Ли Фэну казалось, что у него сейчас взорвется мозг. Вдруг его осенило. Эти «столпы» государственности на самом деле беспокоились лишь о проблемах того ничтожного клочка земли, что занимали, а не о стране в целом. Если бы их заставили работать на императорской кухне, то стол с новой посудой стал бы предметом столь же горячих споров, как сейчас — судьба огромного народа.

— Довольно! — взорвался Ли Фэн.

Все присутствующие замолкли, и Чан Гэн тут же продолжил:

— Ваш подданный младший брат еще не закончил. Второе, прошу Ваше Величество подготовить войска к отступлению.

И как только он это произнес, как министры и слуги снова закипели. Даже страх вызвать гнев Сына Неба не удержал присутствующих от громких споров. Несколько пожилых сановников, казалось, были готовы разбить голову Чан Гэна о колонну.

У Ли Фэн задергался глаз и от гнева задрожал кадык. Правитель чудом удержался от того, чтобы не зарубить Чан Гэна на месте. Задыхаясь от возмущения, он нахмурился, стараясь унять гнев, и шепотом предупредил:

— А-Минь, в следующий раз обдумывай свои слова прежде, чем произносить их вслух. Прародители доверили нам эти горы и реки не для того, чтобы мы уступили земли и вскормили тигров.

Чан Гэн твердо стоял на своем:

— Ваш подданный младший брат нижайше просит брата-императора оценить наши ресурсы. Если мы используем все, что имеем, то сколько территорий сумеем сохранить? Я не говорю о том, нам следует "уступить земли, чтобы вскормить тигров". Ведь смелый муж отрубит укушенную змеей руку, зная, что, если вовремя не отсечь отравленную плоть, яд проникнет глубже. Иностранцы подобно яду пытаются захватить все наши земли, и мы должны их остановить.

Чан Гэн говорил спокойно и ровно, словно цитировал «Беседы и суждения» Конфуция [8], и это подействовало на Ли Фэна будто беспощадно перевернутый на голову ушат холодной воды.

Даже не взглянув в сторону Императора, Чан Гэн продолжил:

— Третье, князь Го верно заметил, что северо-запад пока сдерживает Черный Железный Лагерь. Даже если они понесут большие потери, то все равно выстоят. Гораздо большее беспокойство вызывает ситуация в Восточном море. Когда иностранцы прорвутся на север, это подорвет военную мощь северного гарнизона. Ближайшие гарнизоны, которые могли бы прийти нам на помощь, сейчас со всех сторон окружены врагами. Вряд ли они смогут добраться сюда с подкреплением. Если все так и будет, что тогда планирует делать мой брат-император?

Эти слова заставили Ли Фэна за мгновение состариться на десять лет. После долгого молчания он наконец выдавил:

— Объявляем высочайшую волю... Пригласите сюда императорского дядю.

Чан Гэн даже глазом не моргнул. У него не было повода радоваться воле Императора, как не было повода и выразить свое возмущение. Ведь правителю больше ничего не оставалось, кроме как принять единственное разумное и логичное решение.

Чжу-кopотенькие-ножки боялся лишний раз вздохнуть, и когда он уже почти удалился, Чан Гэн вдруг напомнил правителю:

— Ваше Величество, если вы отправите за заключенным в императорскую тюрьму одного лишь евнуха Чжу, это будет выглядеть как шутка.

Интуиция подсказывала Чан Гэну не доверять никаким чиновникам из окружения Ли Фэна, даже евнуху, который, возможно, лишь напоказ втайне помогал Гу Юню.

Ли Фэн беспомощно произнес:

— В такое тяжелое время ты все еще настаиваешь на соблюдении протокола. Дорогой сановник Цзян, пойдешь туда вместо нас.

Чжу-кopотенькие-ножки маленькими шажками засеменил за Цзян Чуном, стараясь от него не отставать, но перед уходом не смог удержаться и невольно бросил на Чан Гэна взгляд.

Евнух был человеком пожилым. При дворе Великой Лян не было ни одного высокопоставленного чиновника или благородного господина, о котором он совсем ничего не знал бы. За исключением Яньбэй-вана. С раннего детства его надежно оберегали в стенах поместья Аньдинхоу. Повзрослев, вместо того чтобы «заниматься, чем полагается», юноша предпочитал путешествовать по свету и редко показывался на публике. Кроме тех случаев, когда он смешивался с толпой, чтобы послушать о дворцовых делах, Чан Гэн практически никогда не отправлялся во дворец на ежедневную аудиенцию или слушания в одиночку, а когда приходил, чтобы лично передать правителю поздравления во время празднования нового года и других праздников, он просил Гу Юня пойти туда вместе с ним... Почти никто ничего не знал о Чан Гэне.

А раз никто ничего не знал, это делало его непредсказуемым.

Цзян Чун и Чжу-кopотенькие-ножки спешно направились прямо в императорскую тюрьму. Когда они уже почти прибыли в место назначения, Чжу-кopотенькие-ножки вдруг вспомнил кое о чем и тихим голосом сказал:

— Так не пойдет, господин Цзян. Аньдинхоу ведь предстоит аудиенция у Императора. Если он предстанет перед правителем в тюремной форме, то это будет неподобающе. Может, мне стоит послать слугу приглядеть ему на рынке первоклассное парадное одеяние и немедленно принести его?

Цзян Чуну было не до того — его полностью поглотили горе и отчаяние, ведь родная страна его была в руинах, а соотечественники гибли, поэтому, когда слова старшего дворцового евнуха вернули его к действительности, он не знал плакать ему или смеяться:

— Дедушка, нашли же вы время для подобной ерунды. Я...

Не успел он договорить, как его внимание привлек скачущий в их сторону во весь опор всадник, который в мгновение ока поравнялся с ними. Сойдя с коня всадник с уважением поклонился — это оказался Хо Дань, командующий стражи в поместье Аньдинхоу.

В знак приветствия Хо Дань сложил руки, обняв ладонью кулак:

— Господин Цзян, евнух Чжу, я нижайший слуга Аньдинхоу послан сюда из поместья Его Высочеством, чтобы передать эти вещи Аньдинхоу.

Двумя руками он протянул парадную одежду и комплект брони.

У Цзян Чуна сжалось сердце. Он сразу понял, что Яньбэй-ван человек дотошный, но всему есть предел?

Кого же опасался четвертый принц?

Гу Юнь в тюрьме не находил места от скуки, поэтому придумал себе развлечение — качал толстого мышонка за хвостик. Почувствовав необычное дуновение ветра за спиной, он оглянулся назад и удивленно с большим трудом различил три расплывчатые фигуры, движущиеся в его сторону. Первый человек шел стремительно подобно ветру и вроде бы носил парадную одежду.

Когда дверь камеры широко распахнулась, специфический запах дворцовых курительных свечей ударил Гу Юню в нос, смешиваясь с ароматом сандалового масла, которым любил пользоваться Ли Фэн.

Гу Юнь прищурился и понял, что одним из этих мужчин, который был самым рослым, крепким и толстым, был никто иной как Чжу-кopотенькие-ножки.

Если его собирались вести на допрос, то вряд ли послали бы старшего дворцового евнуха. Ли Фэн был не из тех, кто не проявляет должного уважения к своим родственникам, и не из тех, кто отменяет утренний приказ вечером, а значит, оставался всего один вариант...

Улыбка на лице Гу Юня погасла, когда он подумал про себя: «Да что там стряслось?»

Цзян Чун что-то быстро объяснил ему, но Гу Юнь ничего не услышал. Ему удалось различить лишь пару слов: «внезапное нападение» и «Чжао». Поскольку Гу Юня окружал туман [9], то ему ничего не оставалось кроме как притвориться, что он сохраняет мужество, даже когда рушатся горы. Он кивнул, ничуть не изменившись в лице.

Цзян Чун был настолько впечатлен его невозмутимым спокойствием, что и сам почувствовал себя увереннее. От тревоги его бросало то в жар, то в холод, а на душе кошки скреблись — еще немного и он бы точно разрыдался.

— Какое счастье, что Великая Лян имеет надежную опору в лице людей вроде Аньдинхоу.

Гу Юнь был порядком озадачен: «Твою мать, что же он там мне говорит-то?»

Подумав, он потрепал господина Цзяна по плечу и изрек:

— Показывай дорогу.

К счастью, в происходящее вмешался Хо Дань. Он сделал шаг вперед, подал маршалу парадную одежду, одновременно распутав поясной шарф и достав оттуда флягу.

— Его Высочество приказал передать это Аньдинхоу, чтобы согреться.

Гу Юнь открыл крышку и по запаху сразу определил, что внутри лекарство. Его счастье было так велико, словно ему объявили амнистию, и, вздохнув с облегчением, он залпом осушил флягу.

Хо Дань в два счета помог ему сменить одежды. Новый наряд гораздо лучше сидел. В конце концов вся компания отправилась обратно во дворец, включая глухого, да еще и слепого, Аньдинхоу.

Дойдя до окружавшей внутренний двор дворца стены, Гу Юнь ощутил покалывание в ушах — к нему постепенно начал возвращаться слух.

С преспокойным видом он жестом подозвал к себе Хо Даня. Тот быстро понял намек, подошел поближе и слово в слово пересказал ему на ухо все, что говорил Цзян Чун в тюрьме.

Не успел Гу Юнь дослушать до конца, как его скрутило от жуткой головной боли, как будто в его голове точно лопнула тетива лука, наполнив ее жутким гулом. Тысячи звезд мелькали перед глазами, а шаг стал нетвердым. Хо Дань поспешно схватил его за предплечье:

— Маршал!

Цзян Чун аж вздрогнул от испуга. Непонятно, отчего Аньдинхоу, который пару мгновений назад был воплощением спокойствия, совершенно неожиданно подкосила таинственная болезнь и его прекрасное лицо превратилось в пугающее лицо мертвеца... Цзян Чун нервно спросил:

— Аньдинхоу, что-то не так?..

«Больше половины Черного Железного Лагеря уничтожено», «ключевые укрепления на северном фронте потеряны», «генерал Чжао пожертвовал собой ради страны» и «военные склады на юго-западе сильно пострадали от бомбардировок»... Эти слова подобно смертоносным лезвиям ранили тело и душу Гу Юня. Грудь заныла от боли, а сладкая кровь подступила к горлу. На висках проступили синие вены, по лицу стекал холодный пот.

Хотя Цзян Чун понимал, что даже в тюрьме никто не посмел бы пытать Аньдинхоу, зрелище все равно было жуткое.