На рисунке Томаса изобретатель был изображен крупным планом в полете. Лицо, искаженное ужасом, растопыренные руки, которыми он словно пытался ухватиться за воздух. Над ним болтался моток ткани нераскрывшегося парашюта на фоне острого носа башни, вонзавшегося в небо.

Очередное преступление автомобильных бандитов полностью лишило портного-парашютиста права на первую страницу. Томас примчался в редакцию и немедленно взялся за работу. У него имелись следующие материалы: фотография перекрестка Сен-Лазар, где было совершено преступление; фотография жертвы; данные об автомобиле фирмы Делонэ-Бельвиль, о котором свидетели говорили, что он был синим, тогда как другие утверждали, что он зеленый. Какой-то почтальон увидел его желтым. В результате Томас сделал его сине-зеленым. Никто не мог описать, как выглядели бандиты. Он нарисовал их усатыми, в каскетках и темных очках.

Томас сделал несколько набросков, потом два или три окончательных варианта. Один из них понравился редактору, и его нужно было оформить как следует. В очередной раз Томас вернулся домой очень поздно.

Телеграмма из Лондона сообщала дату выхода в море большого английского трансатлантического лайнера. Он обогнал на неделю французский пакетбот.

Когда Томас вернулся домой поздно ночью, Бланш плакала. Элен держала девочку на руках, баюкала и негромко разговаривала с ней, чтобы успокоить.

— Что с ней такое? — Ничего особенного… У нее режутся зубки… — Дочерью должна заниматься Полина… Ты очень устаешь… — Ты же знаешь, что ее нет дома… — Нет дома? Ах, да, действительно… Он забыл, заработавшись, про Нижинского. Ирен Лабассьер, подруга Полины, заказала три билета на новый спектакль русского балета и пригласила их на премьеру. Для него это было настоящее паломничество. Он вспомнил о своем смущении, о слишком маленькой шляпе, о фантастической поездке на фиакре. Томас с радостью подумал о возможном повторении прежнего чуда. Он поцеловал Полину — в тот самый момент, когда бандит Гарнье выстрелил в полицейского Гарнье.

— За ней заехала подруга, — сказала Элен. — Ты знаешь, что она владеет собственностью… Наш дом теперь принадлежит ей… Она вдова уже пять месяцев… Но это не мешает ей появляться в обществе!.. Когда и что ей мешало? Она носила траур с бриллиантами.

Ирен Лабассьер остановила свою машину перед дверью на улице Рейнуар и отправила шофера за спутниками. Она была расстроена, увидев Полину одну, без Томаса. Машина тронулась, глухо ворча, потому что имела мотор гоночного автомобиля, он не мог как следует разогнаться на улицах города.

Томас проснулся с первыми лучами солнца. Он находился в постели один. Неужели Полина уже встала? Это было мало похоже на нее… Выйдя на лестницу, столкнулся с Элен. Она улыбнулась и приложила палец к губам.

— Тише!.. Дочь заснула… У нее лезут зубки. Но он думал о Полине.

Она тоже спала, но в кладовке. Томас заметил, заглянув в щель, что жена лежала на кровати Рекамье, полураздетая, набросив на себя шубку. Ее красное платье лежало на стуле, свисая на пол. Шляпка вместе с туфлями валялась на туалетном столике.

Томас долго ждал, пока она не вышла из своего убежища, не полностью пришедшая в себя.

— Что это с тобой?.. Почему спала в кладовке? — Я не хотела будить тебя… Зевая, Полина прошла на кухню в надежде найти там кофе. — Что это ты вдруг стала заботиться о моем сне? Он перешел на крик. — Ты просто боялась, что я узнаю, во сколько вернулась! — Поинтересуйся у своей матери, я не сомневаюсь, что она откроет тебе этот секрет!.. Ах, кофе не осталось… Ты не хочешь смолоть мне немного кофе? — Сама займись своим кофе! Или выпей холодной воды — быстрей проснешься! Томас все же сел за стол, зажав мельницу для кофе между ног, и принялся яростно крутить ручку. Полина поставила на плиту кастрюльку с водой и чиркнула спичкой о коробок. Потом спокойно сказала:

— Я вернулась в четыре часа… — В половине пятого, — уточнила из прихожей Элен. — Церковный колокол как раз прозвонил половину часа. — Вот видишь, она знала… — Не вмешивай мою мать в свои дела!.. Где ты была? Чем занималась после театра? Он кричал все громче и громче. Бланш проснулась и заплакала.

— Мы ужинали с друзьями в кафе «Париж»… — Какими еще друзьями? — Ты их не знаешь… — Твой отец был с вами? — Да… Ах, нет… Но что это меняет? Я давно уже не ребенок! — Ты моя жена! И я не хочу, чтобы моя жена где-то шлялась по ночам! — Тебя тоже приглашали, мог пойти со мной! И ты никогда не интересовался, что я делала, когда исчез год назад… Дай мне! Она протянула руку.

— Что тебе нужно? — Дай мне кофе!.. И хватит крутить ручку! Томас встал и бросил кофейную мельницу в раковину. — Вот тебе твой кофе! Больше никогда не будешь ходить неизвестно куда! Никогда! Ты слышишь? Я должен знать, где ты и с кем! Сегодня я возвращаюсь в пять часов, постарайся быть дома! Он вышел, хлопнув дверью, и на кухне воцарилась тишина. Бланш перестала плакать. Элен вошла в кухню, держа ребенка на руках. Полина собрала ложкой разбавленное водой кофе из раковины и вылила смесь в кастрюлю.

— Вместо того чтобы развлекаться, — бросила Элен, — вы бы лучше занимались дочерью! — Вы же не даете мне дотронуться до нее!.. Дайте я подержу! Она протянула руки к ребенку. Элен отступила. — Мне кажется, вы с удовольствием бросили бы ее! — Вот видите! — Вас не назовешь ни матерью, ни женой!.. Достойная женщина не гуляет ночью без мужа и не возвращается на заре!

— Мне от вас ничего не нужно! Оставьте меня в покое!.. Схватив чашку с кофе, она скрылась в чулане и закрылась там. Вышла перед обедом, надев другое платье, тоже красное. У Полины опять появилась возможность выбора туалета. Томас продал несколько картин другу своего кузена, некоему Тюрье, торговавшему картинами. И ему хорошо платили в газете. У него появилась возможность отдавать деньги матери и жене. Элен откладывала свою часть; кроме того, она снова стала давать уроки. Во время своего отсутствия, доверяла Бланш кормилице.

Денег, что получала от мужа Полина, было далеко не достаточно, чтобы покупать имевшиеся у нее наряды. Большинство платьев она получала от Ирен, ее подруги. Та отдавала ей наряды после того, как надевала их раз или два, а иногда вообще ни разу, в особенности те, что отдавала перешивать своей портнихе.

Заботясь о Полине, Ирен часто имела возможность встречаться с Томасом. Но ей пока не доводилось увидеть его без свидетелей. Любезность, с которой она общалась с Томасом, наверняка была способна воспламенить любого из известных ей мужчин. Но не его. Ирен догадывалась, что он все еще любит свою жену. И она понимала, как они не подходили друг другу! Томас ничего не понимал в этой женщине. Ей был нужен хорошо понимающий мужчина, относящийся к ней по-отечески… И блестяще воспитанный… Томас же казался слишком неотесанным… И Полина не обладала даром отшлифовать его… Разумеется, для того, чтобы он стал известным и был принят в светском обществе… Генри, похоже, интересовался им только как художником. У него, несомненно, было чутье, у нашего дорогого Генри… Интересно, понимала ли эта малышка, каким красавцем был ее муж? Были ли у Ирен шансы? Красавчик, возможно, гениальный художник, нечто новое для нее… Но такой наивный…

Полина вернулась часа в четыре. Томас смог выбраться домой только в восемь часов. Едва они сели за стол, как начал расспрашивать Полину о «друзьях», с которыми она ужинала. Жена назвала ему пять или шесть имен, мужчин и женщин, все они были незнакомы ему. Томас обвинил ее во лжи, разнервничался и опять раскричался. Полина встала и скрылась в своем убежище. Она перенесла туда постель и оформила свой собственный мирок из нескольких предметов мебели, со шкурой вместо ковра. По стенам развесила в качестве украшения свои яркие платья. Томас хотел зайти к ней, но Полина заперлась на ключ и не впустила его.

На следующие дни ситуация стала повторяться. Когда муж уходил, она тоже выбиралась в город. Когда Томас возвращался, Полина уже была дома. С наступлением ночи она запиралась «у себя». Однажды вечером он попытался войти к ней, вырвал ручку и принялся ломать дверь. Томаса остановил крик Бланш. На следующее утро он сел на поезд в Трувиль.

Он уже приезжал несколько раз в курортный городок, обычно на несколько дней, когда одолевало желание рисовать. Полина никогда не соглашалась сопровождать его. У нее остались воспоминания, связанные с пляжем, по-прежнему ранившие ее. Томас даже не догадывался об этом. Для него Трувиль оставался воплощением моря, неба и бесконечного света.

Во время одной из таких поездок он познакомился с Тюрье, торговцем картинами, приехавшим на отдых вместе с Генри. Тюрье приобрел у него три картины и отобрал еще десять, которые собирался захватить с собой в Америку, где устраивал выставку молодых французских художников.

Томас принялся рисовать днем и ночью. Вилла оставалась пустой, отдыхающих в Трувиле почти не было. Мартовский ветер рвал в клочья море и небо. Сидя перед мольбертом, Томас спасался от холода, завернувшись в одеяло и обвязавшись вокруг пояса веревкой, чтобы одеяло не спадало. Когда хотел есть, он шел в центр, съедал омлет или порцию устриц в первом попавшемся рыбацком бистро. Частенько подбадривал себя хлебом и вином, причем вином все чаще и чаще. Он страшно отощал. Жил, не имея представления о времени. Забыл Париж, газету, Полину, Бланш, мать. Когда случайно вспоминал их, эти воспоминания подталкивали его бежать еще дальше от семейных уз, от любви и работы. Чтобы чувствовать себя абсолютно свободным. Чтобы писать картину за картиной.

Когда сэр Генри утверждал, что его мать продолжает охотиться на лис, он сильно преувеличивал. Леди Августе исполнилось восемьдесят четыре года, и она оставила верховую езду, чтобы не рисковать. Но продолжала водить, и на приличной скорости, любой из трех своих автомобилей по узким местным дорогам, построенным на территории страны ее отцом, великим Джонатаном.