Глава 20

Утро пахло сыростью. Виктор проснулся ни свет ни заря и долго лежал, уставясь в потолок. Рядом сопела жена, и всё ей было нипочём. Он вылез из кровати, пробрался на кухню и, наскоро позавтракав, выскользнул из квартиры.

Всю ночь шёл дождь. Шагая по лужам, он вдруг подумал о Яне. Сможет ли она преодолеть внезапно возникшую водную преграду? Виктор подавил в себе желание, отправиться встречать девушку у дома. Да кто она такая? С чего бы его волновала её судьба?

Мысли перекинулись на сестру. Старый дом оказался не самым уютным. Требовала ремонта печь, и Катерина перебралась к брату. Временно, пока не найдётся съёмное жильё.

Виктор не возражал.

— Живи, сколько хочешь, — сказал он. — Это и твоя квартира тоже.

— Нет, — возразила она. — Нам не ужиться. Первый же и взбесишься.

Виктор ехидно поинтересовался, почему родные дочери не хотят приютить любимую мать.

— Они хотят, — ответила Катерина. — Я не хочу. Зачем портить жизнь молодым? Хотел бы ты жить с тёщей? Вот и их мужья не хотят, только вида не подают.

Жертвенность сестры выводила Виктора из себя. В подростковом возрасте он пользовался ей на всю катушку, но повзрослев понял, что причиняемое Катериной добро не всегда идёт на пользу, прежде всего ей самой. При этом она всегда точно знала, как следует поступать в том или ином случае и знание своё считала единственно верным.

— Не взбешусь, — ответил он ей. — Я, может, вообще уеду.

— Куда?

— Куда-нибудь, в провинцию, в Тверь, например, — добавил он как можно более спокойным тоном.

Сестра обрадовалась, а после засыпала вопросами, на которые не хотелось отвечать. И кто его за язык тянул с этой Тверью?

— Тебя не поймёшь, — сказала Катерина. — То даже слышать не хочешь, а то переезжать собрался. Чего тебя бросает из крайности в крайность? Больше не больно?

— Мне давно не больно, — бросил он зло. — Сто лет назад отболело, засохло и отвалилось. Нет ничего. Пустота.

Виктор врал. До сих пор зудело, только уже не так сильно. Оказалось, что чем сильнее пытаешься забыть, тем больней. А стоит взглянуть в глаза прошлому, как оно становится не таким уж и страшным. Быть может, он даже сумеет прочитать одно из писем.

Несмотря на ранний час на кафедре было не протолкнуться.

— По какому случаю собрание? — поинтересовался Виктор.

— Михаил Фёдорович на пенсию уходит, — всхлипнула Иришка и кивнула в сторону стоявшего на столе шоколадного торта.

— Ну, не сегодня же! В конце года, а вы уже начали. Вам лишь бы пожрать!

От грубого слова Иришка вздрогнула и отвернулась. В помещении гулял сквозняк.

— Окно не закрывается, — извиняющимся тоном сказал Михаил Фёдорович.

Виктор вздохнул: ничего-то они без него не умеют. Кое-как пробрался к окну, схватился за раму, под определённым углом дёрнул её вверх и захлопнул створку.

Потом обернулся, оглядел помещение и ему вдруг стало жаль этого старомодного, но всё же уютного уголка. На маленьком столике в литровой кружке пыхтел большой "праздничный" кипятильник, на длинном столе лежали трогательные платочки вместо тарелок, тут же стоял букетик физалиса в банке из-под маринованных огурцов. Нелепая, пахнущая нафталином, но такая родная картина. Подумалось, что вот уйдёт Макарычев, и эта атмосфера тотчас исчезнет. Хотя чего там жалеть?

От внезапно нахлынувшей сентиментальности Виктор едва не прослезился, что для него было совсем не свойственно. Момент испортила фрау Ойле.

— У вас прекрасная дочь, — сказала она. — Очень на вас похожа.

И в ответ на удивлённый взгляд добавила:

— Я видела вас в субботу в парке.

— У тебя, кажется, нет детей, — растерянно произнёс Михаил Фёдорович.

Виктор понял, что угодил в западню. Если он скажет правду, ему не поверят. Насочиняют невесть что. Оправдываться не хотелось. Врать тоже.

— У меня есть дочь, — резко ответил он и быстро покинул помещение, опасаясь расспросов.

У аудитории его поджидала студентка. Виктор попытался вспомнить её имя, но не смог.

— Аня Филиппова, — представилась девушка. — Мне нужно сдать историю языка. Вы мне назначили на сегодня.

Ну, да, Аня Филиппова. Что-то с ней произошло весной. Кажется, тяжёлая болезнь. Или семейные обстоятельства? Виктор предпочитал не забивать голову чужими проблемами. Достаточно было знать, что у студентки не полностью закрыта сессия, а остальное его не волнует. Главное, что деканат допустил. Он пригласил девушку в аудиторию.

— Положитесь на удачу и станете тянуть билет или доверите мне выбор темы? — спросил он. По правде говоря, никаких билетов у него с собой не было.

— Можно и без билетов, — вздохнула Аня.

Виктор назвал тему, и девушка села готовиться к ответу.

Он видел, что она не пишет, только роется в исписанных листочках. Виктор отвернулся. Он знал, что никто и никогда не учит его предмет. Понимают и то единицы.

— Я готова, — произнесла Аня буквально через десять минут.

Сидя рядом с преподавателем, она принялась зачитывать написанное, не обращая внимания ни на знаки препинания, ни на ударения. Виктор заглянул в её листок, разглядел выделенный зелёными чернилами заголовок, подчёркнутые тем же цветом слова и разозлился. В бешенство его привёл не тот факт, что девушка ничего не знала, а скорее всего даже не понимала написанного, а то, что даже не удосужились написать шпаргалки, притащив на экзамен листы с лекций.

— Я ваш экзамен не принимаю, — сказал он. В голосе зазвенел металлические нотки. — Вы ничего не знаете!

Аня вздрогнула. У неё затряслись руки, и в голове у Виктора промелькнула мысль, что зря он так, что девушка наверняка тяжело болела, а он доставляет ей лишние страдания. Мысль, впрочем, быстро испарилась.

— Зачем вы сюда поступали? Учиться? Или балду гонять?

Девушка заплакала. Ещё чего не хватало!

— Разве трудно выучить? — добавил он мягче. — Написать простыми словами и заучить?

— Вы всё на немецком рассказываете, — пробормотала Аня, опустив голову. — Ничего не понятно. А учебник сложный.

— Ну вот, приехали! Вы на каком факультете учитесь, милочка? Я почему на русском объяснять должен?

— Хорошо, пусть на немецком, — всхлипнула она. — Но помедленней, а кое-что можно и на русском пояснить.

— То есть я плохой преподаватель? — поинтересовался Виктор. — Если так, то почему вы все молчите? Вы же сюда учиться пришли, а не балду гонять. Напишите коллективное письмо: Короткин Виктор Семёнович бубнит на немецком, ничего не объясняет, экзамены не принимает. Напишите! Мне тогда вставят пистон, и я, может быть, стану лучше. А может, выгонят к чёртовой матери, а на моё место придёт новый, молодой и умный, всё понимающий. Что же вы сидите, как амёбы, которым ни до чего дела нет?

Где-то на краю сознания совсем некстати прозвучала мысль о том, что больше всего в других людях нас раздражают собственные недостатки, но он быстро её прогнал.

— Ладно, — сказал Виктор. — Держите своё "отлично".

Девушка вскочила, схватила зачётку и, пробормотав "спасибо", выбежала из аудитории.

— А бумагу напишите! — крикнул ей вслед Короткин. — В следующем году у нас с вами лексикология!

Со стены напротив над ним потешался Гёте.

— Смешно тебе? — спросил у великого поэта Виктор. — Над чем смеёшься?

Он поднялся и медленно, не отводя взгляда от Гёте, подошёл ближе.

— Ничего, — сказал он. — Ты не виноват. Мне и самому иногда смешно, как подумаю, во что в конечном итоге жизнь превратилась: болото, жабы и смрад.

Виктор залез на стул, потянулся и сорвал плакат со стены. Под плакатом обнаружился портрет Карла Маркса и несколько цитат из "Капитала", естественно на немецком. Виктор решил, что это очень символично. Маркса изобразили прямо на стене, считая, что никому и в голову не придёт заменить его на более подходящую личность. Так и Виктор, считавший, что знает всё о своём будущем, заблуждался.

Впрочем, Маркс был не так уж плох. Он хотя бы не улыбался.

Виктор снова стоял у перехода и ждал. Скорее по привычке. Мимо промчалась на автобус группа сотрудников бизнес-центра, на светофоре дважды зажёгся "зелёный", а её всё не было.

— Зря стоишь, — сообщила Катерина. И как она умудрилась незаметно подкрасться? — Яна отгул взяла. К ней жених приехал.

— А я здесь при чём? — возмутился Виктор. — Приехал и приехал. Мне она вообще до лампочки!

— Опять грубишь? — вздохнула сестра. — А я уж было думала, что ты подобрел.

— Тебе показалось.

— Показалось так показалось. Идём домой?

— Одна иди! У меня дела.

Юле не хотелось идти домой. Ничего не хотелось. Болело внутри, не отпускало. Так странно испытывать боль за другого человека. В детстве у Юли были две подруги: Саша и Вера. Девушки всегда ходили вместе, практически не расставаясь. Потом всё рухнуло. Сначала Саша увела у Веры парня. Разразился скандал, взаимные упрёки, дело едва не дошло до драки. Девчонки перестали общаться. Юля пыталась их помирить, но они так и не сказали друг другу ни слова.

Через год Саша заболела. Она лежала в больнице со страшным диагнозом «онкология» и просила Веру приехать. Подруга от встречи отказалась. Юля очень хорошо запомнила тот последний вечер, когда Саша ещё была в сознании. Она плакала, просила прощения. Не у Юли, у Веры.

— Она очень хотела приехать, но не смогла, — врала Юля.

Ей очень хотелось, чтобы подруга ей поверила. На похороны Вера не пришла. Тогда Юля думала, что самое страшное в жизни — это предательство. Больше с Верой она не общалась, не могла.

Удивительно, но всё, что она знала о прошлом своего мужа, не смогло заставить её порвать с ним. Юля наоборот жалела его, хотя он меньше всего был достоин жалости. Это любовь? Когда всё прощаешь, миришься с плохими поступками. Но ведь предательство не просто плохой поступок.

Юля вышла на улицу и у самых ворот наткнулась на мужа.

— Витя! — воскликнула она, предчувствуя недоброе. — Витя, что случилось?

— Ничего, — ответил он. — Просто решил тебя встретить. Что в этом такого?