Эйден поворачивается к ней.

— Что вы думаете?

— То, что вы мне рассказали, демонстрирует, что вы достигли важной промежуточной точки в примирении: восстановление доверия. Вы примирились с очень важной правдой, что два любящих человека могут причинить друг другу сильную боль, зачастую сами того не желая. Это всё равно что уронить настольную лампу. Стоит лишь грубо задеть локтем, не глядя, и стекло разбилось, а форма безвозвратно погнулась. Так легко сломать что-то, и так парадоксально сложно это починить. Даже когда мы делаем это, результат никогда не выглядит прежним.

Эйден удерживает мой взгляд, и мы разделяем краткий миг негласного понимания.

— И вы решили, — продолжает доктор Дитрих, — что вы можете видеть красоту в этих сшитых, склеенных участках, и вы готовы учиться на будущее. Следить за этим коварным локтем, вместе с тем принимая возможность, что боль может прийти снова, надеяться, что на сей раз будет деликатнее, и клей прощения сумеет заделать возникшие трещинки.

Я прислоняюсь к Эйдену.

— Мне нравится эта метафора.

Он обнимает меня одной рукой.

— Мне тоже.

— Вот и хорошо, — бодро говорит она. — Итак, к следующему пункту. Секс.

Эйден умудряется поперхнуться воздухом и отводит глаза. Я нежно похлопываю его по бедру.

Доктор Дитрих с тёплой улыбкой пожимает плечами.

— Давайте поговорим о том, как у вас дела в этом отношении. Рискну предположить, что между вами было нечто интимное. Потому что это, — она показывает на наши тела, прижатые друг к другу на диване, — так и кричит «Мы немножко прогнули под себя правила».

Я краснею. Эйден откашливается и хрипло говорит:

— Да. Правила были немножко прогнуты.

Мой румянец становится ещё гуще, пока я смотрю на свои руки.

— Что ж, это хорошо. Я одобряю. Более того, я снимаю запрет. С одной оговоркой, — она смотрит на Эйдена, затем на меня. — Полная прозрачность в коммуникации. Секс уязвим. Когда вы готовы к такому интиму, я хочу, чтобы разговор и диалог между вами развивались честно и доверительно. Если вы натыкаетесь на препятствие, то сдаёте назад, перегруппируетесь и говорите. Затем снова пробуете подступиться к физической близости. Хорошо?

Лицо Эйдена выглядит мрачным, глаза напряжены. И... я понятия не имею, как это трактовать. Наверное, вопрос в его тревожности и в том, как она повлияла на его либидо, но на Гавайях эта проблема как будто не играла роли. Если дело не в этом, то в чём?

— Ладно, — говорю я ей.

— Да, — шепчет он. — Ладно.

— Супер, — говорит доктор Дитрих, разворачивается на стуле и берёт пульт со стопки бумаг, которая даже мне кажется ужасно беспорядочной. — А теперь к самому весёлому.

Она нажимает на кнопку, и мы оба дёргаемся от неожиданности, когда из узкого столика возле её письменного стола поднимается монитор. Пошарив в ящиках стола, она достаёт два джойстика и бросает нам.

— Пора поубивать зомби.

Эйден хмуро смотрит на неё.

— Вы реально говорите нам поиграть в видеоигры?

Доктор Дитрих вздыхает.

— Твой внутренний педагог постоянно сомневается в моих методах.

Эйден краснеет.

— Извините.

Я беру джойстик и кошусь на Эйдена.

— Он сломал руку, доктор Дитрих. Это даёт мне несправедливое преимущество.

Она улыбается.

— Тогда хорошо, что вы играете вместе. Вы двое против всего мира. Как вам такое?

Эйден поддевает меня бедром, удерживая мой взгляд. Его улыбка ослепляет.

— Мне это очень нравится.