Однажды утром Далла сказала Томасу что-то показавшееся ему очень важным, но он понял ее слова не лучше, чем все остальное. Она несколько раз повторила свою фразу с раздраженным видом, так как считала, что он обязательно должен понимать ее. Ведь это было так просто! Наконец она отказалась от дальнейших объяснений, покачав головой, что должно было означать: «Какой же ты глупый!» Потом рассмеялась, поцеловала его и убежала. Шаги ее маленьких ног прозвучали на металлической лестнице так, словно по ней торопливо пробежала небольшая собака.
На следующее утро она не пришла. Томас сначала удивился, напрасно прождав ее, потом почувствовал себя несчастным. Его рука то и дело наталкивалась на пустоту там, где должна была находиться Далла. И эта пустота оказывалась для него невыносимо тяжелым грузом.
Прождав целый час, он натянул брюки и накинул на себя плащ, после чего с грохотом скатился вниз по лестнице. В салоне никого не было.
— В чем тут дело? В чем тут дело? — заинтересовалась заволновавшаяся синяя попугаиха Флора. Он крикнул:
— Где Далла? Стоявшая перед камином большая корзина опустела. Сверху в нее опустилось синее перышко, и его тут же подхватил поток воздуха, уносившегося в камин. Томас выскочил на улицу. Под каштаном Леон в очередной раз старался научить боксировать Талко, бурого медведя. Он уже несколько месяцев пытался сделать номер с кулачным боем между человеком и медведем. Но Талко отказывался надевать перчатки. Он сразу же отшвыривал их в сторону и отрицательно мотал головой. Леон с бесконечным терпением начинал снова и снова, соблазняя медведя кусочками сахара.
— Где Далла? — крикнул Томас. — Она заболела? — Она никогда не болеет, — пожал плечами Леон. — Тебе ее не хватает? — Да, конечно! Над остроконечными почками каштана простиралось синее небо с белыми облаками. Сильно пахло дымом от горящих дров.
— Она там, — сказал Леон. Обернувшись, он протянул руку к небольшой конюшне. Томас подбежал к ней и открыл створку в верхней части двери. В лицо ему ударила волна теплого воздуха с сильным запахом стойла. Он сразу же увидел ту, которую искал. У Вероники, кобылы в яблоках, вчера родился жеребенок. Обнаженная Далла спала у нее под ногами, рядом с жеребенком серебристого цвета.
1 марта в Пекине Вай Ву Пу, главный советник империи, провел заседание Совета с целью изучить проект пробега Пекин — Париж. В китайской столице знали, что такое автомобиль. Во многих иностранных посольствах имелась хотя бы одна автомашина. Простые китайцы давно перестали пугаться машин и со смехом провожали проезжающие мимо машины с их вонючим дымом и грохотом двигателя, похожие на дракона на поводке. Но грамотная часть населения не была уверена, что эти железные звери не являлись замаскированными демонами, которые, постепенно размножаясь, могут причинить людям огромный вред. На Совете раздавались голоса, отражавшие опасение, что автопробег был всего лишь способом открыть новый путь для вторжения европейцев в империю, уже наметившийся с разных направлений благодаря агрессивности Запада. Но небольшое количество отобранных для участия в пробеге автомобилей успокоило большинство советников. Кроме того, все они были уверены, что ни одна машина не сможет пройти даже половину маршрута. Через несколько дней император Тзе-хи, основываясь на выводах Совета, дал разрешение на проведение автопробега.
В Париже зима постепенно отступала. В парке, окружавшем круглое здание, на деревьях начали распускаться почки. Повсюду на кустах появились желтые и красные цветы, названия которых Томас не знал. Листья на каштане увеличивались с удивительной быстротой, тогда как на платанах еще не осмеливались проклюнуться почки. Когда Томас поднимал голову, чтобы проследить за поведением листвы, он видел светящееся небо сквозь миллионы миниатюрных крылышек.
Далла больше не приходила к нему по утрам, чтобы спать рядом с ним. Леон заставлял ее работать с первыми лучами зари, снаружи, когда стояла хорошая погода, и в салоне, если шел дождь. После того как уходила на занятия Элен, наметившая Томасу программу занятий на весь день, он спускался вниз с книгой под мышкой. Томас забросил свои альбомы для рисования. Ему больше не хотелось копировать то, что он видел. Но его попрежнему ослепляли красота деревьев и животных, а также Далла, превосходившая все остальное своей красотой.
Чтобы приучить девочку к рабочей одежде, Леон надевал на нее закрепленную на талии резинкой короткую юбочку из нескольких полос цветной ткани. Выглядела она забавно и достаточно нелепо. Далла запрыгивала на спину Веронике, совершала опасный обратный переворот, вставала на ноги у лошади на спине, потом хваталась за сбрую и делала стойку на руках, прямая, словно восклицательный знак. Юбочка падала вниз, открывая ей попку. Вероника трусила рысцой, перемещаясь из тени на солнце и с солнца в тень. Далла спрыгивала с лошади, приземляясь то на руки, то на ноги, на газон, по которому описывала круги Вероника, и в конце концов срывала с себя жалкие тряпицы, чтобы открыть четкую грациозность тела, гладкого, словно галька, извлеченная из бурного потока. Она видела перед собой только Веронику, продолжавшую равномерно описывать круги, вокруг которой она кружилась, словно огонек Луны вокруг серебряной массы Земли. А вокруг этой пары кружились деревья вместе с распевающими весенние песни птицами и вся вселенная. Леон, бородатое божество, бурчал по-венгерски: «Быстрее… Так, хорошо… Сейчас выше… Теперь повтори…» И она повторяла все с самого начала. Ее подгоняли дружеские щелчки бича. Томас улавливал на вершине очередного кульбита вспышку синих глаз. Наконец Вероника останавливалась, мотала головой и подходила за положенным ей кусочком сахара. Далла спрыгивала на землю, кидалась поцеловать Томаса, потом кидалась поцеловать Леона, с трудом разбираясь в зарослях его бороды, целовала Веронику, после чего исчезала в цветущих кустах, среди которых несколько мгновений развевались ее золотые волосы. Через некоторое время Томас обнаруживал ее спящей, свернувшейся клубком в кольце солнечных лучей.
Однажды вечером в небольшом павильоне, в котором жили сторожа со своими семьями, отмечалось какое-то событие с песнями на венгерском языке и цыганскими плясками. Оказалось, что из Лондона вернулись родители Даллы. Томас только на следующий день узнал, что она уехала со своими родителями и братьями.
Леон прекрасно понимал глубину переживаний Томаса. Он как мог не позволял ему погрузиться в тоску. Гонял его на гимнастических снарядах, занимал боксом и бегом. Надев перчатки, Томас бросался на него и наносил бесчисленные удары своей неизлечимой печали. В тот момент, когда она, казалось, становилась сильнее его, Леон мощным ударом своей огромной лапы отправлял его в нокаут. Гнев поднимал юношу на ноги и спасал его от тоски.
Томас не мог забыть то, что нельзя забыть. Но Леон нашел утешившие его слова:
— Тебе невероятно повезло, что ты смог увидеть ангела. И удача не изменила тебе, когда он исчез. Скоро этот ребенок, этот ангел станет девушкой. А девушка — это уже не ангел…
Отряд гусаров в небесно-голубых доломанах и красных панталонах выезжал с площади Военной школы на авеню Мотте-Пике. Блестящие, словно оводы, они ехали на рыжих лошадях, направляясь в сторону Дома инвалидов. Копыта лошадей с новыми подковами звенели на сухих булыжниках мостовой. Огромная телега, груженная бочками с вином и запряженная четырьмя тяжеловозами, белыми, словно для новобрачных, создававшая адский грохот своими обитыми железом колесами, появилась с авеню Боске. Возчик в коричневой куртке шагал, слегка раскачиваясь, как моряк, рядом с первой парой, положив кнут на плечо, и что-то говорил лошадям.
Элен в черном костюме на черном велосипеде проскользнула между телегой, фиакром и развозившим почту трехколесным мотороллером и пристроилась за отрядом гусаров. Вечернее солнце бросало яркие блики на крупы лошадей, заставляло сверкать рукоятки сабель и медные пуговицы мундиров. Стайка воробьев опустилась на кучку свежего, еще дымящегося навоза и принялась копаться в нем.
Сестры, встретившиеся в банке, договорились о встрече послезавтра в Дворце инвалидов. Гризельда попросила Элен не приходить к ним в отель. С блестящими от волнения глазами она сильно стиснула руку сестры, но не стала ее обнимать. Они с Шауном тут же ушли из банка.
Элен, не имевшая представления о тайнах, окружавших сестру с мужем, на всякий случай не стала рассказывать Томасу о неожиданной встрече. Она хотела сперва побольше разузнать от сестры.
С прической, представлявшей целую клумбу лилий, над которой порхала белая цапля, в шубке из меха выдры, Гризельда, прислонившись к балюстраде, рассматривала установленный внутри склепа громадный саркофаг из розового порфира, в котором, лицом к алтарю, покоился император в мундире офицера конных стрелков, ожидая, когда настанет день и Господь возьмет императора за превратившуюся в пепел руку, чтобы опустить его на весы.
Гризельда, дочь внучатой племянницы герцога Веллингтона, победителя в битве при Ватерлоо, часто слышала, что о Наполеоне говорили как о враге рода человеческого, к счастью, побежденном семейным героем. Но Шаун научил ее воспринимать Наполеона иначе. Она попыталась представить жалкие останки, несколько костей внутри мундира, все, что осталось от военного гения и его мечты, погубленной упорством англичан. Она неожиданно почувствовала близость к невысокому погибшему титану, потому что вела такую же борьбу с тем же противником, не имея никакой надежды на победу. Но она была уверена, что настанет день, когда Ирландия станет свободной.