— Да. Должна, — вздохнув, я провожу ладонью по волосам. — Но мы вот-вот уедем в отпуск со всей её семьёй, и она отчаянно хочет поддерживать хороший фасад перед всеми ними, не хочет беспокоить её родителей, поскольку это их праздник. Так что сейчас не лучшее время.

«Кого ты обманываешь? Удачного момента никогда не будет».

Том натягивает бейсболку пониже, когда солнце становится ярче и купает нас в жарких лучах.

— Звучит весьма стрессово.

— Так и будет.

— Один лишь перелёт, — его передёргивает. — Ненавижу эти летающие жестянки.

Я смотрю на него.

— Да. Это... я чувствую то же самое.

— Но ты полетишь, — говорит он. — Ради неё.

— Да, я лечу с ними. Ради неё. И её семья мне правда нравится. Я их люблю. Кажется, это самое близкое подобие семьи, что я получу.

— Потому что у тебя есть только мама и ты?

Я кошусь на него, и по моей шее бегут нервные мурашки.

«Полегче, Эйден. Твоя тревожность зашкаливает. И в такие моменты ты подозрительный и дёрганый».

Но я всё равно спрашиваю:

— Откуда ты знаешь, что у меня нет братьев и сестёр или отца?

Том пожимает плачами и отворачивается.

— У тебя в кабинете нет фотографий, помимо твоей жены и матери. Не то чтобы шарился, но я же прибираюсь там, ты же знаешь. И я умею читать между строк. Эта история аутсайдера чёрным по белому говорит «отец свалил в закат».

Моё сердце ухает в пятки.

— Настолько очевидно, да?

Том резко встаёт и смотрит на наручные часы.

— Чёрт. Совсем забыл про время. Надо заступить на смену, — взяв в одну руку термос, в другую сумку-холодильник, он поворачивается, будто собираясь уходить, а потом останавливается и опять смотрит на меня. — Я не хотел обидеть, когда сказал это. Когда я говорил, что это очевидно, я подразумевал, что обстоятельства явно выстроились против тебя, потому что мужчина, который должен был быть рядом, ушёл. Очевидно в смысле, что ты добился невероятных результатов, хоть и боролся против зыбучих песков нищеты и плачевного старта в жизни.

В моём горле встает ком.

— О. Ну... спасибо.

— Твой старик тебя подвёл, — говорит Том, глядя на свои рабочие ботинки. — Это создало для тебя сложности. И это неправильно. Но... ну, если это тебе поможет, я бы сказал, что ему наверняка тоже тяжело где-то там.

— Не могу сказать, что мне есть до этого дело, Том.

Он кивает, будто ожидал такого ответа.

— Да, и я тебя не виню. Однако теперь он несёт свой крест. Запомни мои слова.

Я встаю вместе с Томом, сунув руки в карманы. Мы почти одного роста. Может, я выше на пару сантиметров. Он держит глаза опущенными, переступает с ноги на ногу.

— Почему?

— Потому что после ухода он каждый день скучал по тебе. Ему приходится жить с последствиями своего решения. Он не видел, как ты рос, не может гордиться тем, каким ты стал, или смотреть, какой ты сильный. Он не получит права узнавать себя в тебе, познакомиться с твоей женой, подержать на руках своих внуков.

— Я бы сказал, это справедливо.

— Да, — говорит Том. — Я тоже так думаю.

Затем, не сказав ни слова, он в знак прощания дотрагивается до бейсболки, поворачивается и уходит.

Я смотрю ему вслед, чувствуя себя странно и неспокойно. Я рассказал уборщику о своей затруднительной ситуации больше, чем собственной жене. Что это говорит обо мне? Что я творю?

Я поворачиваюсь к зданию, рассердившись на себя, и тут мой телефон вибрирует. Достав его из кармана, я смотрю на экран. Сообщение от Дэна.

«Та инвестор, что присматривалась, попросила полную презентацию. Скрестим пальцы. Она может оказаться той самой».

Я быстро отвечаю ему, а когда закрываю сообщения, меня приветствует фото, установленное на обои телефона. Фрейя, запрокинувшая голову к солнцу — широкая улыбка, волнистые светлые волосы, взъерошенные ветерком.

Я сжимаю телефон и смотрю на свою некогда счастливую жену. Я прижимаю гаджет к подвеске под моей рубашкой. Обещание и надежда, прижатые к моей груди.