— Это же девочка! — Да нет же, — сказал Леон. — Ничего особенного, это же Далла… Она всегда забирается для сна в самое теплое место… Совсем как кошка… Если она не носится, она спит… Его большая ладонь осторожно похлопала маленький зад коричневого цвета. Далла открыла голубые глаза, села и улыбнулась.

— Иди к лошадям, — сказал Леон. Потом он повторил эту фразу на цыганском языке. Далла спрыгнула с постели и выскочила из комнаты.

— Томас! — крикнула Элен. — Томас! Немедленно поднимись к себе! Томас немного сморщил нос и пошевелил губами, но не открыл глаза.

— Он спит и не слышит вас, — сказал Леон. — Оставьте его. Ему нужно еще немного пропотеть. После этого я подниму его наверх. Лекарство, которое я ему приготовил, очищает кровь по меньшей мере на полгода…

На площади Сен-Мишель была выкопана огромная яма. В ней мог скрыться до половины высоты собор Нотр-Дам, а если на него немного надавить, то он поместился бы и целиком.

Под слоем наносов выработка на глубине в 20 метров вошла в белую плоть основания Парижа, в чистый известняк, состоящий из множества скелетов микроскопических существ, когда-то населявших простиравшееся на этом месте древнее море. Тысяча этих малюток не смогли бы заполнить и глаз блохи.

Гигантский металлический параллелепипед с каждым днем все ниже и ниже уходил в дыру. В нем помещалась станция метро, получившая позднее название «Сен-Мишель». От него отходил туннель, который должен был пройти под Сеной.

Точно такой же туннель собирались пробить и под горой Монблан, чтобы уложить в нем рельсы железной дороги. Говорили даже, что еще один туннель должен был пройти под Ламаншем, чтобы связать французский Кале с английским Дувром. Никто не верил возможности реализовать этот проект, хотя англичане и говорили «да». Было хорошо известно, что на деле это означало «нет».

Когда Элен перебралась из Англии в Париж, она сняла комнату в отеле неподалеку от вокзала Сен-Лазар. Опасаясь континентальных жуликов, она хотела немедленно положить в банк имевшиеся у нее небольшие деньги. Вместе с сыном она приехала в фиакре к заведению под названием «Бритиш Банк», адрес которого ей дал консьерж отеля. Это было небольшое отделение лондонского банка, но клиенты у него имелись весьма солидные. Элен, еще не оформившая к этому времени развод, узнала, что она не может стать клиентом банка без согласия мужа.

Директором отделения был тогда мистер Уиндон, англичанин с достаточно широкими взглядами; он случайно оказался компаньоном принца Уэльского, будущего Эдуарда VII, во время его парижских похождений. Он считал себя обязанным помогать соотечественникам, рискнувшим перебраться во Францию. Потому лично принял Элен, просмотрел ее документы и удивленно воскликнул, узнав, что она была дочерью сэра Джона Грина. Уиндон прекрасно знал его! Ему приходилось иметь с ним дело, когда тот держал деньги в лондонском «Бритиш Банке»!

Он поинтересовался новостями о ее родителях и сестрах. Элен довольно сухо ответила, что у нее исключительно прекрасные новости. Мистер Уиндон не стал уточнять, хотя у него имелись для этого основания.

Он сразу же нашел выход из сложившейся ситуации, ловко обойдя существующие правила. Разрешил Элен получить абонемент на отделение в банковском сейфе и вручил ей ключ со всеми полномочиями.

Успокоившись, Элен попросила у него совет, так как хотела снять приличное жилье как можно дешевле и ее интересовала возможность устроиться на работу. Она неплохо знала французский и очень хорошо — латинский и греческий языки, а также археологию Шумера.

— Да, да… Конечно, Шумер… Это очень интересно, — пробормотал мистер Уиндон. Сидя за своим столом из красного дерева, доставленным из Лондона, он внимательно смотрел на Элен, поглаживая гладко выбритый подбородок и аккуратно подстриженные по последней французской моде усы. Для него было очевидно, что ему стоит поддерживать отношения с дочерью сэра Джона Грина. Он покрутил ручку телефона и связался со своим приятелем, господином Лабассьером.

Элен, напряженная словно струна, сидела на краешке стула. Томас, который пока еще был Джоном, устал, хотел есть и спать. Стоя рядом с матерью и опустив голову ей на колени, он слегка хныкал, посасывая свой палец. На нем был костюмчик из белой стеганой ткани. Ему на этот момент исполнилось полтора года. Мать время от времени заставляла его выпрямиться, говоря «Keep straight», и вынимала палец у него изо рта. Он немедленно снова совал его в рот.

Мистер Уиндон быстро дозвонился до господина Лабассьера. Телефонная связь между банками была хорошей. Мистер Уиндон сказал господину Лабассьеру, что вспомнил о его забавном доме, кажется, где-то в районе Пасси, с которым тот не знал что делать. Может быть, его можно было сдать?

Держа трубку в левой руке, он правой пометил в записной книжке: «Ир. шок.», что означало: послать шоколад Ирен, чтобы отблагодарить Лабассьера.

Таким образом, Элен обосновалась сначала в двух, а затем в трех комнатах для прислуги, которые она успешно превратила в приличную квартиру. Заодно именно господа Уиндон и Лабассьер нашли для нее первых учеников.

Мистер Уиндон продолжал поддерживать с Элен весьма сердечные отношения. И не только дружеские.

Томас спал, обливаясь потом, еще пять часов. Элен спускалась к нему несколько раз, все сильнее и сильнее беспокоясь за него. В четвертый раз она осталась с ним. Сидела на мешке с овсом, лежавшем возле постели, не сводя с Томаса глаз. Проснувшись и увидев ее, он пробормотал: «Мама…» Она зарыдала, словно ему удалось избежать смерти.

Несмотря на протесты Элен, Леон раздел Томаса догола и обтер его, словно лошадь, жгутом из соломы. Томас смеялся и орал, как будто Леон сдирал с него шкуру. Элен тоже кричала что-то по-английски. Леон смеялся и продолжал обрабатывать Томаса пучком соломы. Потом он завернул юношу в медвежью шкуру и на руках перенес наверх.

Томас действительно выздоровел, но лечение вымотало его. Мать завершила лечение, заставив его выпить настойку из трав, присланных из Ирландии ее сестрой Элис, ставшей монашенкой монастыря Mary-ofthe- Holy-Spirit. Травы приносили в монастырь крестьяне из Коннемары, собиравшие их при необходимом положении Луны на западных склонах холмов, где они росли, овеваемые морскими ветрами. Они, к сожалению, давно утратили первоначальную свежесть, сохранив от множества ароматов только передавшийся настойке рыбный запах.

Оставшееся время Томас провел в дремоте, переваривая спиртное, пряности и травы. Ночью он проснулся, кинулся на кухню и уничтожил там все, что нашел из съестного.

Утром, с первыми лучами солнца, Элен услышала, как он напевает что-то, и у нее сразу полегчало на сердце. Она занялась завтраком. Наступила пятница, первый день февраля. «Матэн» опубликовал письмо маркиза де Диона, известного конструктора автомобилей.

«Я прочитал в „Матэн“ о грандиозном проекте маршрута Пекин— Париж. Дороги, по которым должны пройти машины, отвратительны и нередко существуют только на картах… Но я считаю, что если автомобиль может, в принципе, проехать, машина фирмы „Де Дион-Бутон“ пройдет обязательно!

Это проект в стиле Жюля Верна или Майн-Рида, но мы осуществим его…»

Дверь, выходящая на мостик, хлопнула. Элен ушла на утренние занятия. Томас слышал, как под ее легкими ногами загремели металлические ступеньки. Дверь комнаты отворилась, и на пороге возникла совершенно обнаженная Далла. Закрыв дверь за собой, она улыбнулась Томасу. Улыбка ее на этот раз показалась ему несколько натянутой. Она подбежала к постели, поднялась на кончиках пальцев и поцеловала Томаса в губы, словно клюнула его, как птичка. В следующее мгновение она скользнула под одеяло и заснула, прижавшись к нему. У него не губах остались ее запахи: запах кофе, который она только что выпила, запах тартинки с медом, съеденной ею, запах ее волос, неотличимый от запаха свежего сена. Она лежала на боку, плотно прижавшись к нему. Одной рукой она обхватила его за грудь, вторая осталась согнутой у нее под подбородком. Он ощущал тепло и нежность ее кожи, несмотря на одетую на нем рубашку. Он не осмеливался пошевелиться. Тонкая рука, лежавшая на нем, потрясла его. Ему казалось, что к нему внезапно прилетела синичка или жаворонок, чтобы доверчиво заснуть в его руках.

Томас вспомнил то, что видел вчера. Он увидел Даллу, спящую в своей корзинке. Потом увидел, как она вскакивает и бежит; потом ее голубая фигурка взлетела на алую лошадь. Последовала серия цветных образов, и он понял, что произошло чудо: он увидел мир в красках, в подлинных красках и в истинном свете, скрывающихся под покровом повседневности, которые могут увидеть только глаза, умеющие смотреть.

— Ко-а! Ко-а! — каркнул Шама. Он уселся за окном и принялся стучать клювом по стеклу. Далла проснулась, села и засмеялась. Потом подбежала к окну и распахнула его. Шама влетел в комнату, направляясь к камину, но тут же заметил Даллу, повернул к ней и опустился ей на голову. Потом он поинтересовался: — Ку-а?.. Ку-а?.. Это означало: что ты здесь делаешь? Она ответила ему по-венгерски. Ворон понял ее. Она вернулась в постель, легла и тут же заснула. Шама продавил своим животом впадину в пуховике, сделав таким образом гнездо. Клюнув, он подобрал крошку, запутавшуюся в кружевах. Это было все, что осталось от завтрака.

Томас улыбнулся, и кончик его носа немного отклонился влево. Когда ему было четырнадцать лет, он боксировал с Леоном и заработал сломанный нос ударом французского бокса, на который неосмотрительно нарвался. Леон вскрикнул, как будто удар достался ему. Он принялся лечить Томаса натертым луком. Томас заорал, отшвырнул лепешку из тертого лука и взлетел по лестнице к себе. Когда Элен увидела сына, пропахшего луком, с распухшим кровоточащим носом и подбитым глазом, она едва не упала в обморок. Потом схватила первое подвернувшееся под руку оружие, которым оказался молоток, скатилась вниз по лестнице и кинулась на Леона, намереваясь убить его. Леон грустно сказал: