Глава 21. Патриоты и революционеры
В течение двух лет нас либо завоюют, либо мы станем социалистической республикой, борющейся за свою жизнь, с тайной полицией и голодающей половиной населения.
Дневник, 18 мая 1941 года
Война и революция неразделимы. Мы не можем установить социализм, не победив Гитлера; с другой стороны, мы не можем победить Гитлера, оставаясь экономически и политически в девятнадцатом веке.
Лев и единорог: Социализм и английский гений
Пока я пишу, высокоцивилизованные человеческие существа пролетают над головой, пытаясь убить меня". Хотя это предложение - первые слова книги "Лев и единорог" - почти наверняка было написано за письменным столом Оруэлла в Дорсет Чэмберс, Тоско Файвел всегда связывал его с серией выходных дней, проведенных в Хоум Каунти. Гастингс, где Файвелы жили до лета 1940 года, лежал прямо под одним из главных маршрутов Люфтваффе на Лондон. Вместе с Фредом Варбургом и его женой Памелой они переехали в поместье под названием Scarlett's Farm недалеко от Твайфорда в Беркшире. К августу, когда битва за Британию достигла своего апогея, движение в небе было не менее грозным, чем в Кенте, но ферма Скарлетт была идеальным местом для развлечений, и Оруэлл с Эйлин были постоянными гостями. Именно здесь, на летних лужайках, организованные Варбургом дискуссии о "военных вопросах" начали обретать материальную форму в издательском предприятии под названием Searchlight Books. Эмигрировавший журналист Себастьян Хаффнер писал о перспективах постнацистской Германии. Уильям Коннор, "Кассандра" из "Дейли Миррор", рассуждал о неудачах текущих военных усилий. Оруэлл, несмотря на первоначальное нежелание - коллеги отмечали, что он, похоже, больше хотел служить в армии или выращивать картофель в Уоллингтоне, - получил задание написать "оптимистическую книгу о будущем демократической социалистической Британии".
Книги Searchlight были задуманы как шестидесятичетырехстраничные брошюры со скромной ценой в два шиллинга, которые должны были продаваться как в газетных киосках, так и в книжных магазинах и были нацелены на самый широкий тираж. Энтузиазм Оруэлла по отношению к проекту очевиден не только по его готовности написать вступления к статьям, к которым он проявлял особый интерес (Т. К. Уорсли "Конец "старой школы" и Джойс Кэри "Дело за свободу Африки"), но и по его готовности присоединиться к поиску потенциальных авторов. Желая закинуть сеть как можно шире, Уорбург, Файвел и Оруэлл дошли до того, что обратились к Г. Г. Уэллсу, но обнаружили, что герой детства Оруэлла превратился в "кряжистого больного старика". По мере продвижения сериала контакт поддерживался, хотя, по тактичному выражению Файвела, "знакомство оставалось непростым". Вскоре оно станет еще более непростым. Записанные более чем через сорок лет после описываемых событий, воспоминания Файвела о ферме Скарлетт сводятся к серии резких, ярких снимков: Оруэлл в потрепанной рубашке и поношенных брюках откидывается в кресле, пока Памела Уорбург пишет давно исчезнувший портрет; лежит на спине и смеется, поднимая младенческую дочь Файвелов высоко над головой; достает из кармана пачку налоговых требований от Внутреннего налогового управления и жалуется на "эти бутафорские конверты, которые постоянно приходят".
Если Оруэлл, похоже, наслаждался собой, резвясь с детьми и рисуя свой портрет, то другой из гостей явно находился в состоянии глубокого расстройства. Это была Эйлин - вялая, неряшливо одетая и, как отметил Файвел, болезненно неприветливая. Почти каждая встреча с Эйлин во второй половине 1940 года подчеркивает ее разбитое состояние, усталость и отрешенность от окружающей жизни. Тяжело переживая смерть брата, но в то же время не желая говорить о своем горе - только во второй или третий визит Файвелы узнали, что Лоренс О'Шонесси не вернулся из Дюнкерка - она, похоже, ушла в себя, впав в некую инертность, которая, по словам ее подруги, юнгианского психолога Маргарет Бранч, граничила с немотой. Естественно, проявления психологического дистресса относительны - новобранец Внутренней стражи, встретившийся с ней примерно в это время, все еще считал ее более общительной, чем ее неразговорчивый муж, - но воспоминания Файвел свидетельствуют о глубоко укоренившихся внутренних повреждениях. Пройдет еще восемнадцать месяцев, прежде чем она вновь станет похожей на себя прежнюю.
Для Файвелов, наблюдавших за игрой Оруэлла ("Он был совершенно очевидно предан маленьким детям"), к самозабвенному, "неподвижному" молчанию Эйлин добавилась вторая загадка. Это была бездетность пары. Некоторые из самых восторженных писем Оруэлла к друзьям в первые годы его брака касаются рождения детей: он поздравляет Коллингов с рождением их дочери Сюзанны, уверяет Рейнера Хеппенстолла, гордого отца девочки: "Как прекрасно иметь собственного ребенка. Я всегда мечтал о таком". Что его остановило, недоумевали Тоско и Мэри. Примерно в это время Памела Варбург добровольно передала Файвелу информацию о том, что Оруэлл был или считал себя бесплодным, но нет никакой возможности доказать, что это было не более чем предположение Оруэлла о самом себе: он предложил ту же информацию Хеппенстоллу в начале 1938 года. При всем этом нельзя игнорировать вопрос о здоровье самой Эйлин. За самоуничижительной реакцией на смерть брата последовала серьезная болезнь, которая затянулась на весь следующий год и вполне могла иметь гинекологическую основу. Вполне возможно, что восторг Оруэлла по поводу детей проистекал из страха, что у него самого никогда не будет ребенка.
В любом случае, как не раз признавал Оруэлл, личные трудности - да и вообще любые индивидуальные или профессиональные достижения - могут показаться незначительными на фоне общей суматохи. Битва за Британию была в самом разгаре; вскоре должен был последовать Блиц. Существовали искренние опасения, что правительство собирается заключить сделку, которая предотвратит нацистское вторжение. Ходили слухи, что бывший либеральный премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж рассматривался в качестве "потенциального Петена Англии", - признался Оруэлл в своем дневнике, мрачно добавив: "Легко представить его в этой роли". Оглядываясь на вторую половину 1940 года, прогрессивные наблюдатели склонны были поздравлять себя с тем, что они считали очень близким событием. Помните, мы ожидали распродажи или успешного вторжения в любой момент", - вспоминал один левый друг. В разгар чрезвычайной ситуации иногда необходимо было изменить свои приоритеты и позволить личным амбициям отойти на второй план после коллективистских побуждений. Сажая следующей весной картофель в Уоллингтоне, Оруэлл задумался о том, насколько высоко может стоять его профессиональная деятельность в сравнении с потребностью страны в ресурсах. Было бы странно, - размышлял он, - если бы, когда наступит осень, картофель показался более важным достижением, чем все статьи, передачи и т.д., которые я сделал". которые я сделал".
Но все еще можно было получать удовольствие от случайных проблесков ушедшего мира. Проезжая в середине августа по Портман-сквер в Лондоне, Оруэлл был очарован видом "четырехколесного кэба, в довольно хорошем состоянии, с хорошей лошадью и извозчиком вполне в стиле до 1914 года". Вскоре после этого он провел "два славных дня" в Уоллингтоне, взяв Маркса на охоту за кроликами во время сбора урожая. Также упоминается "ситуация с деньгами", которая становится "совершенно невыносимой", и письмо в налоговую службу, в котором он "указывает, что война практически лишила меня средств к существованию, и в то же время правительство отказывается дать мне какую-либо работу". Финансы Оруэлла в начале 1940-х годов не поддаются восстановлению, но письмо в налоговые органы - несомненно, вызванное перепиской, которую он показывал Файвелу на ферме Скарлетт, - выглядит загадочно. Подоходный налог на тот момент составлял 5s 6d в фунте для плательщиков базовой ставки. Несомненно, доходы Оруэлла сократились из-за войны, но он по-прежнему зарабатывал деньги на рецензиях, а его зарплата за "Время и прилив", хотя и небольшая, была регулярной. Эйлин большую часть времени работала и жила со своей семьей, а расходы на содержание "Магазина" с его 7s 6d еженедельной арендной платой вряд ли были чрезмерными. Вероятнее всего, деньги были причитающимися за предыдущие налоговые годы, а неспособность Оруэлла работать во время его болезни и выздоровления в 1938-9 годах привела к накоплению долга, который все еще не был погашен.
Тем временем блиц был в самом разгаре. 24 августа Оруэлл и Эйлин были в Гринвиче, чтобы стать свидетелями "первого настоящего налета на Лондон, насколько я понимаю, то есть первого, во время которого я мог слышать бомбы". Они наблюдали из парадной двери, когда на Ост-Индские доки был нанесен удар. К концу месяца сирены воздушной тревоги звучали каждую ночь. Оруэлл считал совершенно очевидным, что ночные налеты "предназначены главным образом для беспокойства". Он не обращал внимания на эти тревоги и уверял себя, что они не произвели на него никакого впечатления, но потом его встревожил "очень неприятный сон о том, что рядом со мной упала бомба и напугала меня до смерти". Это слишком напоминало сон, который он регулярно видел к концу своего пребывания в Испании: он находился на травяном берегу без укрытия, а вокруг него падали минометные снаряды. Постепенно он стал поглощен ужасающими сценами разрушений, как никогда 7 сентября, когда он пошел выпить чаю с Коннолли в его квартире в Athenaeum Court, Piccadilly (адрес настолько элитный, что друзья Коннолли предполагали, что Питер Уотсон платит за аренду). Укрывшись от взрывов шрапнели в дверном проеме на Пикадилли, он наблюдал, как длинная вереница немецких самолетов заполняет небо, а из одного из отелей выбегают молодые офицеры RAF и ВМС, передавая из рук в руки пару полевых биноклей.