Глава 67 «Подношение вином»

 

____

Янь-ван Ли Минь начал приводить в порядок оборонительные укрепления столицы и руководил работой всех шести министерств. Так он начал свой путь в качестве одной из опор государства и разобрал восточную стену, чтобы отремонтировать западную.

____

Когда Чан Гэн вошел в комнату, то застал Гу Юня в постели. С выражением крайней тоски на бледном лице Гу Юнь спиной опирался в изголовье кровати, а на коленях у него лежал оплавившийся клинок.

Он не мог услышать скрип двери, зато сразу почувствовал сквозняк и резко сказал:

— Да как ты посмел вернуть...

Поначалу ему показалось, что это Шэнь И, но когда Гу Юнь поднес к глазам люлицзин и внимательно разглядел вошедшего, то осекся на полуслове.

Рука непроизвольно потянулась к гэфэнжэню генерала Таня. «Ну все, — промелькнуло в голове. — Еще не поздно сделать вид, что я потерял сознание?»

Видели небеса, впервые в жизни маршал Гу чувствовал такой ужас, что хотел сбежать с поля боя.

Вот только мир остался равнодушен к его страданиям.

Чан Гэн подошел к Гу Юню и как ни в чем не бывало молча взял за руку, положил палец на вену и сосредоточенно начал считать пульс. Благодаря линзе подслеповатому маршалу наконец удалось хорошенько его рассмотреть. За несколько дней Чан Гэн заметно осунулся, губы его посинели, как от нехватки воздуха или отравления. Улыбка его была вымученной, а тело напоминало пустую оболочку.

Возникшая неловкость тотчас же прошла. Гу Юнь нахмурился.

— Где у тебя болит? Подойди, дай мне посмотреть.

— Не стоит беспокоиться. Пусть барышня Чэнь, по ее словам, еще не закончила получать образование, она действительно мастер своего дела. — Помолчав, Чан Гэн добавил: — Пока ты жив, со мной все тоже будет хорошо.

Чан Гэн отличался от Шэнь И, который мог голосить так, будто ему заехали между ног. И поскольку его руки все еще покоились на запястье маршала, продублировать свои слова при помощи жестов он не мог. Гу Юнь практически ничего не расслышал — чувствовал только направленный на него внимательный взгляд, поэтому предпочел промолчать.

Молодой человек, что ты там мне говоришь?

В следующую же секунду пальцы Чан Гэна скользнули с его запястья и сжали его ладонь.

Люди, перенесшие тяжелую болезнь или ранение, часто страдали от малокровия и упадка сил. Из-за этого часто даже в пятый или шестой месяц года руки и ноги у них мерзли. Чан Гэн мягко сжал руку Гу Юня в своих ладонях и принялся её растирать. При этом он не только прошелся по всем акупунктурным точкам, но не забыл растереть и между пальцами, легонько поглаживая подушечками пальцев, чтобы нахально, но доходчиво дать понять Гу Юню: «Не обманывайся, это не простое выражение сыновних чувств, а моей любви [1] к тебе».

Гу Юнь спросил:

— ...Ты уже закончил издеваться над своим ифу?

Посмотрев на него, Чан Гэн рассмеялся.

У него были очень красивые глаза и брови. От матери-варварки ему досталась довольно необычная внешность — в его облике проглядывало нечто хищное. При этом у него был довольно мягкий характер. Накинь на него кашаю [2], и люди легко поверят, что перед ними буддийский монах высшего ранга. Чан Гэн без особого труда скрывал свою истинную суть, а когда смеялся, становился еще милее.

Рассматривавший его через люлицзин Гу Юнь вздрогнул. Когда настроение человека меняется, это неизбежно отражается в его взгляде.

Нельзя было отрицать, что в случае Чан Гэна перемена эта была крайне волнующей.

В конце концов не был же Гу Юнь старым монахом, не знавшим плотских желаний. Обычно он не вел себя, как избалованный богатый аристократишка, но вовсе не потому, что не хотел — Гу Юнь просто не мог позволить себе подобное поведение. Но и строить из себя праведника не имело смысла.

Вот только перед ним был не просто красивый юноша, а его маленький Чан Гэн.

Гу Юнь не мог сорвать этот цветок.

Пока он переживал внутреннюю борьбу, Чан Гэн вдруг потянулся и распустил завязки на его одежде.

Гу Юнь шарахнулся в сторону, до боли сжав зубы.

Чан Гэн с самыми честными намерениями указал на принесенное лекарство и жестами показал:

«Я всего лишь хочу сменить тебе повязку... Я ведь не животное».

Честно говоря, Гу Юнь уже начал сомневаться, не он ли тут «животное». Немного придя в себя, он в растерянности подумал: «Как вообще могло до такого дойти?» У него вырвался нервный смешок, и от этого не до конца зажившие раны на груди и животе снова дали о себе знать. Стало не до смеха — боль была совершенно невыносима.

Чан Гэн выпалил:

— Ладно-ладно, больше к тебе не лезу. Не вертись.

Он сдержал слово и полностью сосредоточился на медицинских процедурах: осторожно раздел Гу Юня, нанёс лекарство на раны и наложил свежие повязки. Пока он переворачивал своего ифу с одного бока на другой, они оба покрылись испариной. Чан Гэн еще раз обтер его тело шелковым лоскутом — настолько ловко, словно делал это тысячу раз. На ум сразу пришли последние слова Шэнь И. Улыбка Гу Юня оставалась чуть натянутой, когда он мягко укорил Чан Гэна:

— Разве не претит тебе самому заниматься подобными вещами? Это ведь неподобающе.

Взгляд Чан Гэна потускнел, когда он склонился к его уху и произнес:

— Нет здесь ничего неподобающего. Раз у тебя еще есть силы говорить со мной, я могу делать с тобой все что захочу.

Они были слишком близко друг к другу. Ухо почти онемело, но куда деваться. Если бы Чан Гэн отстранился, то Гу Юнь попросту бы его не услышал.

Гу Юнь вздохнул:

— В тот день тебе трудно было...

— Давай не будем об этом, — глухо попросил его Чан Гэн. — Пожалей меня, Цзыси. Не хочу об этом вспоминать.

Гу Юню непривычно было слышать новое обращение из уст Чан Гэна, но, едва решив возмутиться, он осекся. Нельзя же было попросить Чан Гэна снова называть его «ифу». И всё-таки Гу Юню хотелось честно поговорить обо всем, что произошло у городской стены. Пусть Чан Гэн тогда действовал импульсивно, но что они планировали делать в будущем?

Мог ли он позволить Чан Гэну сбиться с правильного пути и остаться без потомков?

Этот бесстыдный солдафон, Гу Юнь, совершенно не обращал внимания на свой отцовский долг, но для Янь-вана связать свою жизнь с другим мужчиной было... Что о нем подумают при дворе и в цзянху?

Не будь Чан Гэн из императорского рода, даже родись он простолюдином, с его-то талантом и смелостью, разве мог Гу Юнь позволить ему испытать унижение из-за их связи?

К сожалению, Чан Гэн не позволил ему произнести заготовленную жесткую отповедь. Гу Юнь опять упустил свой шанс.

Стараясь не потревожить раны, Чан Гэн осторожно обнял его. Тревога прошла далеко не сразу. Возможно, следовало согласиться на предложение барышни Чэнь и поставить иглы. Последние два дня Чан Гэну никак не удавалось сдержать Кость Нечистоты. Если так и дальше будет продолжаться, рано или поздно это приведет к беде.

Наконец Чан Гэн успокоился и нехотя отпустил Гу Юня.

— Сегодня не жарко и солнышко светит. Не хочешь немного посидеть на улице? Будет полезно проветрить твои раны.

Гу Юнь переспросил:

— Чего?

Чан Гэн повторил на языке жестов.

Немного подумав, Гу Юнь ответил категорическим отказом:

— ...Не пойду.

Он не имел ничего против солнечных ванн, но чувствовал, что еще пару дней не сможет подняться на ноги... А узнавать, как именно Чан Гэн собирался вывести его на прогулку, совсем не хотелось.

«Ты так любишь дома сидеть?» — на языке жестов спросил Чан Гэн.

Гу Юнь ответил:

— Теперь люблю.

Вроде Чан Гэну ничего не оставалось кроме как убрать лекарство, подняться и выйти из комнаты.

Вот только не успел Гу Юнь обрадоваться тому, что смог выпроводить Чан Гэна, как тот вернулся с тонким покрывалом, без лишних слов замотал в него Гу Юня, после чего обнял и перенес своего неспособного оказать сопротивление маленького ифу через порог.

Гу Юнь потерял дар речи.

Это что еще за бунт?!

Но вот счастливое совпадение — в то же время на сердце спешно покинувшего поместье Шэнь И было неспокойно. Поэтому он решил вернуться назад, где его ждал такой вот сюрприз. Шэнь И вздрогнул и споткнулся прямо на пороге поместья Аньдинхоу, умудрившись упасть лицом вперёд.

Чан Гэн остолбенел, щеки его налились краской, и дрогнувшим голосом он спросил:

— Генерал Шэнь, что, упал?

Шэнь И криво улыбнулся, с сухим смешком поднялся на ноги и стал отряхиваться от пыли. Ему немедленно хотелось забыть об этом недоразумении, и он носком начал стирать следы на земле.

— Неважно. Я тут это... Наследил вам, ха-ха... Не буду больше докучать.

После чего этот чудак предательски отвернулся и сбежал, опасаясь, что Гу Юнь его убьет.

Во дворе уже стояло кресло. Чан Гэн опустил в него разгневанного Гу Юня, забрал у того из рук гэфэнжэнь генерала Таня и переложил на столик рядом. Со смешком он спросил:

— А что такого? Разве когда я не хотел выходить из дома тогда на новый год, ты похожим образом при всех не выволок меня на улицу?

Гу Юнь бесстрастно сказал:

— ... Значит сегодня соленая рыба ожила и сбилась в стаю [3], чтобы мне отомстить.

Чан Гэн засмеялся. После чего достал из рукава некий предмет и вложил его Гу Юню в ладонь:

— Это тебе.

Руки Гу Юня будто коснулись ледяные щупальца. Когда он надел на переносицу люлицзин, то увидел, что Чан Гэн подарил ему белую нефритовую флейту. Гладкий музыкальный инструмент был вырезан в форме маленького гэфэнжэня. Сходство поражало — и рукоять, и узор, и сам «клинок». На конце была гравировка «Гу».

Почерк настолько напоминал его собственный, что Гу Юню показалось, что он сам вырезал эту надпись. Если бы он соврал кому-то, что флейта — его работа, то ему бы легко поверили.

— Ты ведь уже, наверное, потерял мою флейту? — спросил Чан Гэн. — Климат в столице сухой. Бамбук со временем может треснуть. Помнишь, я обещал сделать тебе новую флейту — лучше той, бамбуковой.

Гу Юнь нежно погладил нефритовую флейту и с восторгом произнес:

— У меня никогда раньше не было именного гэфэнжэня.