— Ну, на работе я весьма целеустремлённый, стараюсь укрепить свою позицию, но я также тружусь над разработкой одной бизнес-возможности, которая подарит нам финансовую стабильность. И да, отчасти я занимаюсь этим, чтобы унять свои беспокойства по поводу денег, но и потому, что это попросту ответственный поступок. Это правильно для моей семьи. Проблема в том, что риски и возможные провалы на работе часто провоцируют мою тревожность, так что это своего рода порочный круг. А потом, когда всё настолько плохо...

«Выкладывай. Скажи это. Скажи ей, что планирование ребёнка заставило твою тревожность просто зашкаливать, бл*дь. Скажи, что твой мозг переполнен кортизолом и адреналином, бешено перебирает опасения, "что если" и негативные сценарии...»

Мой рот открывается и закрывается, руки сжимаются в кулаки так, что ноют пальцы.

«Скажи, что тебе практически невозможно расслабиться достаточно, чтобы испытывать возбуждение, оставаться возбуждённым или закончить, а если ты увеличишь дозировку лекарств от тревожности, станет ещё хуже».

«Скажи ей».

Я прикусываю щёку до крови, боль и стыд сплетаются во мне. Я знаю, что скрывал это от неё дольше, чем хотел; прекрасно понимаю, что честность — это золото, и главное — открытая коммуникация. Но Боже, у меня были свои причины. Потому что я знаю свою жену. Я точно знаю, что она сделала бы, если бы я рассказал ей о своей проблеме. Она бы отложила свои планы, приглушила надежды. Начала снова принимать контрацептивы, заверила, что мы можем отложить беременность...

Это по-тихому сокрушило бы её. А я не собираюсь сокрушать свою жену.

Фрейя с любопытством смотрит на меня.

— Почему ты мне не сказал, Эйден?

— Потому что дело не только в моей тревожности, Фрейя. Это... — я прерывисто выдыхаю, напрягая руки, проводя ими по волосам. — Моя тревожность... повлияла на моё либидо. Я не знал, как говорить об одном, не упоминая другое, поэтому молчал. Мне не стоило так поступать. Прости.

Вот. Частичная правда.

Также известная как ложь посредством умолчания.

Фрейя отшатывается, всматриваясь в моё лицо. Я шокировал её.

Доктор Дитрих кивает.

— Спасибо, Эйден, что открылся и поделился этим. Я бы хотела задать уточняющий вопрос. Почему ты чувствовал себя неспособным сказать Фрейе о том, что твоя тревожность обострилась и сказывается на твоей сексуальной жизни?

Я смотрю Фрейе в глаза.

— Я не хотел обременять её. Фрейя и без того так сильно меня поддерживает. Я просто... Я пытался сосредоточиться на том, чтобы разобраться самому, и не взваливать ещё больше на её плечи.

— Ты мог бы сказать ей и работать над этим, — говорит доктор Дитрих.

И в комнате воцаряется сгустившееся молчание.

Но тогда мне пришлось бы признаться... во всём. Что тревожность делает с моим телом, как сильно она отстраняет меня от неё.

— Я думаю... — я хрипло откашливаюсь. — Думаю, я боялся даже самому себе признаться в том, насколько серьёзно всё стало, что уж говорить о признании Фрейе.

Доктор Дитрих медленно кивает.

— Если мы не честны сами с собой, мы не можем быть честны с нашими супругами. Это хорошее понимание себя. Я рада это слышать. Ты принимаешь препараты от тревожности и посещаешь психолога, верно?

— Да.

— Ты заслуживаешь заботы и поддержки, Эйден. Пожалуйста, следи и не забывай про это.

Ага. Во всё моё скудное свободное время.

— Находи время, — говорит доктор Дитрих, будто прочитав мои мысли. — Фрейя? — мягко спрашивает она. — Есть мысли после услышанного?

Фрейя смотрит на меня, и её лицо выражает боль.

— Мне хотелось бы знать, Эйден. Ты обычно прозрачен в отношении своей тревожности, и я всегда готова выслушать, чтобы поддержать тебя. Но узнать только сейчас... это тяжело. Я чувствую себя исключённой, отгороженной. Опять.

Я соприкасаюсь костяшками пальцев с Фрейей.

— Прости.

Она долго смотрит на меня, затем стирает ускользнувшую слезинку.

— Что ж, теперь, когда мы озвучили некоторые изначальные чувства, у меня есть представление, с чем мы имеем дело, — говорит доктор Дитрих. — Позвольте мне на мгновение вернуться назад и поделиться своим ключевым тезисом. В нашей культуре бытует ложь, якобы наш романтический партнёр должен буквально на экстрасенсорном уровне читать наши эмоции и мысли, и это служит индикатором интимной близости. Если мы чувствуем, что они нас «не понимают», то рассуждаем, что потеряли ту волшебную интимную связь.

— Но это не так. Правда заключается в том, что за свои взрослые годы мы меняемся и значительно вырастаем, и чтобы сохранить близость с постоянным партнёром, мы должны продолжать узнавать их, изучать, является ли наш рост совместимым или отклоняющимся. Однако мы не можем узнать это, пока не предпринимаем активных действий, чтобы узнать нашего партнёра, особенно когда он или она меняются до такой степени, что мы будто их не узнаем. Если мы понимаем, что можем наладить контакт, оценить и поддержать их развитие, и они отвечают тем же, то мы заново открываем для себя интимную близость.

— Так как это применимо к нам? — спрашиваю я. — Вы говорите, что мы изменились?

Она склоняет голову набок.

— Разве нет?

Фрейя слегка ёрзает на диване.

— Я толком не задумывалась об этом, но да. Очевидно же, что мы уже не те, какими были в двадцать с чем-то.

— И возможно, ваши привычки в практике и создании интимной близости не изменились вместе с вами, — говорит доктор Дитрих. — Не подстроились под ваши мечты и желания, под ваше ментальное здоровье и эмоциональные потребности.

Она награждает нас выразительным взглядом. Мы оба съёживаемся.

— Но ведь интимная близость просто... есть... разве нет? — спрашивает Фрейя после короткой паузы. — Если вы оба до сих пор преданы друг другу, она должна быть, верно?

— О Боже, нет, — доктор Дитрих потягивает чай, затем переводит взгляд между нами. — Близость — это не интуиция. Это даже не знакомость привычки. Близость — это работа. Иногда это счастливая работа, как собирать поспевшие на солнце яблоки, которые сами так и падают с веток. А иногда это всё равно что искать трюфельные грибы — ползать на коленях, безуспешно возиться; приходится рыться в грязи, и первые попытки могут оказаться безрезультатными, прежде чем вы найдёте золотую жилу.

Фрейя морщит нос. Она ненавидит грибы.

Доктор Дитрих, похоже, замечает.

— Да, эта метафора тяжело даётся привередливым в еде. Но что поделать, мы не можем быть хорошими для всех!

В комнате воцаряется тишина. Улыбка доктора Дитрих медленно угасает.

— Я знаю, это непросто, и я больше нагружаю вас, чем избавляю от бремени, как вы ожидаете от психолога. К сожалению, начинается всё именно так. Безобразно, ошеломительно и тяжело. Но знаете что? Сегодня вы выбрали друг друга. Вы выделили время в своём занятом графике, отстегнули немного с трудом заработанных денег и сказали, что вы верите друг в друга достаточно, чтобы прийти и попытаться. Так что похлопайте себя по плечу.

Когда мы оба не воспринимаем её буквально, она снова улыбается.

— Нет, правда. Давайте.

Мы неловко похлопываем себя.

— Великолепно, — продолжает она. — Итак, семейная психотерапия подобна любому новому виду физических упражнений: мы усиленно работаем, затем отдыхаем, давая мышцам передохнуть и остыть. Вы сегодня многое сделали, так что теперь мы переключимся.

Я моргаю.

— Мы разговаривали пятнадцать минут.

— Двадцать, вообще-то. И какие это были минуты! — бодро восклицает она.

Фрейя трёт лицо.

— Итак, — говорит доктор Дитрих, заводя руку за себя. — Без дальнейших предисловий...

Коробка с грохотом падает на стол.

Я смотрю на игру родом из моего детства.

— Твистер?

— Да, ребята. Мы разомнёмся — при условии, что никто не чувствует себя физически не в безопасности или не может выносить прикосновения. В ваших опросниках такого не было, но я переспрошу ещё раз. Что-нибудь поменялось?

Фрейя покачала головой.

— Нет. Я в порядке, — говорит она.

Я киваю.

— Я тоже.

— Супер. Снимаем носки... о, вы посмотрите, — доктор Дитрих нагибается и разворачивает коврик Твистера, шевеля ногами в носках и биркенштоках. — На вас обоих сандалии без носков. Интересно.

Фрейя косится на меня, и в уголках её губ играет намёк на улыбку. Я улыбаюсь в ответ, и на мгновение это снова с нами — искра в её глазах. Легчайший намёк на взаимосвязь.

— Тогда на пол, — командует доктор Дитрих, отодвигая свой стул назад. — Да начнётся игра!