Глава 15

«Самоочищение», — с гордостью подумал он. Ещё одно слово, придуманное им самим. Конечно же оно существовало и прежде, но только Владимир Николаевич ничего о нём не знал. И лишь теперь соорудил из известных ему частей, применил к собственному состоянию в определённый момент времени. Да так точно!

Другие потребовали бы объяснений, а получив их, так ничего бы и не поняли. Как обычно покрутили бы пальцем у виска. Потому лучше держать при себе чувства и состояния, новые старые слова.

Но вот сейчас он именно так себя и чувствовал, самоочищенным. Было тому причиной посещение кладбища или слова Лиды, он не знал. Скорее всего всё вместе. Главное — река, на берегу которой Залесский не бывал много лет, с тех пор, как погиб брат. Весёлый, бесконечно мудрый и такой молодой Коля. Маленький Володя ходил за ним хвостиком. Вот и на речку вместе с ним увязался.

Коля гнал его, просил остаться дома, но Володя упрямо шёл следом, прячась за кустами. У речки мальчик понял, почему брат не хотел его брать: вдоль берега взад-вперёд шагала Аля, Колина большая любовь. Притаившись за большим валуном, мальчик слушал низкий голос брата и щебечущие смешки Али.

— Слушай, — сказала она. — Разговоры разговаривать каждый горазд. Любишь — не любишь. Мне откуда знать? На слово поверить? Много вас таких. Языком трепать горазды, а как до дела доходит — в кусты. Докажи, что любишь! Переплыви речку!

Володя видел, как брат медлил. Широкую и бурную реку не мог переплыть никто, тем более осенним днём, когда от холода сводит руки и ноги.

— Не можешь, значит, — рассмеялась Аля. — Вот и вся любовь. Да, Коля?

Она смеялась и смеялась как сумасшедшая. И всё повторяла: не можешь, Коля, не можешь.

А он вдруг вскочил, скинул с себя одежду и бросился в реку. Мудрый не по годам, от любви он поглупел. Знал же, что никто не может доплыть до другого берега. Володя на всю жизнь запомнил, как мелькнула над водой голова брата. Мелькнула и в тот же миг исчезла, уже навсегда.

Позднее опухшая от слёз Аля срывающимся голосом зашептала мальчику в ухо:

— Никому! Слышишь? Никому не говори!

Володя и не понял, о чём должен молчать. И если бы не этот шёпот, он бы забыл о её словах, но долгие размышления привели его наконец к ужасающему открытию, после которого он возненавидел и Алю, и речку и тихую деревеньку, бывшую прежде такой родной. С тех пор он бессознательно стремился уехать, выбросить из памяти тот промозглый осенний день, низкий голос брата и щебечущий смех Али. В этот раз на реке на него нашло спокойствие. Не осталось ни страха, ни боли. Лишь тоска по близкому, так рано ушедшему человеку.

Тоска эта впрочем быстро превратилась в лёгкую грусть. Владимир Николаевич всё вспоминал лицо Али, круглое в рыжих веснушках, толстые угольно-чёрные косы, уложенные на голове, щель между передними зубами. Где она теперь? Жива ли? Не у кого спросить. Залесский никогда не забывал людей. Даже тех, кто едва прошёл по кромке его жизни, он помнил в мельчайших деталях. Потому и узнал сразу в высоком хмуром мужчине застенчивого паренька Витю Короткина. А узнав, сразу обрадовался как старому другу и зазвал в гости пить чай.

Виктор недовольно отстранил от себя старика:

— Неудобно, — сказал он. — К тому же, дела у меня.

— Ну, какие дела! — воскликнула Яна. — Пойдёмте к нам! У нас чай вкусный, папа купил. Ну, пожалуйста!

Виктор растаял.

— Хорошо, — ответил он. — Дела подождут.

И сразу же пожалел о сказанном. Подумалось, что в квартире его встретит Анна Николаевна, наверняка обрадуется, побежит обниматься. Прижмёт к объёмной груди так, что не продохнёшь. Она и раньше была не худенькой. Удивительно, что Яна её дочь. Совсем не похожа.

— Как Анна Николаевна? — решился спросить Виктор у самого входа в квартиру.

— Аня умерла, — тихо ответил Владимир Николаевич. — Давно.

— Я её совсем не помню, — с горечью добавила Яна.

Внутри мужской голос бормотал неразборчивые фразы. Оказалось, радио. Допотопный аппарат с тремя кнопками, которого Виктор в глаза не видел, только слышал о том, что такие существуют.

«Как убого!» — подумал он. — «Обоям, наверное, лет тридцать — все цветочки выцвели».

Владимир Николаевич вручил ему тапочки, повёл в кухню. Покрытый извёсткой потолок, мебель из советского гарнитура, который был когда-то практически у каждого. Владимир Николаевич прикрутил звук радиоточки, но из динамика всё равно пробивался шипящий шёпот.

— Сломался, — пояснил он. — Теперь таких не выпускают.

«И таких как вы не выпускают», — подумал Виктор, а вслух спросил:

— Вы же раньше за линией жили?

— Помнишь? Да, повезло тогда. Расселили.

— Никакого везения, — пояснил Виктор. — Мэра переизбирали. Он и рад стараться, чтобы на следующий срок пойти.

Он помнил так хорошо, потому что именно тогда Катерина выбила в администрации новую детскую площадку во дворе. Виктор не знал, зачем она это делает: детей в их семье не было, а ради чужих стараться... этого он понять не мог.

Потом пили чай с диковинными фруктами, и отец с дочерью наперебой требовали от гостя угадать, с какими именно. Виктор опознал апельсин, и его радостно просветили насчёт остальных ингредиентов.

— Витя был таким тихим мальчиком, скромным, — пустился в воспоминания Владимир Николаевич. — А одевался и тогда чудно. Всё время платки шейные разноцветные, красные брюки, ботинки такие страшные с толстой подошвой.

— Правда? — заинтересовалась Яна. — Так и не скажешь, что скромный.

«Почему он не спросит в каких я отношениях с его дочерью? — думал Виктор. — Ему всё равно?»

После Владимир Николаевич повёл его в большую комнату, зал, как он сам её назвал. Длинная стенка вдоль стены, снова из советских времён, на противоположной стене фотографии. И две маленькие рамочки десять на десять с кривыми карандашными рисунками.

— Яна рисовала, — Владимир Николаевич нежно погладил рамки. — Здесь яблоко, там — груша.

— В детском саду?

— Нет, потом, после аварии.

— Я хотела доказать, что нет ничего невозможного, — Яна зашла в комнату, грустно улыбнулась. — Пыталась рисовать. Вышло, по всей видимости, не очень, но папе очень дороги эти мои попытки. Проще заняться скульптурой, но мне это неинтересно.

Виктор вспомнил кривых слоников, которых притащила ему Катерина. Больше безделушек в его квартире не было. А здесь — фотографии, рисунки, фарфоровые статуэтки за стеклом, даже вязаная салфеточка, хорошо хоть не на телевизоре. Старомодно, уныло и так мило.

Владимир Николаевич перехватил его взгляд:

— Аня вязала.

Виктор молчал, не зная, что ответить. Обычно он за словом в карман не лез, но сейчас не мог выдавить из себя ни звука.

— Пора, — выдавил он наконец из себя. — Дела.

Быстро обулся и выбежал в подъезд, как будто ему действительно было некогда.