Глава 79 «От сердца к сердцу »

 

____

... дела земные и небесные больше не волновали его.

____

Благородный Янь-ван возглавлял Военный совет, но каждый раз, когда он приходил в себя после кошмара, из-за Сю Нян вошедшего в его кровь и плоть, единственным, кому он доверял и чьего общества жаждал, оставался Гу Юнь.

Груз обуревавших его чувств был до того тяжел, что порой казался совершенно невыносимым.

Как-то раз Ляо Жань сказал Чан Гэну, что часто причиной страданий человека является неспособность отпускать. Чем больше ты на себя берешь, тем сложнее нести эту ношу и тем тяжелее будет каждый твой шаг. Сейчас Чан Гэн ощутил на себе всю глубину этого мудрого высказывания и признал, что монах был прав. Впрочем, для Чан Гэна чувства к Гу Юню были настолько важны, что даже если они тяжким грузом лежали на сердце, он не мог от них отказаться. Отпустить значило остаться с пустыми руками.

Если человек будет жить с легким сердцем, то не станет ли он в итоге подобен фальшивому знамени, что в любой момент может унести ветром?

Гу Юнь положил руку Чан Гэну на плечо и ласково погладил его шею. Несмотря на то, что сердце наполняла тревога, Чан Гэн не сводил с него внимательного взгляда.

— Думаешь, я позволю тебе пройти через горы мечей и море огня? — спросил Гу Юнь.

— Я мечтаю о том дне, когда страна наша будет процветать и для каждого ее жителя найдется работа. Везде воцарится мир и моему Аньдинхоу больше не нужно будет рисковать жизнью, обороняя границы. Как и господин Фэнхань, я хочу разрушить оковы, что сковали императорскую власть и цзылюцзинь. Надеюсь, в будущем военная техника будет помогать обрабатывать поля, а сев на «длинного змея» [1], обычные путешественники смогут собраться за столом на судне со всеми домочадцами, чтобы вернуться в родные края и навестить родственников... Каждый сможет жить достойно.

Чан Гэн сжал его руку, переплетя пальцы.

Гу Юнь был порядком озадачен. Впервые Чан Гэн настолько откровенно поделился с ним своими мечтами, что неизбежно разожгло огонь в его сердце.

Жаль, что после тщательных размышлений, мечты эти все равно казались невыполнимыми.

— Я справлюсь. Цзыси, позволь мне попытаться, — прошептал Чан Гэн.

Раз уж Чан Гэн обладал силой злого божества, не значило ли это, что пусть и ценой кровопролития, но тот мог совершить то, что еще не удавалось ни одному смертному?

Когда они жили в Яньхуэй и ему было тринадцать, может, четырнадцать лет, Чан Гэн поделился с Аньдинхоу своими планами на будущее. Молодой и легкомысленный Гу Юнь резко остудил его пыл, с безразличным видом заявив, что героев обычно не ждет счастливый конец.

С тех пор Аньдиньхоу пережил сражения в золотых песках, побывал в императорской тюрьме и снова вернулся во дворец — он на своей шкуре испытал, что значит поговорка «героев обычно не ждет счастливый конец». Вот только почему-то не находил в себе смелости вновь напомнить о ней Чан Гэну.

Гу Юнь привык судить людей по себе. Если бы кто-нибудь пришел к нему и, указав пальцем на нос, заявил: «Гу Юнь, возвращайся-ка в поместье да выходи поскорее на пенсию. Ты каким-то чудом до своих лет дожил. Не отступишься, так рано или поздно помрешь, и у тебя даже могилы не будет».

Что бы он на подобное ответил?

В нынешние времена, если одной ногой человек стоит в холодной воде, а другой — в грязи, то ему тяжело будет идти вровень с обычными людьми и потребуется больше времени, чтобы сделать решительный шаг. По природе своей он останется немного холоден, но в груди его все равно будет биться горячее сердце. Непросто придерживаться выбранного пути, зная, что желание твое несбыточно. А уж если кто-то... особенно близкий человек, раскритикует твои мечты, разве это не усугубит ситуацию?

Долгое время Гу Юнь хранил молчание. Заметив, что через какое-то время Чан Гэн напрягся, он произнес:

— Я уже и обнял тебя, и поцеловал. Что еще ты желаешь от меня услышать? Когда мужчина слишком много болтает, у него не остается времени для других вещей. Понимаешь, да?

Чан Гэн остолбенел. Гу Юнь потянулся к еле тлеющей лампе в изголовье кровати и потушил ее. На горизонте еще не забрезжил рассвет, и в комнате царила кромешная тьма. Обычно балдахин был высоко приподнят, но сейчас был опущен, словно готовый затмить собой небеса и землю, и едва заметно колыхался на сквозняке от открытого окна. Не успел Чан Гэн ничего ответить, как с него стянули поясной шарф вместе с ремнем. Он еще не пришел в себя после данного обещания «идти по морю огня и горе мечей», так что щеки залил густой румянец.

— Цзы... Цзыси...

Гу Юнь что-то машинально бросил в ответ и нетерпеливо отбросил шелковый лоскут, приложенный к его пораненной руке, в сторону. После чего он облокотился поудобнее на мягкое покрывало и кончиками пальцев провел по полам одежд Чан Гэна.

— В тот день на горячих источниках ты рассказывал, что хотел что-то со мной сделать...? О чем ты тогда думал? [2]

Чан Гэн опешил.

— Куда подевалось твое знаменитое красноречие? — со смешком спросил его Гу Юнь. — Ну же, мне интересно.

Прежде Чан Гэн не сталкивался с такими откровенными заигрываниями. Он аж заикаться начал:

— Я... Я...

— В этом деле одних лишь мыслей недостаточно.

Гу Юнь ласково погладил его талию сквозь одежду, задев низ живота. Легко, но в то же время ощутимо. У Чан Гэна сбилось дыхание, он едва не подпрыгнул на месте и схватил бесстыжую руку Гу Юня, от наглых прикосновений которой все тело охватил жар. Еще немного — и пламя обратило бы его в прах.

Гу Юнь распахнул его одежды.

Чан Гэн встрепенулся, почувствовав холодное прикосновение к груди. Он попытался оттолкнуть Гу Юня, но не успел. Множество шрамов больших и маленьких, покрывавших его шею и грудь, вдруг перестали быть тайной. Мозолистые пальцы Гу Юня поглаживали его шрамы, и это внезапно оказалось очень приятно. Чан Гэн хотел было отстраниться в панике, но от нежных прикосновений во рту пересохло, а в ушах звенело. Он не мог определиться, чего хочет — чтобы это продолжалось или прекратилось.

Несколько дней Гу Юнь провел в пути, а потом целую ночь он просидел у его постели. К несчастью, действие лекарства к тому времени прошло, и мир расплывался перед глазами. Все так удачно складывалось, что надевать на нос люлицзин казалось неуместным. В нем Гу Юнь походил бы на лишенного эмоций механика, готовящегося разобрать железную броню.

Оставалось полагаться лишь на осязание. Ладонью Гу Юнь провел по неровным шрамам на теле Чан Гэна, и это оказалось мучительнее, чем видеть их собственными глазами.

— Больно?

Чан Гэн опустил голову, внимательно на него посмотрел и ответил невпопад:

— Это старые шрамы.

Сердце Гу Юня переполняло множество эмоций, даже жгучее желание чуть ослабло. Он прищурился и осторожно погладил шрамы. Чан Гэн больше не мог этого выносить и с тихим всхлипом схватил Гу Юня за запястье.

— Не бойся, — мягко попросил его Гу Юнь. — Позволь мне любить тебя.

Если бы этот слепец мог видеть выражение лица Чан Гэна, то скорее всего, воздержался бы от своего «не бойся».

Чан Гэн потянулся за новым поцелуем. Они целовались до тех пор, пока пламя внутри не разгорелось до того, что Гу Юню захотелось перехватить инициативу и немедленно им овладеть. Вдруг на Чан Гэна что-то непонятное нашло, и он выпалил:

— Ифу...

Гу Юнь опешил. Стоило Чан Гэну так его назвать, как это сбило весь романтический настрой. Неважно, как сильно Гу Юнь его хотел, он совладал со своими страстями и желаниями и заточил их в железную клетку.

За несколько вдохов он восстановил дыхание. Ему хотелось наорать на Чан Гэна: «Как ты решил назвать меня в постели?» С другой стороны ничего дурного тот ведь не имел в виду.

Говорят, некоторые мужчины любят привкус запретных чувств и охотно позволяют своим любовникам по-всякому называть их в постели. Вот только, к сожалению, Гу Юнь сам подобным не страдал и не понимал, что люди в этом находят. За полтора года он постепенно привык к тому, что Чан Гэн называет его вторым именем, и перестал смотреть на него как на своего названного сына. Откуда Гу Юнь мог знать, что в самый ответственный момент одного слова «ифу» будет достаточно, чтобы привести его в замешательство

Похоже, Чан Гэн не заметил, как это его смущает, и, не в силах удержаться, он назвал его так еще несколько раз, лихорадочно целуя. При всей интимности поцелуи эти оставались крайне почтительными, отчего старый развратник теперь сидел как на иголках. В сочетании с обращением «ифу» эффект был сногсшибательный.

Гу Юню казалось, что по всему телу ползают муравьи. Наконец терпение его иссякло, и он наклонил голову набок, попросив:

— Не называй меня так.

Чан Гэн остановился и окинул его внимательным взглядом. После чего склонился к его уху и сказал:

— Ифу, если зрение тебя подводит, закрой глаза, хорошо?

Во-первых, Гу Юнь пока не оглох окончательно, а во-вторых, разобрал бы эти слова, и будь у него совсем беда со слухом.

— ... И откуда у тебя силы берутся?

Глаза Чан Гэна ярко сверкали во тьме. Он еще нарочно понизил голос и капризно прошептал ему на ухо:

— Помнится, ифу пообещал мне, что будет оберегать меня после возвращения в столицу? Ифу не забыл?

Гу Юнь несколько раз переменился в лице. Он пока не знал, что противопоставить новоприобретенной привычке Чан Гэна над ним подтрунивать. Оставалось лишь предпринять стратегическое отступление и оттолкнуть его в сторону.

— Так, веди себя прилично. Поступай как должн... Ох!

— И как же мне полагается себя вести? — Чан Гэн ловко вернул его на место, положив руку ему на спину. Когда он делал ему массаж в крепости Цзяюй, то успел перебрать каждую косточку. Теперь он снова действовал с уверенностью доктора. Гу Юня пробрала дрожь. Ему хотелось свернуться в клубок, но Чан Гэн зажал несколько акупунктурных точек. Он дождался, пока половина его тела онемеет, и лишь тогда решился договорить: — Разве ифу не выпросил для меня выходной, сославшись на мое плохое самочувствие, чтобы заботиться обо мне и страстно любить?