Встать трудно. После того, как меня воткнули в пуанты, которые заставил на меня надеть Алексей, мои ноги болят еще сильнее, чем обычно. Они сжимаются в тот момент, когда я пытаюсь встать на них, но я все равно заставляю себя сделать это, держась за прикроватный столик, а затем за стену, когда подхожу к окну, внезапно отчаявшись выглянуть за него. Тогда, может быть, я буду знать, где я нахожусь. Появится какая-то зацепка, и, если ничего другого не случится, по крайней мере, я почувствую солнечный свет на своем лице. Мы были у Алексея всего неделю или около того, может быть, чуть больше, но кажется, что прошло так много времени.

Дует теплый ветерок, совсем не похожий на пронизывающе холодный ветер в горах России. Я далеко оттуда, где бы я ни была, и я на мгновение вдыхаю запахи города, достигающие моего носа. Однако это не аромат американского города, насыщенный выхлопными газами и смогом. Вместо этого я просто чувствую солнечный свет, свежий хлеб, и запах кофе, доносящиеся откуда-то снизу. У меня урчит в животе, и я прижимаю к нему руку, глядя на ряды многоквартирных домов, которым, похоже, сотни лет, как из учебника истории, не похожих ни на что, что я когда-либо видела раньше. Внизу по тротуару идут люди, радостно болтая на быстром иностранном языке, который я не сразу понимаю, но, когда до меня доходит, я понимаю, что это французский.

Человек в самолете. У него был французский акцент. И вдалеке, я вижу едва различимые очертания Эйфелевой башни. Я моргаю, один раз, а затем еще раз. У меня галлюцинации. Я вижу сон. Я щиплю себя за щеки, бью себя по лицу, что угодно, лишь бы проснуться, но, когда я смотрю снова, она все еще там.

Что, черт возьми, происходит?

Звук поворачивающейся дверной ручки вырывает меня из моих только что закрученных мыслей. Я поворачиваюсь так быстро, как только могу, хватаясь за край подоконника, чтобы не упасть, когда открывается дверь, я в ужасе от того, что по другую сторону от нее окажется Алексей, хотя я знаю, что это вообще не имеет смысла.

Но это не он.

Это мужчина, которого я никогда раньше не видела, поразительно красивый, с растрепанными темными волосами и пронзительными голубыми глазами, одетый в шелковые пижамные штаны и поверх них шелковый халат. Он смотрит на меня так, как будто совсем не удивительно, что я здесь или что он здесь. Я вздрагиваю, когда понимаю, что в руках у него поднос с завтраком, накрытая тарелка, стакан с апельсиновым соком, который выглядит свежевыжатым, и маленькие стеклянные баночки с джемом и сиропом. Это выглядит так хорошо, так идеально, как из какой-то фантазии, что я не могу до конца поверить, что это реально. Может быть, то, что Алексей сделал со мной, действительно полностью сломало мой разум, или, возможно, я все еще под действием наркотиков, и это какой-то осознанный сон.

До меня доносится запах яиц и чего-то сладкого в кляре, и мой желудок снова урчит, болезненно переворачиваясь. Однако я не отпускаю подоконник, отпрянув назад, когда он ставит поднос на кровать и поворачивается ко мне лицом.

— Доброе утро, — небрежно говорит мужчина по-английски, но в его голосе такой сильный акцент, что нет никаких сомнений в том, что он такой же француз, как город за моим окном.

Это нереально. Это не может быть реальностью.

— Ты хорошо спала, Анастасия?

Я смотрю на него, мой желудок опускается до кончиков пальцев ног, пока мой мозг лихорадочно соображает, пытаясь разобраться во всем этом. Откуда, черт возьми, он знает мое имя? Это должен быть сон, но ощущается ли боль во сне? Мое тело ноет во всех частях, боль варьируется от тупой боли до острого жжения, и это должно разбудить меня, это должно… Может быть, я просто слишком накачана наркотиками.

— Кто ты? — Выпаливаю я, чувствуя, как подоконник впивается в мои руки, боль в ногах отдает в икры. Но я не двигаюсь. Я не могу. Я застываю на месте в панике, мой взгляд устремляется к двери как возможному средству побега, хотя я знаю, что у меня никогда это не получится. И если это сон, это не будет иметь значения. Я просто вернусь к этому.

Мужчина улыбается мне.

— Конечно, — говорит он, его голос мягкий и насыщенный, как растопленный шоколад. — Как грубо с моей стороны. — Он изящно отвешивает небольшой поклон в пояс, и я смотрю на него, теперь уверенная, что окончательно сошла с ума.

— Меня зовут Александр Сартр, — говорит он, поднимая на меня глаза и выпрямляясь.

— А…Александр? — Я не могу произнести его фамилию, не прямо сейчас.

— Да, все верно. — Он приятно улыбается. — Александр Сартр. — Он повторяет это снова, как будто я не слышала его в первый раз.

— Что я здесь делаю? — Мой голос дрожит, и я с трудом сглатываю. — Я хочу домой. — Как будто у меня все еще был дом. Как будто это может когда-нибудь случиться снова.

Его улыбка немного дрогнула.

— Боюсь, это совершенно невозможно, Анастасия.

Я моргаю, глядя на него, чувствуя, что мои руки тоже начинают дрожать.

— Почему…почему это?

— Ну, Анастасия, это довольно просто. — Улыбка возвращается на лицо Александра, его губы раздвигаются, обнажая сверкающие белые зубы. — Ты здесь, потому что я купил тебя, Анастасия Иванова. — Он отходит от кровати и подходит ко мне, его пальцы скользят под моим подбородком и приподнимают его так, что я вынуждена смотреть в его блестящие голубые глаза. — Ты очень красивая, — бормочет он. — И теперь ты моя.