Глава 85 «Большой Орел»

 

____

Можно найти утешение в чужой безжалостности, а вот искренняя любовь окажется в итоге досадной помехой.

____

Оставив распоряжения для Цзян Чуна и других подчиненных на время своего отъезда на юг, Чан Гэн наконец смог вернуться в поместье до наступления темноты. Пока слуги паковали вещи в дорогу, Гу Юнь вальяжно устроился на перилах с белой флейтой в руках. Периодически он подносил инструмент к губам, чтобы извлечь жуткие звуки.

... Если о каком поступке Чан Гэн и сожалел, то точно о том, что вырезал в своем подарке дырки. Знай он заранее, какие чудовищные мелодии будут появляться из этой флейты, ни за что не стал бы этого делать.

Гу Юнь заметил его и помахал, подзывая к себе:

— Чан Гэн, подойди, хочу сыграть для тебя.

Опасаясь, что тот выполнит угрозу, Чан Гэн подошел поближе, стащил Гу Юня с перил и прошептал ему на ухо:

— Твоему рту лучше найти другое применение.

Гу Юнь осекся. Как говорится, с волками жить — по-волчьи выть. С каждым днем Чан Гэн все больше у него перенимал.

Когда они вместе вошли во внутренний дворик, Чан Гэн спросил:

— С чего вдруг тебе сегодня в голову взбрело поехать на передовую в Цзянбэй? Ты напугал меня.

Гу Юнь заложил руки за спину, поглаживая белую нефритовую флейту кончиками пальцев. С едва заметной улыбкой он ответил:

— Не хочу больше задерживаться в столице. На фронте повеселее, а тут атмосфера какая-то нездоровая.

Чан Гэн рассмеялся и спросил:

— А, так тебе поразвлечься захотелось?

— Ну да, поразвлечься, но я и за тебя беспокоился.

Эти слова до того поразили Чан Гэна, что его улыбка поблекла. Разумеется, он понимал, что Гу Юнь сказал «и за тебя беспокоился» бездумно. В первую очередь маршал переживал за отряд ученых и чиновников, вынужденных в одиночку отправиться в наводненную беженцами провинцию, которая граничила с зоной боевых действий, но в сердце Чан Гэна все равно зародились мрачные подозрения.

«А о чем тут переживать? Неужели он боится, что я совершу нечто ужасное? Например, приберу к рукам гарнизон старины Чжуна, расквартированный в Цзянбэй, чтобы с личной армией пойти на дворец?»

Заметив, что шаги позади затихли, Гу Юнь обернулся и растерянно спросил:

— Что такое?

Взгляд у него оставался безмятежен и, заметив это, Чан Гэн сделал глубокий вдох, протянул руку, потер переносицу и мысленно укорил себя: «Да что на тебя нашло? Совсем спятил?»

Ведь раньше мысли о Гу Юне всегда приносили ему успокоение... Правда сейчас Чан Гэна переполняли чувства, так что в этих мыслях больше нельзя было найти утешение. Стоило Гу Юню обернуться и посмотреть на него, как всё резко изменилось.

Можно найти утешение в чужой безжалостности, а вот искренняя любовь окажется в итоге досадной помехой.

Раз испытавший страсть и любовь человек со временем начинает все более алчно их жаждать. Эти чувства омрачаются ревностью, сожалениями и страхом лишиться любимого человека...

Все семь чувств и душа Чан Гэна пребывали в смятении, а его шесть идрий покрылись багровой пылью суетного мира [1].

В панике Чан Гэн нагнал Гу Юня и схватил его за руку — в надежде, что это поможет успокоиться сердцу, бешено стучавшему в груди. Гу Юнь приподнял бровь, но ничего не сказал и лишь развернул ладонь так, чтобы Чан Гэн мог вложить свою руку в его.

Знойным летом руки маршала оставались холодными, и все свое тепло он щедро отдавал Чан Гэну.

И тут появился дядя Ван. Его взору предстали двое мужчин, бесцельно слонявшихся по двору. Слуга тут же отвесил им поклон и, сделав вид что то, чем они тут занимаются — совершенно не его дело, доложил:

— Аньдинхоу, прибыл Его Высочество наследный принц.

— А? — Гу Юнь не ждал гостей. — Скорее пригласи его сюда.

Чан Гэн отпустил ладонь Гу Юня и чуть нахмурился.

Вскоре восьмилетний наследный принц на своих коротеньких ножках побежал на встречу Гу Юню. Поместье было огромным, но, чтобы сохранить достоинство, юный принц отказался от того, чтобы его несли на руках. Поэтому к тому времени, как мальчик добрался до цели, у него вспотел кончик носа. Когда маленький принц очутился во внутреннем дворике, то краем глаза заметил Чан Гэна и тут же перешел на степенный величественный шаг. Он собирался окликнуть своего «великого дядю», но вспомнил, что Гу Юню, кажется, не пришлось по душе это обращение. В итоге мальчик сложил руки в поклоне и поприветствовал хозяев уже как подобает взрослому:

— Маршал Гу. Четвертый дядя.

Гу Юнь присел на корточки и обратился к нему:

— Зачем же Ваше Высочество в столь поздний час покинули дворец?

— Я слышал, как отец рассказал, что вместе с четвертым дядей маршал Гу отправится на юг, поэтому пришел увидеться с ним и маршалом Гу, — маленький наследный принц говорил с достоинством, но от волнения немного сбивался. Взгляд его был крайне внимательным, лицо сохраняло безмятежное и уверенное выражение, а вот уши покраснели. Наконец, чуть погодя, он продолжил: — Желаю вам счастливого пути и поскорее возвращайтесь в столицу!

Гу Юнь рассмеялся. Наследный принц украдкой на него посмотрел. Несмотря на то, что мальчика подняли на смех, он ни капли не рассердился, а лишь неуклюже достал два защитных амулета и вручил их Гу Юню и Чан Гэну.

— У Вашего Высочества есть еще какие-нибудь приказы для вашего подданного? — поддел его Гу Юнь.

Поначалу маленький принц не знал куда деваться от смущения, поэтому не стал поднимать эту тему, но в итоге не удержался и, потянув Гу Юня за одежду, попросил:

— Я хотел попросить маршала Гу оставить мне несколько образцов своей каллиграфии. Отец-император поделился, что когда-то тоже учился писать иероглифы, подражая почерку великого... маршала Гу.

Эта просьба показалась Гу Юню невероятно милой. Не сказав и двух слов, он наклонился, чтобы взять на руки маленького наследного принца, и отправился вместе с ним в свой кабинет. Там Гу Юнь написал каллиграфию, после чего слуги аккуратно завернули ее в парчу, и обрадованный наследник вернулся во дворец.

После того, как они с почтением попрощались с гостем, Чан Гэн спросил:

— Когда-то прошлый Император использовал меня, как шахматную фигуру, чтобы манипулировать тобой. Теперь Ли Фэн точно так же послал своего сына, чтобы восстановить ваши отношения?

Гу Юня рассмешило его предположение.

— Что ты несешь? Неужели и к детям меня ревнуешь?

Чан Гэн с натянутой улыбкой ответил ему:

— Мой ифу несправедлив ко мне. Когда я учился писать, никто не держал мою руку, пока я водил кистью.

Гу Юнь промолчал.

Да разве не ты настолько искусно подделывал мой почерк, что сам Хэ Жунхуэй из Черного Железного Лагеря ничего не заподозрил?

— Тебе, что, восемь лет?

Равнодушный ответ Чан Гэна поразил его в самое сердце:

— Когда мне было восемь, некому было научить меня писать. Ху Гээр не знала другой науки, кроме как хлестать меня горящей хворостиной...

— Ладно-ладно, — поспешно ответил Гу Юнь. — Давай наверстаем?

Гу Юнь передал Чан Гэну кисть для письма, положил свою руку поверх его, другой оперся на стол и чуть опустил взгляд. Тщательно подумав над тем, что же написать, он направил руку Чан Гэна и в стиле кайшу [2] вывел иероглиф «минь» [3].

В нос Чан Гэну ударил исходивший от Гу Юня слабый запах лекарств. Он сделал глубокий вдох и добавил:

— Одного иероглифа недостаточно. В храме Хуго мне доводилось от руки переписывать целые сутры.

— ... — Гу Юнь убрал руку. — Иди ты! Хочешь, чтобы я тут замертво свалился от усталости?

Чан Гэн молча буравил его внимательным взглядом.

В итоге Гу Юнь примирился со своей судьбой. Подбородок он положил Чан Гэну на плечо, левой рукой — обнял за талию, прижимаясь еще ближе, и от и до переписал проклятую длиннющую сутру о колеснице [4]. С каждым днем Чан Гэн становился все избалованнее и, казалось, совершенно отбился от рук.

Спустя три дня в сопровождении двадцати солдат из дворцовой стражи и Гу Юня, Янь-ван, императорский ревизор, и Сюй Лин, его помощник, вместе с Гэ Чэнем из института Линшу покинули столицу.

Сам Император Ли Фэн назначил Сюй Лина "искателем цветов" [5] в первый год правления Лунаня. Обладая прекрасной репутацией, этот мужчина был неописуемо хорош собой — имел правильные черты лица и белое, словно напудренное лицо [6]. Не сопровождай их свирепые воины, Аньдинхоу с Янь-ваном легко было принять за путешествующих вместе молодых братьев из знатной семьи.

Когда они оказались за пределами девяти ворот городской стены, Гу Юнь направил отряд в сторону северного гарнизона. Являясь всего лишь скромным ученым, Сюй Лин не робел перед легендарным командующим Черного Железного Лагеря и задал ему вопрос:

— Аньдинхоу, а зачем нам заходить в северный гарнизон?

Гу Юнь рассмеялся.

— Хочу переменить лошадей [7].

Впереди их ждало полное опасностей путешествие. Помощнику ревизора Сюю предстояло ехать по разоренным землям и противостоять продажным чиновникам. Присутствие в отряде самого Аньдинхоу нисколько не умаляло его тревог. Особенно, когда выяснилось, Аньдинхоу беззаботен и весел, словно направился не в пучину дракона и логово тигра [8], а на прогулку.

Пока Сюй Лин терялся в догадках, Гэ Чэнь уверенно въехал в северный гарнизон. Став учеником господина Фэнханя, он занялся подготовкой вооружения и снабжения для армии, поэтому часто бывал в северном гарнизоне, и тут все знали его в лицо.

Гэ Чэнь безошибочно провел отряд прямо на оружейный склад.

— Ваше Высочество, господин Сюй, сюда, пожалуйста.

Сюй Лина шокировало увиденное.

На земле лежало разобранное судно размером с красноглавого змея, только менее изысканное — никаких резных перил или разноцветных колонн. Корпус корабля был обшит черными железными пластинами.

Сейчас змей мирно дремал. У этой модификации не было привычных пылающих плавников, зато по периметру судна вдоль вентиляционных отверстий в несколько рядов установили толстые железные пушки. Плавные изгибы гладкого корпуса напоминали многократно увеличенную броню Черного Орла.