Если дружеские связи со староэтонцами носили скорее случайный, чем ассоциативный характер - хотя он продолжал видеться с Денисом Кинг-Фарлоу, - то большинство отношений, которые Оруэлл установил в более ранние периоды своей жизни, перешли в 1940-е годы. Он до последнего обменивался письмами с Брендой и писал Коллингсам на Дальний Восток с указанием разыскать его, если они окажутся в Англии. Литературные друзья, такие как Джек Коммон и Рейнер Хеппенстолл, были быстро введены в галерею, состоящую из коллег по Би-би-си, писателей, с которыми он познакомился во время работы в военное время, и - что является ключевым элементом при рассмотрении последующей жизни Оруэлла - людей, которых он знал или о которых слышал в Испании. Джек Брантвейт был приглашен погостить в Уоллингтоне (где он с удивлением обнаружил, что гости должны одеваться к ужину), а Пэдди Донован нанялся копать сад. Другие испанские ветераны смогли колонизировать сферы как его профессиональной, так и личной жизни: Хью Слейтер, например, будучи вытесненным из редакции "Остерли Парк", продолжал редактировать "Полемику", в которую Оруэлл написал несколько статей, и одновременно поддерживал длительные отношения с Инес Холден.

Поскольку он был литератором, большинство его дружеских связей обязательно были литературными. Но огромная сеть, которую он создал в 1940-е годы, имела много слоев. Она начиналась на самом верху с круга Горизонта и Коннолли - запись в дневнике Джанетты за январь 1941 года: "Встретил Сирила на Майорке [в кафе], но Оруэлл не пришел" - и чьи светские приемы он, иногда неохотно, посещал. На ступеньку-другую ниже тусовки Бедфорд-сквер находилась свободная агломерация литературных талантов, известная под общим названием Фицровия, которая собиралась в пабах по соседству с Би-би-си, ресторанами на Оксфорд-стрит или, при наличии средств, в кафе "Ройал" на Риджент-стрит. В пабах он обычно встречался с молодыми писателями, такими как Джулиан Макларен-Росс, Кей Дик или Алекс Комфорт, некоторые из которых редактировали литературные журналы, в которые он вносил свой вклад. Под этим находились круги, в которых Фицровия сливалась с откровенной богемой: мир Тамбимутту - уже известный по BBC - и Editions Poetry London, и Пола Поттса, который существовал лишь по правую сторону от бродяжничества. Двадцатилетний Энтони Берджесс вспоминал, как Оруэлл время от времени приходил в Wheatsheaf на Рэтбоун-плейс, чтобы молча выпить полпинты биттера, глядя на кольцо лиц, которые позже будут запечатлены в книге Макларена-Росса "Мемуары сороковых".

Его политическая жизнь также прошла через полдюжины различных слоев, от украшений приходящей лейбористской администрации 1945 года - Беван, министр здравоохранения; Ласки, председатель партии; Криппс, который в итоге стал канцлером казначейства - до жаждущих дела агитаторов на радикальной окраине. Ниже руководителей лейбористской партии стояла группа вновь избранных лейбористских членов парламента, некоторые из которых были уже известны в мире политической журналистики (Майкл Фут, Ричард Кроссман), другие встречались в литературном Лондоне (Вудро Уайатт, который редактировал ежегодную антологию "Английские рассказы") или были знакомы через личных друзей. Майкл Мейер вспоминал, как организовал встречу со своим соотечественником из Веллингтона Патриком Гордоном-Уокером, членом парламента от Сметвика. Оруэлл, вынужденный замолчать из-за своего многословного гостя, поблагодарил его - не без иронии - за "довольно интересный вечер". Но у него были обширные контакты с гораздо более неформальным политическим миром, состоящим из старых друзей по МЛП и анархистов, поддерживающих СИА, с которыми он впервые встретился через несколько месяцев после возвращения из Испании и чьи интересы, как правило, лежали в области индивидуальных дел, а не законодательного лоббирования - "обычные люди", - сказал он однажды другу по возвращении с митинга протеста. Их, наверное, около двухсот человек. Они ходят на все подобные мероприятия". Вернон Ричардс, чей анархистский журнал Freedom Оруэлл обнаружил в 1938 году и который вместе со своей партнершей Мари-Луизой Бернери сделал одни из последних известных его фотографий за четыре года до смерти, является хорошим примером жесткого, либертарианского конца знакомства Оруэлла.

Однако в конечном итоге ни одна из этих сетей ассоциаций не передает всей сложности жизни Оруэлла в середине 1940-х годов, широкого спектра его дружеских связей и привлекательных сопоставлений, которые мог вызвать обычный день в его компании. Это был мир, в котором за обедом в "Ритце" с Бертраном Расселом могла последовать прогулка по задворкам Ислингтона с поэтом, опустившимся на пятки, высокий чай в компании младенца-сына и экономки, а затем долгий вечер за пишущей машинкой, писание до глубокой ночи, когда огонь горел низко, а сигаретный дым висел облаками под потолком; мир викторианских ломаных ширм и кропотливо вскопанных садов, сапог двенадцатого размера и диких стрижек, посиделок после работы в пабах на Флит-стрит с учениками-рецензентами и пропагандистских кампаний от имени забытых романистов, тоскливых мечтаний об идеальных государствах (тот Гебридский остров, на который он мечтал уехать) и абсолютного поглощения сущностью Британии эпохи Эттли; скорбь по Эйлин и огромное удовлетворение по оставленному ребенку; мир, который был одновременно укоренен в традициях и предрассудках прошлого и все больше и больше зациклен на неопределенности светлого, непреклонного будущего.

Часть

VI

. Последний человек в Европе (1945-50)

Конечно, я всю жизнь это чувствовал.

Письмо Джеку Коммону, 27 июля 1949 года