визитов в столицу, он, похоже, достиг того момента, когда, по словам Тоско Файвела, "лондонская жизнь, кроме писательской, стала для него неприемлемой". Он вернулся в Лондон к 9 января, чтобы успеть послушать адаптацию "Фермы животных" в рамках Третьей программы. Как он сообщил Хеппенстоллу, спектакль прошел хорошо, было получено несколько писем от поклонников и хорошие заметки в прессе, единственным исключением в этом буйстве похвал стала критика из "Трибюн".