Книга "Лев и единорог" неизбежно является чем-то вроде произведения того времени: реакцией на кризис, исход которого невозможно было предвидеть, и многие из предсказаний которого сегодня выглядят безнадежно ошибочными - примечательно, что Оруэлл не разрешил переиздавать ее при жизни. В то же время его анализ национальной идентичности становится более проницательным благодаря тому, что современные читатели знают обстоятельства, в которых он был написан: национальные характеристики никогда не бывают так важны, как в тот момент, когда они вот-вот будут фатально подорваны. Далее следует упражнение в радикальном национализме, левом, но стремящемся дистанцироваться от того, что Оруэлл диагностирует как традиционный левый ответ на патриотизм. Англия, заявляет он, "возможно, единственная великая страна, интеллектуалы которой стыдятся своей национальности". Ее неизменные характеристики - мягкость, уединенность, пацифизм, антиинтеллектуализм - придают как ее официальной культуре, так и "подлинно народным" проявлениям, которые бурлят под ней, странную неповторимость. Англия, настаивает Оруэлл, совершенно не похожа ни на что другое, это семья, в которой, возможно, не те члены контролируют ситуацию - если воспользоваться самой известной фразой эссе - но которая способна в моменты кризиса прийти к экстраординарным демонстрациям коллективной воли: "вся нация может внезапно собраться вместе и действовать на основе своего рода инстинкта, действительно кодекса поведения, который понятен почти всем, хотя никогда не формулировался".
Только социалистическая нация может эффективно бороться, утверждает Оруэлл. Как превратить Англию в такую страну? 'Нужен сознательный открытый бунт простых людей против неэффективности, классовых привилегий и господства стариков'. Как стимулировать эту социалистическую революцию? Здесь Оруэлл, похоже, возлагает свои надежды на "будущую Англию", предвестниками которой он считает неопределенный социальный класс, зародившийся на окраинах больших городов (интересно, что два центра этого нового типа жизни - это места, где жил Оруэлл или рядом с ними - Летчворт и Хейс). Именно эти люди, скорее всего, примут его план социальных и экономических изменений из шести пунктов: национализация, ограничение доходов, демократическая реформа образования, статус доминиона для Индии, Имперский генеральный совет, "в котором должны быть представлены цветные народы", и, в международном масштабе, антифашистский альянс. В их руках можно осуществить целый ряд почти апокалиптических преобразований: "Биржа будет снесена... загородные дома будут снесены, матч Итон-Харроу будет забыт..." Если Англия останется непобежденной, мы увидим подъем "чего-то, чего никогда не существовало прежде, - специфически английского социалистического движения". Оруэлл явно верил, что на момент написания книги некоторые из этих предсказаний и политических идей - гораздо более экстремальные, чем все, за что ручается лейбористская партия - имели шансы быть реализованными на практике. Прошлым летом в Англии сложилась почти революционная ситуация, хотя воспользоваться ею было некому", - писал он в начале 1941 года. Другие левые, но некоммунистические наблюдатели соглашались с ним. 'Была лишь вероятность социальных потрясений', - вспоминала Китти Уинтрингем. Позже, и не так уж и много позже, Оруэлл признает, что неправильно истолковал политические настроения. Но как протореволюционный призыв, "Лев и единорог" прочно утвердил его в традиции радикальных памфлетистов, восходящей к елизаветинской эпохе.
Книга была закончена в атмосфере домашней тревоги. Осенью Эйлин продолжала ухудшаться. Измученная недосыпанием, вызванным бесконечными бомбардировками, и все еще погрязшая в горе по брату, она отказывалась должным образом заботиться о себе, возвращалась домой из министерства в полдень, чтобы приготовить обед Оруэллу, и сообщала не верящей Лидии Джексон, что его здоровье важнее ее. Был период выздоровления у родственников матери в Норфолке, но болезнь сохранялась до конца года. Письмо Норе Майлз, отправленное из Гринвича в начале декабря, звучит для Эйлин довольно жалобно: "Вечно больна. Прикована к постели уже 4 недели и все еще слаба". Если судить по краткому описанию Эйлин ее лечения, врачи приступили к дифференциальной диагностике, в ходе которой цистит, камни в почках и мальтийская лихорадка с осложнениями на яичники следовали друг за другом быстрой чередой, прежде чем они "замолчали, пока диагностировали туберкулезную инфекцию, так что я не могла догадаться, на что они проверяли". Уровень гемоглобина упал до 57 процентов, а вес - до восьми килограммов; никаких определенных выводов сделано не было, и она не возвращалась на работу до нового года.
Завершив работу над "Львом и единорогом", Оруэлл вернулся к журналистике. Это были рутинные задания, но даже самые будничные заказы из "Time and Tide" намекают на более широкие вопросы, которые горели в его сознании. Практически последней статьей, которую он написал в 1940 году, была рецензия на фильм Чарли Чаплина "Великий диктатор". Оруэлл восхищался Чаплином, хотя и признавал, что в фильме не больше единства, чем в обычной пантомиме. Великим достижением актера, по его мнению, было то, что он "выступал за некую концентрированную сущность простого человека, за неистребимую веру в порядочность, которая все еще существует". Январь 1941 года был таким же ледниковым, как и его предшественник. Из Родмелла в Сассексе в день Нового года Вирджиния Вульф жаловалась на "клокочущий ветер, похожий на циркулярную пилу". Неделю спустя она отметила "пустоту. Сплошной мороз. Все еще мороз. Горящий белый. Горящий синий". Через четыре дня она была в Лондоне, осматривала разрушения вокруг Храма, бродила "по заброшенным руинам моих старых площадей", где древняя кирпичная кладка превратилась в белый порошок. Дневник Оруэлла за следующий месяц предлагает похожее, хотя и менее импрессионистическое описание собора Святого Павла, едва тронутого бомбами и возвышающегося как скала среди груды рухнувшей кладки.
Хотя он знал, что нынешняя ситуация исключает возможность серьезной работы, круг интересов Оруэлла начал расширяться. В частности, его связь с Коннолли принесла плоды в виде приглашения регулярно готовить "Лондонское письмо" для леворадикального американского политического журнала Partisan Review, редактор которого Клемент Гринберг появился в Horizon. Формат - заметка в две тысячи слов, освещающая актуальные темы дня, военные события и политические новости, отвечающая просьбе редакторов "о том, чего не говорят в новостях", но в то же время оставляющая место для репортажей и обоснованных спекуляций - пришелся Оруэллу по вкусу, и заказ стал регулярной частью его рутины. Если и был какой-то недостаток в этой возможности обратиться к новой аудитории трансатлантических читателей, то он заключался во временной задержке: между отправкой и публикацией прошло два месяца (первое письмо, написанное 3 января, появилось в номере за март/апрель), и многие предсказания Оруэлла оказались серьезно ошибочными. Тем не менее, письма являются бесценным путеводителем по состоянию Оруэлла на момент их написания, политическим сплетням, которые он собирал, и его мыслям о литературной сцене военного времени. Например, письмо номер один, написанное за месяц до выхода "Льва и единорога", уже показывает отход от некоторых позиций, занятых осенью. После двадцатилетней инерции "повсеместно ощущалась готовность к радикальным экономическим и социальным переменам". Однако теперь казалось, что момент прошел: "квазиреволюционное настроение" улетучилось.
Первый залп Partisan Review заканчивается репортажем из разрушенной войной столицы, взятым из дневника Оруэлла: аккуратно сметенные кучи стекла, запах выходящего газа, узлы экскурсантов, ожидающих у кордонов, где лежали неразорвавшиеся бомбы. По его мнению, вновь утвердилась некая нормальность, когда "все были счастливы днем, не думая о предстоящей ночи, как животные, которые не могут предвидеть будущее, пока у них есть немного еды и место под солнцем". Те же чувства вызывали у него поздние ночные поездки по станциям метро, на которых сотни лондонцев из рабочего класса начали разбивать палатки в качестве убежища от бомб. Его успокаивал "нормальный, домашний воздух": молодые супружеские пары, укрывшиеся под распечатанными прилавками, спящие семьи, "разложенные в ряд, как кролики на плите". Он решил, что здесь, на бетонных платформах, где сыпались бомбы и пролетали самолеты "туда и обратно, каждые несколько минут", все еще можно вести какую-то приличную, коммунальную жизнь. Дневник напомнил ему время, проведенное на Востоке, "когда ты все время думаешь, что убил последнего комара в своей сетке, и каждый раз, как только ты гасишь свет, начинает жужжать другой".
Несмотря на то, что перспектив для полноценной работы на войне все еще не было, он был занят. Три статьи для Left News, органа Левого книжного клуба, написанные весной 1941 года, развивают и в некоторых случаях изменяют аргументы, выдвинутые в "Льве и единороге", особенно в их призыве к радикальному национализму. Жители Ист-Энда, которые приветствовали Георга V во время его юбилейного турне 1935 года с лозунгами типа "Бедные, но верные", были патриотами, но они не были консерваторами, утверждает он в "Нашей возможности". Они верили - "конечно, весьма ошибочно" - что король на их стороне против денежных классов. В журнале "Time and Tide" была жутко пророческая рецензия на антинацистский военный фильм "Побег", главная героиня которого Бонита Грэнвилл ("одна из тех подглядывающих и подслушивающих детей, на производстве которых специализируются все тоталитарные государства") явно приходится двоюродной сестрой отпрыску Парсонов из "Девятнадцати восьмидесяти четырех". Книга "Лев и единорог", опубликованная 19 февраля, хорошо продавалась: первый тираж в пять тысяч экземпляров был увеличен на 50 процентов благодаря предварительным продажам, и еще пять тысяч экземпляров последовали за ним. Ненадолго вернувшись в Уоллингтон в начале марта, Оруэлл, похоже, испытал кратковременное чувство обновления. Крокусы распустились, подснежники были в самом разгаре. Пара зайцев сидела в озимой пшенице и смотрела друг на друга. Время от времени на этой войне, с интервалом в несколько месяцев, вы на несколько мгновений поднимаете нос над водой и замечаете, что земля все еще движется вокруг солнца". Он поднимался на воздух.