— Встречаться, Константин Петрович, непременно встречаться. — Генерал подошел поближе к Косте. — По-моему, в наших руках ниточка, которая должна привести к цели. Вы должны осторожно, как можно осторожнее, сыграть свою роль. У вас есть козырь — вы работаете на радиостанции. Они на это клюнут. Радиостанция, несомненно, интересует многих... Входите в доверие, слушайте, запоминайте, анализируйте, сопоставляйте.

— Постараюсь, товарищ генерал. — Костя опустил руки по швам.

— Скажу вам по секрету. На этого Курта у нас уже кое-что есть. Немецким друзьям сообщили. Но ваша информация, очевидно, будет решающей. — Цинин шагнул к столу. — Ну, до свидания, до скорой встречи.

За гребнем небольшой высотки только что скрылось солнце, оставив на прозрачно-голубом небе широкую полосу зари. На небе — ни облачка, кажется, над округой повисла бездонная чаша, испещренная светлячками-звездами.

Лес, подступавший к самому гасштету «Добро пожаловать», стоял молчаливый, притихший. Всего лишь час-полтора назад здесь на все лады щебетали птицы — черные дрозды, проворные синицы, маленькие серенькие длиннохвостки, дятлы. А теперь — тишина.

Пуст и неуютен гасштет Петкера «Добро пожаловать». Он бывает таким по понедельникам, в выходной день. В залах пахнет никотином, прокисшим пивом. Высоко под потолком тлеет прикрытая абажуром электрическая лампочка, а в углу теплится ночничок, похожий на церковную свечку.

Полумрак придает залам таинственность, настороженность.

Костя вошел в гасштет и оторопел: необычайность обстановки напугала его. Он ожидал, что войдет, как всегда, в веселые, наполненные музыкой и шумом залы, его встретит радушный Петкер, предложит столик, а тут — мрак, притаившийся в углах, опущенные, словно забрала, жалюзи и противный запах.

— Пройдите сюда, Коста. — Вдруг перед Вилковым вырос Кока и повел его за собой. — Сегодня выходной, мы собрались маленькой компанией у нашего любезнейшего Петкера. — Кока открыл дверь, и Костя вошел в просторную комнату, освещенную ночником-негритенком, усевшимся верхом на золотой рыбке. Вокруг стола — Курт Ромахер, Марта и Петкер. Курили сигареты, и дым плохонького табака резко ударил в ноздри.

— Свет экономит Петкер, — сказал Вилков, подходя к Курту. — О, оказывается, мы давно знакомы! Приветствую вас, товарищ Ромахер.

Курт протянул руку Вилкову, проговорил:

— Да, старый друг — лучше новых двух, — так бы сейчас сказала милая Вальтраут.

— Она мастер на поговорки, — подтвердил Костя. — Неистощимый кладезь. А почему ее нет? — спросил он у Коки.

Кока покачал головой:

— Жаль, но ее не будет. Заболела Вальтраут.

— А я было настроился провести вечер в ее компании, — сказал Вилков. — Давненько не виделись, соскучился.

— Такая обворожит, — заметила Марта, покуривая сигарету. — Пампушечка с мушкой на щеке.

Костя поцеловал Марте руку, затем направился к Петкеру, крепко стиснул его пухлую маленькую ладонь.

Курт предложил Косте сесть, пододвинул сигареты. Вилков достал «Беломорканал». Все дружно потянулись к пачке. Даже некурящий Кока и тот решил попробовать русский табачок.

Петкер, затянувшись, посмотрел на Вилкова:

— Хорош, Коста, табачок, очень хорош.

— В Крыму и на Кавказе растет, — сказал Костя. — Люблю ленинградскую фабрику, московский «Дукат» кашель вызывает.

— Знаешь толк в папиросах, Коста. А вот разбираешься ли ты в винах, камрад? — Петкер мелкими шажками засеменил к серванту, вынул бутылку с красивой этикеткой, вручил Косте. — Отгадай, чье вино?

Вилков долго смотрел на бутылку, крутил в руках, заглядывал на пробку, донышко, прищурив глаза, всматривался в надписи на этикетке. Прочитал, воскликнул:

— Шампань!

— Угадал, Коста. — Петкер взял у него бутылку, с шумом открыл ее, разлил вино в приготовленные Мартой фужеры. — За то, что ты угадал, Коста, выпьем настоящего шампанского.

— За всех, — поднял бокал Костя и выпил.

— Ну что? — спросил Петкер.

— Хорошее, — ответил Костя. — А вы наше шампанское не пробовали?

— Не приходилось, — ответил за всех Кока.

— Не уступит французскому, — продолжал Вилков. — Несколько медалей имеет. Выпьешь, по телу теплота растекается. А «Цимлянское игристое» пили? Нет? Много потеряли. Тоже с медалями. Нальешь в фужерчик, так и играет.

— Давай еще по одной, — сказал Курт.

— Если под сосиски, то давай, шеф, — махнул рукой Костя.

Марта помогала Петкеру накрыть стол. Она принесла с кухни тарелку сосисок, маленькие картонные тарелочки, горчицу.

— Налей, Курт, — попросил Петкер Ромахера.

Курт ловким движением пододвинул к себе бутылку, обхватил ее сухими длинными пальцами, шутливо перекрестился, сказал:

— Дай бог, чтоб этот фаустпатрон был не последним.

Все засмеялись, знали, что такие бутылки русские называют фаустпатронами, и это было приятно Вилкову.

— Есть еще, Курт, не стесняйся, лей по полной.

Вечер, как думал Вилков, начался неплохо. Он выпил, довольно крякнул, густо намазал сосиску горчицей, положил в рот, шумно выдохнул.

— Эх, по-русски приготовили, — сквозь слезы сказал Костя и полез за платком. Марта, зная об этом подвохе, быстро подбежала к Вилкову, схватила за голову, повернула лицом к себе.

— Давайте я подую в ваш милый носик, Коста. — Она начала усиленно дуть в лицо, Вилков довольно мотал головой, держа Марту за руки, другие в это время шутили:

— Надувай его, Мартик, надувай.

— Не лопнет, Коста, не лопнет.

— Целуй ей ручки, Коста, она этого хочет.

— Ха-ха-ха!

Костя поцеловал руку Марты, Курт деланно нахмурился, крикнул:

— Обер-лейтенант, вызову на дуэль!

— У русских тоже есть опыт, — отшутился Костя и отпустил руки Марты.

— Ага, струсил! — подбежал к Вилкову Кока. — Струсил?

— Кто, я? — отстранил его Костя. — Отмерь двенадцать шагов. И к барьеру! — Вилков встал и указал Курту, куда пройти.

— Давайте мировую, — подняла бокал Марта. — Будем считать, что дуэль окончилась вничью.

Костя подошел к чучелу ворона:

— Говоришь, Петкер, украшает твое житье-бытье? — Вилков щелкнул по клюву.

— Украшает, Коста, украшает. Да ты садись, садись. — Петкер взял Вилкова за плечи и подвел к столу.

— Ворон — это чепуха на постном масле. Костя и на медведя ходил, на куропаток, на кабана. О, кабан хитрый зверюга. И страшный. Рассвирепеет — хана. Без прописки — на тот свет.

— Что, и на кабана приходилось? — спросил Курт.

— Кабан, братцы, страшная зверюга. У-у-у, такая страшная — мурашки по коже. Я охотился, Курт, и не где-нибудь, а вот в этих местах. В этом лесу охотился. — Костя прикурил от спички, бросил ее в пепельницу, сунул коробок в карман. — Пошли мы на уток. С дружком одним. Не охотник, а так себе. Ружьишко у него еще допотопных времен — курковое. Идем, вдоль канала идем. Смотрим, утки. Черным-черно. Чтобы не соврать, сотни две с половиной. Нет больше, сотни этак три. Ну, зарядили ружья «тройкой» — это дробь утиная, начали подкрадываться. Метров двести почти ползком подбирались. До уток — рукой подать. Слышно, как они плещутся, покрякивают от удовольствия. — Костя заметил, что папироса погасла, протянул руку к Ромахеру, попросил: — Дай, Курт, прикурить... Но тут мой дружок как крикнет: «Костя, смотри!» Посмотрел я и глазам своим не поверил. Из лесочка бежит огромный кабан-секач, а за ним — маленькая черненькая такса: «тяв-тяв», «тяв-тяв». Кабан, конечно, огрызается. Но она, проказница, такая юркая, что просто диву даешься — шмыг ему под брюхо, шмыг еще. Не верите? Честное слово охотника! Шмыг, значит, ему под брюхо, хвать его за ляжку и опять: «тяв-тяв», «тяв-тяв».

— Как в басне: «Ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на Слона», — вставил Кока. — Я эту басню с детства помню.

— Ты прав, как в этой самой басне. — Костя толкнул Коку в плечо и расхохотался. — А кабан действительно был со слона. Ну, не со слона, а с нашего «москвича» наверняка, знаете нашего «москвича»? Секач был!.. Клыки у него — во-о. — Костя показал рукой. — Глазищи кровью налились от злобы: такая, мол, маленькая, а больно кусает. Бежит, бежит секач — и прямо на нас. Только канал разделяет. И это; слава аллаху, хорошо. Безопасно. Когда раненый кабан бежит на человека — все, хана, без прописки — на тот свет.

Залегли мы. Я кричу дружку: «Перезаряжай «восьмеркой»!» Дробь такая, кабанья. Он только глазами хлопает: «Нет, мол, у меня «восьмерки». Ничего себе, собрался на охоту! Говорил я вам: не охотник, а пустое место. Тогда я заряжаю в оба ствола «восьмерку». Лежим, ждем. Утки раз — и взлетели. Значит, думаю, зверюга к каналу подошел. Высунул я голову из-за бугра — не видно. Может быть, обратно повернул? Какое там обратно!

Костя посмотрел на Курта, продолжал:

— Какое там обратно, Курт! Нежданно-негаданно секач вырос прямо перед носом моего дружка да как чихнет. Тут, конечно, у моего дружка душа в пятки. Закрыл он от страха глаза — ни дыхнуть, ни охнуть: все, мол, хана, без прописки — на тот свет. Но тут он все же опомнился немного, нажал на крючок — ружье ахнуло прямо под ноги секачу.

— Ха-ха-ха, — захохотал Курт. — В самом деле стрелок дрековый.

— Курт смеется, а ведь я ни капельки не вру, честное слово охотника, — сделал серьезный вид Костя. — Значит, как ахнет под ноги секачу, но тот, дьявол, только презрительно фыркнул и пошел наутек. Вот тут-то и вступил в свои права я. Приподнялся на колено, прицелился, выстрелил. Попал. Кабан юлой завертелся на месте, оборотов десять дал — и опять наутек. Снова прицелился — бабах. Попал. Опять, стерва, завертелся юлой и скачками пошел по полю. Вдогонку выпалил еще два раза — хоть бы что. Побежал я за секачом. Тяжело. Ноги вязнут в пашне. Сбросить сапоги? Холодно. Вот как был, так и бегу за ним. Смотрю, в стороне два камрада работают, земляки ваши. Увидали кабана — тоже за ним. Один камрад с железной лопатой. Наперерез так и бегут. «Ну, — думаю, — зря они это делают. Сомнет он их. Ведь озверел секач-то». И гляжу, кабан с ходу налетел на одного камрада, подмял его под себя и начал своими клычищами, как мячик, подбрасывать. Раз подбросил, другой, третий. Подбежал второй камрад — и лопатой, лопатой, зверюгу, по башке. Да острием, да острием. Очумел, видать, секач, повертел своей мордой, злобно рявкнул и побрел к лесу. Тут-то я его и настиг. Выстрелил. Кабан упал, дернулся несколько раз — и на жаркое.