Глава 7. Эйден

Плейлист: Ben Gibbard, Feist — Train North

Доктор Дитрих отпивает чай, затем крутит рулетку.

— Левую руку на красное.

Рука Фрейи проскальзывает под моей грудью, задевая мои грудные мышцы. Её волосы, мягкий запах лимона и скошенной травы, такой мягкий и неизменно манящий, окружает меня. Я вдыхаю её, чувствуя, как она прерывисто выдыхает подо мной. Дальше мне надо сделать свой ход, отчего мой пах задевает её задницу. Мы оказываемся в весьма недвусмысленной позиции, но доктора Дитрих, похоже, это не смущает. Она крадёт ещё глоточек чая и снова щелчком пальца заставляет рулетку крутиться.

— Правую ногу на зелёное.

— Это жестоко, — бурчит Фрейя.

— Я безжалостна, — доктор Дитрих изображает злодейский хохот. — Но это для вашего же блага.

Фрейя тянется правой ногой и оказывается вплотную ко мне, прижата к моему паху. Я закрываю глаза и представляю, как целую её в шею, покусываю местечко между лопатками. Я тянусь к зелёному кружку, вжав бедро между ногами Фрейи. Моё тело напрягается от нужды, внизу живота нарастает горячее ноющее ощущение, которое удивляет меня не меньше, чем её.

Она втягивает воздух, когда вес моего тела ложится на неё, моё тёплое дыхание обдаёт её шею. Я хрипло выдыхаю, затем медленно делаю глубокий вдох.

Доктор Дитрих снова щёлкает по рулетке.

— Левую ногу на жёлтое.

Мы соответствующим образом смещаемся и от сексуального напряжения переходим к откровенному дискомфорту. Моё тело не создано, чтобы сгибаться под таким углом.

— Эм, доктор Дитрих? — слабым голосом зовёт Фрейя. — Вы не могли бы ещё раз крутануть рулетку?

Доктор Дитрих хмуро смотрит на предмет в своих руках.

— Хм. Рулетка, кажется, сломалась, — она швыряет ту через плечо, и рулетка падает в беспорядочную кучу других вещей на её столе. — Полагаю, мне придётся просто задавать вам вопрос, а когда вы дадите ответ, я выберу вам новую точку.

— Чего? — пищит Фрейя.

— Назови мне одну вещь, которую ты любишь в Эйдене.

— Помимо его задницы?

Я хмуро смотрю на неё.

— Фрейя, будь серьёзнее.

— Эйден, мы играем в твистер и находимся в такой изобретательной позе, в которой мы никогда даже не тр...

— Фрейя!

Она прочищает горло.

— Простите. Ладно. Я люблю приверженность Эйдена. О Господи, у меня спина болит.

Доктору Дитрих плевать на дискомфорт в позвоночнике.

— Приверженность чему?

— Это уже второй вопрос! — верещит Фрейя.

— Ооо, какая жалость, — отзывается доктор Дитрих. — Так уж получилось, что я капитан этого Твистера, и мне решать. Ты всё равно дала неполный ответ. Лучше надейся, что я не выберу «правую ногу на зелёное».

Я смотрю на это место. Думаю, Фрейя переломится пополам.

Мои руки трясутся, очки запотели, в глаза стекает пот.

— Фрей, можешь просто ответить?

— Иисусе, Эйден, я же думаю.

— Тебе надо размышлять над тем, приверженность чему тебя восхищает во мне?

— Заглохни, здоровяк, — советует доктор Дитрих.

— Я люблю его приверженность, — выпаливает Фрейя, — тому, чтобы извлечь максимум из всего, что даёт ему жизнь. Он наслаждается маленькими дарами жизни, выжимает каждую каплю смысла и возможности, а потом применяет ту же приверженность в общении со студентами, в его работе... — её голос срывается. — В наших отношениях. По крайней мере, он делал это раньше. А теперь, пожалуйста, можете выбрать место, пока я не заработала себе смещение позвоночного диска?

Моё сердце ухает в пятки. Боже, как же сильно я облажался. Всё это было для неё, но я заставил её чувствовать себя так, будто она последняя в списке моих приоритетов.

— Хорошая работа, — говорит доктор Дитрих. — Левую руку на синее.

Фрейя немедленно принимает комфортную позу собаки мордой вниз. Я просто пи**ец как завидую.

— А теперь, любезный сэр, — доктор Дитрих поправляет свои очки. — Одна вещь, которую ты любишь в своей жене.

— Она проживает свою любовь так, что это невозможно не почувствовать. Как только я понял, что Фрейя любит меня, я сразу это знал. Мне не приходилось гадать. Мы встречались не так долго. Я слёг с гриппом, а она оставалась со мной, даже когда я был заразным. Когда я наконец-то перестал бредить и молить о смерти (да, я хуже маленького ребенка, когда болею), я спросил, что она делает, зачем рискует и остаётся со мной. А она просто погладила меня по волосам и сказала: «Мне и в голову не придёт быть где-то ещё».

Я хрипло сглатываю, косясь на Фрейю. Она свесила голову и шмыгает носом.

— Я посмотрел ей в глаза и увидел любовь, — шепчу я вопреки узлу, сдавившему грудь. — Я ощутил любовь. И я хочу вернуть это. Я хочу снова чувствовать любовь вместе с Фрейей.

Фрейя падает на коврик для Твистера, закрыв лицо, и начинает плакать. Прежде чем доктор Дитрих успевает что-то сказать, прежде чем сознательная мысль формируется у меня в голове, я уже притягиваю Фрейю в свои объятия.

Доктор Дитрих приседает на корточки, размеренно и мягко гладя Фрейю ладонью по спине.

После нескольких минут её плача, показавшихся вечными и вызвавших у меня такое ощущение, будто моё сердце пилой вырезают из груди, Фрейя выпрямляется и вытирает глаза.

— Извините, что я сорвалась, — шепчет она.

— Давайте закончим с игрой. Присаживайтесь оба, — говорит доктор Дитрих, снова садясь на свой стул.

Мы с Фрейей встаём, затем опускаемся на диван, и наши тела оказываются чуть ближе друг к другу, чем в начале. Я стараюсь не замечать это, не наделять смыслом. Если Фрейя и обращает внимание, то не показывает.

— Фрейя, меня беспокоит, что ты извинилась за плач, — говорит доктор Дитрих. — Я горжусь тобой за то, что ты плакала. Прочувствовать наши чувства — это смелое и здоровое поведение.

Фрейя слабо улыбается доктору Дитрих сквозь слёзы, затем сморкается.

— Чем вызваны твои слёзы? — спрашивает доктор Дитрих. — Назови свои эмоции словами.

Фрейя прикусывает губу.

— Боль. Смятение. Злость.

— Хорошо. Продолжай, если хочешь.

— Я не понимаю, почему мы здесь. Если Эйден хочет чувствовать любовь со мной, почему наша коммуникация изначально пострадала? Почему он скрывал всё от меня — его работу, его тревожность и её влияние на физическую близость? Это действительно потому, что он разбирался сам с собой? Он не мог сказать мне... всё это по ходу процесса?

Доктор Дитрих покачивается на стуле.

— Ну, думаю, тебе стоит спросить у него. А ещё я думаю, тебе надо спросить себя: ты тоже утаивала от Эйдена мысли или чувства, о которых ему стоит знать?

Фрейя смотрит на свои ладони, затем поднимает взгляд на меня, и в её глазах блестит новая уязвимость.

— Я... — она прочищает горло. — Иногда я вроде как закупориваю свои чувства внутри и стараюсь разобраться с ними, прежде чем говорить ему.

— Ладно, — мягко произносит доктор Дитрих. — Почему?

Фрейя нервно косится на меня, затем отводит глаза.

— Я не хочу беспокоить Эйдена, когда мои эмоции зашкаливают. Я знаю, его расстраивает, когда я слетаю с катушек.

— Фрейя, — я сжимаю её ладонь. Так больно слышать, что она скрывает себя, причиняет себе такую боль, чтобы защитить меня.

«Продыши это, Эйден. Дыши».

— Фрейя, — шепчу я. — Я всегда хочу знать, что ты чувствуешь.

— Кто бы говорил, — огрызается она сквозь слёзы.

— Потому что это я страдаю от тревожности, а не ты! Тебе не нужно тащить на себе всё то ментальное бремя, что и я. Я стараюсь вносить коррективы, чтобы было справедливо.

— Ах, — доктор Дитрих поднимает ладонь. — Насчет этого слова, «справедливо»... идея «справедливости» в браке или любых отношениях попросту невозможна. Никакой брак не является справедливым. Он комплементарный, взаимодополняющий. Идея справедливости — это в лучшем случае абсурд, в худшем случае эйблизм.

Мы оба резко поворачиваем головы и смотрим на неё.

— Эйблизм? — переспрашивает Фрейя.

— Эйблизм, — подтверждает доктор Дитрих. — Потому что утверждение, будто отношения должны быть «справедливыми», намекает, что лишь определённый баланс и распределение навыков и возможностей имеет ценность. Это утверждает деспотичную, вредоносную идею, что для нормального партнёрства необходима некая «нормальность» или «стандарт». Тогда как в реальности нужны лишь два человека, которые любят то, что они дают друг другу, и вместе делят работу любви и жизни.

Доктор Дитрих по-доброму улыбается нам.

— Эйден, ты пытаешься уберечь Фрейю от необходимости эмоционально нести на себе «больше», чем она должна по твоему мнению. Фрейя, ты избегаешь честности насчёт чувств и мыслей, которые по твоему мнению заставят Эйдена чувствовать «больше», чем по-твоему должен. У вас обоих хорошие намерения, но это ужасная идея. И многие пары так делают. Даже после того, как ты, Фрейя, поклялась любить его всего, а ты, Эйден, поклялся отдавать ей всего себя.

Фрейя моргает, глядя на меня, и у неё глаза на мокром месте. Я смотрю на неё, так сильно желая обнять и поцелуями высушить её слёзы.

— Фрейя просто пыталась меня защитить, — говорю я доктору Дитрих, не сводя глаз с Фрейи. — И я тоже пытался защитить её.

— Да, — говорит доктор Дитрих. — Но мы защищаем своих супругов от тех вещей, которые способны нанести настоящий урон — насилие, жестокость — а не от наших врождённых уязвимостей и потребностей. Эти вещи они должны любить и взаимодополнять. В противном случае, — выразительно дополняет она, — страдает наша близость, наша связь... наша любовь.

Фрейя всматривается в мои глаза.

— Логично.

— И ещё, Фрейя, — говорит доктор Дитрих, — мои клиенты-женщины часто осознают это на приёме — они утаивают свои чувства, потому что наша культура диктует, что нас не воспринимают всерьёз, когда мы «эмоциональны». Но я скажу тебе — твоему мужу нужно слышать твои слова о чувствах. Эйден, надеюсь, ты понимаешь их значимость.

Я киваю.

— Понимаю. Но может, я не давал это ясно понять. Я хочу, чтобы ты говорила мне, Фрейя. Я постараюсь получше демонстрировать это.

Фрейя поднимает на меня взгляд.