— ... паршивец! — выпалил Гу Юнь.

Чан Гэн проигнорировал его слова, наклонился ниже и, пользуясь своим преимуществом, коленом развел ноги Гу Юня в стороны. От этого мурашки пошли по телу, и он надавил ладонью на плечо Чан Гэн, отталкивая его. Второй рукой Гу Юнь сжал руку, которой Чан Гэн его касался, и заломил её за спину.

Чан Гэн не сопротивлялся, мягкий будто цветы хлопка, и позволял Гу Юню делать, что вздумается. Он лишь чуть приподнял голову, обнажая уязвимую шею, и спросил, точно избалованный ребёнок:

— Ифу, ты меня хочешь?

Гу Юнь по-прежнему колебался, не в силах совладать со своими чувствами. Его хватка ослабла, и Чан Гэн выскользнул на свободу, словно юркая рыбка. Вновь приблизившись, он сжал Гу Юня в объятиях и, нежно поглаживая спину вдоль позвоночника, прошептал на ухо:

— Тогда позволь позаботиться о моем ифу?

Гу Юнь промолчал. Этот год выдался для него каким-то неудачным — будто Юпитер несколько раз перевернулся вокруг своей оси [3].

Не успели они и глазом моргнуть, как небо посветлело и взошло солнце.

Яркий рассветный луч тонкими нитями пробивался сквозь балдахин, но глаза Чан Гэна сияли ярче. Наконец он в полной мере ощутил, что значит «после того, как на протяжении долгих лет тешил себя несбыточными надеждами, на мгновение впал в безумство» [4]. Кошмары его не сбылись, но Чан Гэн никак ожидал, что реальность превзойдет самые дикие весенние сны.

Впрочем, после этого безумия он не чувствовал себя опустошенным. Наоборот, испытывал невероятное умиротворение. Впервые в жизни на душе было настолько спокойно. Руки Чан Гэна беспрестанно поглаживали тело Гу Юня, а губы нашептывали ласковые слова ему на ухо. Чан Гэн прекрасно понимал, что подобное может раздражать, но никак не мог удержаться.

Он называл его то ифу, то Цзыси, отчего слух этого красавца, плохо слышащего без лекарства, постоянно напрягался. Горячее дыхание обжигало ухо. В решающий момент Гу Юнь совершил роковую ошибку — этот юнец обвел его вокруг пальца! К тому времени оба они утомились и хотели спать, но Чан Гэн не давал ему нормально заснуть. Честно говоря, постель — это не место для разговоров о том, что правильно, а что нет, поэтому он лишь раздраженно бросил:

— Успокойся!

Заметив его усталость, Чан Гэн покорно замолк и нежно обнял его за талию. Гу Юнь невероятно боялся щекотки, но это прикосновение это было крайне приятным — не щекотным, а успокаивающим.

Гу Юнь осекся.

То есть он всегда нарочно это делал!

Чему его только барышня Чэнь учила — медицине или каким-то запретным искусствам?!

Гу Юнь уже собирался разразиться возмущенной тирадой, когда Чан Гэн нахмурился, осторожно ладонью коснулся его груди и низа живота, после чего проверил пульс на запястье.

— Что, еще не насмотрелся? — сердито выпалил Гу Юнь.

— Когда это ты успел получить новые раны? — спросил Чан Гэн.

Гу Юнь прикусил язык.

Оказалось, все гораздо хуже. Помимо запретных искусств барышня Чэнь передала ему и настоящие лекарские секреты, отчего Гу Юнь теперь и страдал!

В столь отчаянной ситуации ему пришлось прибегнуть к трюку «я оглох и ни единого твоего слова не услышал». С самым невинным видом Гу Юнь повернулся спиной к Чан Гэну и сделал вид, что задремал, а остальное его не волнует.

Чан Гэн внимательно осмотрел его с головы до пят, но с того момента, как маршал получил жуткую рану во время взрыва, прошло довольно много времени. В искусстве врачевания Чан Гэну далеко пока было до невероятных талантов Чэнь Цинсюй. Более того, рана на теле Гу Юня почти зажила. Поскольку Чан Гэну не удалось вывести его на чистую воду, они оба продолжили делать вид, что все в порядке.

На следующий день Его Высочество Янь-ван сослался на болезнь и не явился в Военный совет. Высокопоставленные чиновники один за другим присылали в поместье Гу своих людей, чтобы поприветствовать принца и справиться о его здоровье. Вот только всех их Хо Дань отсылал прочь, так как для старого вояки слова его маршала являлись непреложных законом. Раз Аньдинхоу приказал, что никто не должен их беспокоить, подчиненный в точности исполнит приказ, смиренно играя роль духа-привратника [5]. Правда Хо Даня все еще мучил вопрос, как же маршал незаметно попал в поместье. На досуге он неоднократно возвращался мыслями к этой загадке, но ничего не путного не придумал, поэтому пришел к выводу, что виноваты во всем растяпы-охранники.

Гу Юнь так спешил домой, словно ждал перерождения — приехал аж на два дня раньше и потом целую ночь провел без сна. Наконец ему перепало немного постельных утех, но все оказалось совсем не так, как он ожидал, и поначалу едва не стоило ему жизни. Выбившись из сил, Гу Юнь проспал до вечера. После пробуждения он довольно непривычно себя чувствовал и уже был не уверен, кому из них понадобился тот самый выходной.

Это раздражало, но Гу Юнь решил, что как-то мелочно злиться из-за подобной ерунды. Поэтому лишь подумал про себя: «Ух, в следующий раз зашью ему рот».

Гу Юнь встал с постели и вслепую в тёмной комнате начал пшарить рукой в поисках люлицзин, но никак не мог найти, куда эта маленькая штуковина подевалась. После долгих бесплодных поисков, он почувствовал, как чья-то теплая ладонь схватила его за руку.

Чан Гэн наклонился к его уху и сказал:

— Генерал Шэнь с конвоем пока еще не прибыл в столицу. Тебе не обязательно сегодня куда-то идти. Давай ты не будешь принимать лекарство? Я позабочусь о тебе.

Гу Юнь в последнее время и так старался не злоупотреблять лекарством, поэтому согласно кивнул:

— Не стоит беспокоиться, я уже привык. Вот только никак не могу найти люлицзин. Пойди и достань мне новый.

Чан Гэн обнял его и признался:

— Так это я его забрал.

Отношения между ними претерпели разительную перемену.

С ранних лет, будучи лишь приемным отцом и сыном, эти двое были чрезвычайно близки. После того, как Чан Гэн бесцеремонно признался ему в своих чувствах, сердце Гу Юня сначала смягчилось, а потом в нем зародилась ответная пылкая влюбленность. Он всегда отправлял личные письма вместе с военными донесениями и нельзя было сказать, что чувства его были поверхностными... И все же ничто из того, что он испытывал прежде, не могло сравниться с полученным сегодня удовольствием. Окружи враги вновь столицу, он бы не заметил — дела земные и небесные больше не волновали его.

Гу Юнь потрясенно переспросил:

— И зачем же ты забрал мой люлицзин?

Чан Гэн засмеялся и признался:

— Понравился.

После чего он самоотверженно и крайне заботливо помог Гу Юню одеться, а затем опустился перед ним на колени и помог обуться.

Точно монах принц предпочитал одеваться в простые белые одежды и сдерживать свои желания, отчего у посторонних людей складывалось обманчивое впечатление, что человек он крайне добропорядочный. Cегодня Гу Юнь лично убедился в том, что это не так. Под маской благородства таились желания, о которых обычный человек и подумать не мог.

Что там ему понравилось? Что Гу Юнь ослеп?

Чан Гэн обычно не повышал голос, а чтобы Гу Юнь мог его услышать, предпочитал шептать ему на ухо. Таким образом невинные вещи вроде «осторожнее, тут порог» звучали крайне интимно. Подойдя к двери, плохо видевший Гу Юнь непроизвольно потянулся к косяку, но его осторожно поймали за руку. Чан Гэн небрежно бросил ему:

— Лучше ничего не трогай, а опирайся на меня.

Похоже, стоило этому молодому человеку впервые испытать, каково это — иметь власть над другим человеком, как от восторга ему снесло крышу. Чан Гэн ни на мгновение его не отпускал. Они успевали обменяться лишь парой фраз, как Чан Гэн снова подходил к нему, требуя поцеловать. Вскоре у Гу Юня от этого мурашки пошли по коже, а волосы встали дыбом.

Он правда не понимал, что случилось. Как настолько сдержанный и отстраненный человек, который скромно опускал глаза, когда кто-то при нем переодевался, мог вдруг настолько обезуметь после одной единственной совместной ночи?

— Да, я плохо вижу, но я же не совсем калека! — выпалил Гу Юнь. — Вовсе не обязательно так меня опекать. Разве у тебя нет кучи других важных дел?

Чан Гэн предложил:

— Пойдем тогда в мой кабинет.

После отъезда Гу Юня его кабинет оккупировал Чан Гэн. Маршал столько лет провел на границе, что обстановка теперь показалась ему непривычной. Чан Гэн помог ему сесть и сам устроился рядом. Солнце в кабинете знакомо било в лицо. Нащупав что-то под столом, Гу Юнь потянулся ногой, чтобы лучше изучить находку. Она напоминала маленькую подставку.

— Надо же. До сих пор тут стоит.

Чан Гэн наклонился и выдвинул из-под стола его находку. На самом деле это был деревянный стульчик, украшенный орнаментом из кусающих друг друга за хвосты маленьких черепашек. Детским почерком сзади на спинке стула были вырезаны слова «Хоть черепахе волшебной и долго живется [6], если у тебя сил в десять раз больше, чем у противника, окружи его со всех сторон» [7].

... Что за нелепица.

С губ Чан Гэна долго не сходила улыбка. Наконец он поднес ладонь Гу Юня ко стулу и, дав ему ощупать надпись, спросил:

— Это ты вырезал?

— Только не смейся. В детстве мне было не до литературы, — сказал Гу Юнь и чуть наклонился, пытаясь рассмотреть. — Все свои книги я прочел уже позже во дворце вместе с Императором и Вэй-ваном. Образование мой отец получил самое обычное, разве что чуть больше интересовался военными трактатами. Для меня он подыскал совершенно никудышного старого учителя-конфуцианца. Стоило тому задремать за чтением мне книг, как я был предоставлен сам себе... Послушай, ты можешь спокойно заниматься своими делами. Я давно не был дома, дай мне оглядеться.

— Нет, — поспешно возразил Чан Гэн. — Мне нравится слушать твои истории! Потом подумаем?

Гу Юнь замер в нерешительности. Гордится ему, конечно, тут было не чем, но Чан Гэн редко пребывал в настолько хорошем расположении духа. Наконец Гу Юнь набрался смелости, чтобы поведать ему эту немного постыдную историю: