Глава 12

— Ну, ты умудрился конечно, — Слава перешёл на «ты», а Владимир Николаевич и не возражал. — Понимаю ушиб, но как тебя заклинило-то?

— Должно быть, встал слишком резко, — Залесский беспомощно улыбнулся, попытался улечься поудобней, но спину пронзила боль, и попытки он прекратил.

— Прямо под отпуск мой подгадал, — Слава засмеялся. — Не, ну, правда, как нарочно! Хорошо никуда не собирались.

— Три дня и я оклемаюсь, — Владимир Николаевич чувствовал себя неуютно. Так стеснять людей. Если б он мог, то тотчас бы уехал.

— Да ладно уж, лежи! Дома бы заклинило, что делал? Тут хотя бы Людмилка моя уколы вколит. Я чашку с тарелкой поднесу. Дома кто?

— Дочка ж у меня.

— Дочка, — Слава вздохнул. — У вас там всё шиворот-навыворот. Неизвестно, кто кого везёт и за кем ухаживает.

Владимиру Николаевичу стало обидно за дочь:

— Она всё умеет, — возразил он. — И приготовить, и постирать, и убраться... да разве ж это главное? Я и сам могу!

— В том-то и дело, что сам. Баба должна уметь хозяйство вести, за детьми следить. Так ты её замуж никогда не выдашь.

Славин консерватизм, а особенно «баба» неприятно резанули слух, а то, что он ещё и не верит, что Яна способна на самые обычные действия огорчало ничуть не меньше. Залесский вспомнил вдруг давний разговор с женой. Он тогда пристрастился ко всяким шоу по телевизору. Они только входили в моду, и было страсть как интересно наблюдать за склоками некогда близкимх людей. Ссоры, а порой и драки вызывали отвращение, но он всё равно смотрел, как смотрят на нечто отвратительное и не могут остановиться.

Аня подобное не одобряла. Да ему и самому вскоре надоело. Но в тот день у одной из героинь шоу ведущий спросил:

— А невестка ваша какой человек, хороший?

— Хороший, хороший, — затараторила свекровь. — Готовила отлично, убиралась, стирала, дети все чистенькие, сытые. Сволочь она, правда, но хорошая.

— Какая гадость, — сказала Аня. — То есть женщина хорошая, если хозяйка хорошая? И всё? А мужик, значит, может палец о палец ни ударить, а всё равно молодцем ходить!

Владимир Николаевич сути возмущения не уловил. Они с женой всё делали вместе: вместе убирались, готовили по очереди, стирал тоже тот, кто ближе к машинке находился. Залесский только к выпечке не прикасался, но и он мог в охотку замесить тесто и напечь блинов, которые всегда у него получались толстенькими как оладьи, но неизменно вкусными.

— Да это базовое умение любого человека, — объясняла жена. — Неважно, мужчины или женщины. Жили бы мы с тобой отдельно, и что не стирали бы и не готовили? В грязи сидели? Ты бы сидел?

Он ответил, что не сидел бы конечно. И добавил без ложной скромности, что ей просто очень повезло с ним, а то такие бывают!

— С таким я бы и жить не стала, — улыбнулась она и добавила, что очень его любит.

Владимир Николаевич настолько погрузился в свои воспоминания, что не сразу понял обращённые к себе слова.

— Вернуть надо было ещё тогда, — повторил Слава. — Всё равно неродная.

— Когда тогда? — встрепенулся старик. — Откуда ты знаешь?

— Сам рассказал. Не помнишь? На поминках. Напился и понеслось.

Владимир Николаевич пил редко, потому что во хмелю дурнел и становился излишне болтливым. На поминках жены не выдержал, дал себе волю.

— Я при всех говорил? — спросил он тихо.

— Не, потом, дома уже, — успокоил Слава. — Я был, батя мой и матушка. Ты всё и выложил. Мы с батей уехали, а матушка с тобой осталась, добрая душа. Боялась, что руки на себя наложишь. Ну, это ты помнишь. Не бойся, про девчонку мы никому не говорили. Понимали, что не стоит. Только удивились, что ты её обратно не сдал. Не сложно же было. Опека к тебе сама приходила не раз, а ты вдруг вцепился мёртвой хваткой в ребёнка: не отдам и всё! Матушка моя с тобой целый год жила, помогала, потом наездами. Ну, это ты помнишь. Ты ж я смотрю, не лыком шит. Повесил всё на матушку мою, а сам зажил. Зачем?

— Я ей очень благодарен, — еле слышно произнёс Владимир Николаевич. — Очень сильно. А не отдал, потому что любил, потому что никого больше у меня не осталось.

Любил ли? Сначала не очень. Если подумать, то он сам не слишком страдал от отсутствия детей. Иногда конечно приходила в голову мысль о том, что хорошо бы у него была дочка, похожая на Аню или сынок, похожий на него. Но мысль эта не терзала, лишь мелькала тёмной тучкой и сразу развеивалась. Владимир Николаевич мог прожить свою жизнь и без детей.

Вот только Аня страдала, а он её страданий не переносил. Ему и самому делалось больно от её слёз. Почему они не решились на удочерение раньше? Да кто его знает. Казалось, вся жизнь впереди, а она раз — и промелькнула быстрой птицей, не воротишь уже ничего. Когда он боролся за Яну, то думал лишь о покойной жене, о том, что она не простила бы предательства. А сдать в детский дом — это разве не предательство?

Намного позднее, когда девочка научилась ходить и разговаривать, Владимир Николаевич понял вдруг, что действительно её любит. Он навсегда запомнил вечер, когда она подбежала к нему, раскинув ручки и крича; «Папа! Папа!» Он подхватил её на руки, прижал к себе и заплакал от охвативших его тепла, нежности и безграничной любви, которая, казалось, давным-давно умерла в его сердце.

— Ладно тогда, — не унимался Слава. — Потом, после аварии. Чего ты на себя повесил? Есть же специальные дома для таких... чужая ведь кровь...

— Нет, Слава, своя кровь, своя, — Владимир Николаевич попытался встать, но боль не позволила. — За столько лет прикипела, не оторвать. Знаешь, мне ведь сначала сказали, что всё... думали, нет её. Я чуть с ума не сошёл, а потом один санитар или как он называется, заметил, что она дышит. Её ведь в морг повезли, Слава, а он заметил. Врачи сказали, ходить не сможет. А я верил. Столько сил вложил.

— И денег, — мрачно добавил Слава, — за чужую кровь.

— Да, денег. Что копил, всё истратил. Даже в фонд пришлось обратиться. Спасибо добрым людям, помогли. Только, знаешь, даже если бы она ходить не смогла, я бы и то не отказался. Потому что это предательство, Слава, а предателем я никогда не был.

— Фонд! — усмехнулся племянник. — Ты знаешь, что они свой процент со сборов берут?

— А и пусть берут! За работу. Жить-то на что-то надо.

— Да, говорили мне, что ты недалёкий, а я и не верил. — Слава покачал головой. — Не обижайся, но ты и правда какой-то...

— Дурак? — подсказал Владимир Николаевич. — Все так говорят. И жизнь у меня дурацкая, и привычки. Да? Мне с детства твердили, что я недалёкий, крутили у виска. Ну, и что! Зато живу и жизни своей радуюсь, и миру вокруг. И счастлив!

Слава посмотрел на него, вздохнул и пробормотал себе под нос:

— Много ж ты нажил, счастливый наш!

Старик закрыл глаза, погрузившись в сон. И снилось ему детство, деревенская изба да хлопочущая по хозяйству мать. И было ему хорошо и спокойно.