Глава 59 «Перед битвой »

 

____

...отдам жизнь за родину.

____

Когда Гу Юнь покинул тронный зал, глаза его немного слезились. Он остановился, чтобы перевести дыхание. Впервые в жизни легкая броня, весившая несколько десятков цзинь [1], показалась ему непомерно тяжелой.

Известно, что в критической ситуации силы человека возрастают многократно. Гу Юню и в лучшие времена, когда он прибегал к иглоукалыванию и лежал в мягкой постели, непросто было справиться с нестерпимой головной болью. Могли уйти целые сутки прежде, чем к нему возвращались зрение и слух, а боль проходила.

Выйдя из дворца, Гу Юнь заметил, что парадные одежды прилипли к телу. Казалось будто дуновения ветра окропили его утренней росой. Он шагнул вперед с тяжестью в голове и слабостью в ногах, и почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

Еще недавно в небе светило солнце, но вскоре оно скрылось за темными тучами и утренний свет померк.

Чан Гэн ждал у ворот, стоя спиной к украшенному золотом сказочному дворцу. Его парадные одеяния Яньбэй-вана красиво развевались на ветру, а взгляд был направлен на башню Ци Юань. Оставалось загадкой, что же занимает его мысли.

Заслышав позади шаги, Чан Гэн обернулся и, заметив выражение лица Гу Юня, нахмурился и сказал:

— Экипаж уже ждет снаружи. Тебе стоит немного отдохнуть.

Гу Юнь настолько устал, что лишь промычал в ответ.

Тогда Чан Гэн спросил:

— О чем вы говорили?

Гу Юнь глухо ответил:

— Да ерунда... Пустая болтовня.

Чан Гэн видел, что у Гу Юня нет сил на разговоры, поэтому не стал больше его донимать. Наконец они отправились в поместье.

Едва рассвело, многочисленные приказы, обязательные к исполнению, были разосланы во все шесть министерств. Люди прекрасно понимали, что, скорее всего, другой такой передышки и возможности подготовить войска не представится.

Гу Юнь добрался до своих покоев; на подкашивающихся ногах неверной походкой доковылял до своей постели и сразу же на нее упал.

Броню он снять не успел, поэтому приземление вышло шумным. Потолок перед глазами продолжал вращаться, половина тела онемела. Гу Юню казалось, что он никогда не поднимется.

Чан Гэн протянул руку, чтобы нащупать его пульс, и заметил, что обычно холодные руки Гу Юня стали настолько обжигающе горячими, будто тот грел их над жаровней.

— Ифу, как давно тебя лихорадит? Неужели ты не заметил?

Гу Юнь слабо простонал в ответ. Усталость пробирала до костей, веки казались слишком тяжелыми. С явным трудом он спросил:

— Как там мой братец-мышонок? Жив и здоров?

Чан Гэн не понял его и переспросил:

— ... Кто?

Хо Дань поспешил к кровати маршала и достал счастливо пищащего серого мышонка, который сидел у него за пазухой.

— Маршал, зверек в полном порядке.

— Тогда и я буду жить, — невнятно пробормотал Гу Юнь. Опираясь на локоть слуги, он сел и позволил снять с себя броню. Устроившись поудобнее, Гу Юнь небрежно смахнул мокрые от пота пряди со лба и сказал: — Неважно простуда это или лихорадка. Приму лекарство, хорошенько пропотею, и все пройдет.

Хо Дань не знал всех обстоятельств этой истории, так что ему оставалось только гадать, с чего вдруг жизнь Аньдинхоу стала зависеть от благополучия серого мышонка [2]. Зато Чан Гэн все понял и глаза его ярко сверкнули. Он прижал Гу Юня к постели, не давая пошевелиться, и сказал:

— Позволь мне обо всем позаботиться.

Чан Гэн жестом отослал Хо Даня и сам начал раздевать Гу Юня. Одежда промокла насквозь — пот буквально бежал с нее ручьем. Тело растеклось по постели. Когда Гу Юнь попытался открыть глаза, то почувствовал головокружение. У него не было другого выхода, кроме как снова закрыть глаза и откинуться на подушках, позволяя Чан Гэну творить все, что ему вздумается. Из-за того, что дыхание Гу Юня было немного учащенным, он казался совершенно беззащитным.

Чан Гэн добрался до нижних одежд [3] и почувствовал, как задрожали руки.

Тонкие нижние одежды Гу Юня промокли от пота и напоминали чесночную шелуху, поэтому совершенно ничего не скрывали. Вместо того чтобы прикрывать грудь и талию, они наоборот соблазнительно их оголяли. Отчего-то это подействовало на Чан Гэна губительнее, чем когда Гу Юнь полностью разделся перед ним и прыгнул в горячий источник.

Сердце стучало как бешеное, и Чан Гэн не смел продолжить его раздевать. Поэтому он взял покрывало, закутал в него Гу Юня, а затем принес чистую одежду и положил рядом на кровати. Жалобным голосом он прошептал:

— Ифу, не мог бы ты сам переодеться?

Повзрослев, Гу Юнь уже не так часто болел, как в детстве, но зато каждый раз болезнь протекала крайне тяжело. В ушах звенело, дым шел из всех семи отверстий [4]. Он беспомощно махнул рукой в сторону Чан Гэна и пожаловался:

— Уже пора? Может, ты...

Чан Гэн отошел в сторону и отвел взгляд. Его смущение вынудило Гу Юня самому почувствовать себя неловко. Повисло недолгое молчание, после чего Чан Гэн пробормотал:

— Пойду приготовлю тебе лекарство...

После того, как он развернулся и ушел, оба вздохнули с облегчением.

Пока Гу Юнь лежал в постели, из-за сильного жара все его мысли перепутались, отчего голова походила на котел с кипящей кашей. Все проблемы навалились разом. Для начала он пытался понять: «Что же мне делать с этим мальчишкой Чан Гэном?»

И в то же время его снедало беспокойство: «Черный Железный Лагерь отступил к крепости Цзяюй. Некому подобрать тела моих павших братьев и хотя бы обернуть их в кусок лошадиной кожи [5]»

Чем больше Гу Юнь об этом думал, тем шире становилась сосущая дыра в его груди, и он чувствовал, как там завывает жуткий ветер и хлещет сильный дождь. Причиненная словами Цзян Чуна боль вернулась и настолько усугубилась, что ему стало невыносимо жить на свете.

За одну ночь они потеряли половину пятидесятитысячной армии солдат в железной броне.

Разум Гу Юня наконец сдался и перед глазами поплыло. Правда, он не уснул, а скорее балансировал между сном и явью. Все, что с ним в жизни приключилось — как в далеком прошлом, так и совсем недавно — перемешалось в голове. Воспоминания мелькнули тенью по воде.

Ему вдруг вспомнилось детство — те ранние годы, когда он еще не потерял зрение и слух и скакал везде подобно неугомонной блохе. Никакие наказания не могли унять его нрав, и старый Аньдинхоу всегда раздраженно смотрел на него при встрече.

Впрочем, как-то раз старый Аньдинхоу терпеливо вывел его далеко за пределы лагеря, чтобы посмотреть на закат.

Его отец был рослым и крупным властным мужчиной, и даже к маленькому ребенку относился как к равному. Он отказался нести мальчика на руках и с явной неохотой взял его за ладошку. Со стороны старого Аньдинхоу это уже считалось редким выражением родительской любви. Для этого взрослому приходилось наклоняться, а ребенку — тянуть вверх руку, отчего обоим идти было неудобно. Гу Юнь не жаловался. Впервые ему довелось увидеть кроваво-красный закат в пустыне вокруг пограничного города. Время от времени в небе пролетали Черные Орлы, подобно солнцу оставляя в небе белые следы. Куда ни глянь, везде раскинулись бескрайние золотые пески, густые леса и пустыня. На маленького Гу Юня открывшийся пейзаж произвел неизгладимое впечатление.

Они вместе наблюдали за тем, как красное солнце исчезает за горизонтом. Гу Юнь услышал, как старый Аньдинхоу с чувством обратился к стоявшему рядом помощнику:

— Для генерала считается большой удачей отдать жизнь за родину среди рек и гор [6].

Тогда Гу Юнь не понял его слов, но с тех пор минуло двадцать лет.

«Маршал, — подумал он про себя: — Быть может, я... и правда обречен отдать жизнь за родину».

...Словно упавший в ущелье жеребенок, словно камень в огне, словно старик во сне.

И вдруг кто-то толкнул дверь, приобнял Гу Юня, помог ему сесть и напоил водой. Вошедший действовал так бережно и ласково, словно всю жизнь провел, ухаживая за другими людьми — ни капли не пролилось.

Человек понизил голос и прошептал на ухо Гу Юню:

— Цзыси, выпей лекарство и поспи еще немного.

Гу Юнь не стал открывать глаза и лишь рассеянно ответил:

— Половину большого часа?... Разбуди меня через половину большого часа. Если я не проснусь, можешь вылить мне на голову миску холодной воды.

Со вздохом Чан Гэн молча напоил его лекарством, а потом остался сидеть рядом.

Гу Юню сильно нездоровилось, он постоянно ворочался и метался по постели, скидывая одеяло. Несколько раз Чан Гэн пытался его укрыть, пока ему не надоело, и он просто-напросто как следует не закутал его в покрывало и крепко обнял.

Так странно. Наверное, дело было в том, что с самого детства Гу Юнь ни с кем не был особо близок, поэтому, почувствовав теплые объятия, сразу затих. Обнимавший его человек осторожно переместился так, чтобы сидеть было удобнее. Аромат прописанного барышней Чэнь успокоительного наполнял дыхание Гу Юня. Одной рукой человек коснулся его подбородка; огладил пальцами затылок, шею, плечо, лоб. Прикосновения повторялись — легкие и в то же время осторожные.

Гу Юню ни разу в жизни не доводилось спать на столь удобном «ложе». Не успел он и глазом моргнуть, как неважно стало, ночь за окном или день.

Мирные мгновения утекают стремительным потоком. Половина большого часа пролетела незаметно.

Чан Гэн взглянул на часы и понял, как сильно ему не хочется исполнять просьбу Гу Юня. Ведь ему не хватало духа ни выпустить его из объятий, ни разбудить, но другого выбора у них не оставалось.

Неотвратимо надвигалась военная катастрофа. Когда маршал в следующий раз сможет забыться мирным сном?

Чан Гэн призвал всю силу воли для того, чтобы разбудить Гу Юня вовремя, и легонько нажал на акупунктурную точку, после чего ушел на кухню.

Сердце постоянно сжимала тревога, но, когда Гу Юнь хорошенько пропотел и выпил лекарство, недуг временно отступил. Он проспал половину большого часа и жар почти спал. Он еще немного полежал в постели, прежде чем натянуть одежду, и заметил, как тело его постепенно оживает.