Он прижимает палец к синяку на моей челюсти, и я вздрагиваю.

— Больно? — спрашивает он с ноткой обеспокоенности, которой у него для себя явно нет.

— Если я скажу «да», ты подаришь ему лечебный поцелуй?

— Я сдаюсь, — он отпускает меня со вздохом. — Пойду принесу аптечку.

— Я сам. Мне все равно нужно в ванную, — я иду к выходу и оглядываюсь.

Брэн наблюдает за мной с жалким выражением лица, его тело наклонено в мою сторону, как каждый раз, когда мы находимся на людях, а затем он открывает рот, но, как и в тот раз, снова закрывает его.

— Ты хочешь мне что-то сказать, малыш?

Я жду чего-то. Чего угодно, но он качает головой.

— Я… уберусь и приготовлю ужин.

Я ничего не говорю, выбегая из комнаты и направляясь в ванную. Я уже должен был привыкнуть к его методам, но мне они все равно не нравятся.

У меня от всего этого дерьма мурашки по коже.

Я сижу в джакузи, кажется, целую вечность, но скорее, всего полчаса. Пузырьки лопаются вокруг меня, но в них нет ничего расслабляющего, поэтому я выключаю их, чтобы подумать в тишине.

В голове роятся мысли о причине такого состояния Брэна, но сколько бы я ни думал об этом, ничего не выходит.

Вздохнув, я откидываюсь назад, беру телефон с бортика ванны и проверяю сообщения, в основном из группового чата с парнями.

Киллиан: Где ты, Нико?

Джереми: Он занят. Пусть занятым и остается.

Гарет: Нико занят? И тебя нет рядом, чтобы держать его в узде?

Джереми: Допустим, ему не нужны мои услуги в связи с его последними начинаниями.

Киллиан: Это связано с импотенцией, не так ли?

Гарет: Килл, какого хера? Он просто завалит групповой чат фотографиями члена.

Николай: Коля передает привет, ублюдки.

Я посылаю фото, чтобы поиздеваться над ними.

Дверь открывается, и я поднимаю голову, чтобы увидеть Брэна, стоящего на пороге. Он переоделся во фланелевые пижамные штаны и белую футболку, выглядя как рождественский подарок.

— Я… хотел убедиться, что ты не медитируешь под водой.

— Не медитирую, — я закрываю глаза и прислоняюсь головой к бортику.

Не знаю почему, но я злюсь. Это не первый раз, когда он прячется от меня, но я никогда не видел его в таком состоянии.

Тот факт, что он отказывается впускать меня, хотя я, черт возьми, как открытая книга, не дает мне покоя.

Я действительно ненавижу ебучие сложности.

Вокруг меня происходит движение, а я остаюсь неподвижным, упорно пытаясь хоть раз проигнорировать его.

Плеск воды заставляет меня открыть глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Брэн забирается в ванну, совершенно голый.

— Что ты делаешь?

— Ты всегда просишь меня присоединиться к тебе. В этот раз что-то не так? — спрашивает он, садясь и вытягивая ноги по обе стороны от меня.

— Делай, что хочешь, — я стараюсь казаться равнодушным, а это трудно, когда он выглядит так потрясающе красиво.

На данный момент можно с уверенностью сказать, что я изучил каждый бугорок его мышц и места расположения родинок – верхняя часть левого плеча, над правым бедром, за правым коленом, на левом колене и прямо под челюстью.

Не то чтобы я был одержим или что-то в этом роде.

Он толкает меня ногой в бедро.

— Ты на меня злишься или что?

— С чего ты взял?

— Во-первых, ты не набросился на меня, — он улыбается, но как-то принужденно. — Ты теряешь интерес?

— А ты?

— Нет.

— Хм…

Он замолкает на секунду.

— В чем дело? Это потому, что я сказал тебе перестать драться?

— Я не перестану.

— Я вижу.

— Как только твой кузен Крейтон вернется в университет, я расквашу ему лицо, но не из-за того, что случилось со мной, а потому что он посмел ударить тебя в тот день. А еще я буду драться с твоим драгоценным братцем-психопатом и избивать его до полусмерти, так что тебе лучше морально подготовиться.

Он сглотнул, его горло дергается вверх-вниз.

— Не делай этого… пожалуйста.

— Что ты готов сделать, чтобы остановить меня?

— А чего ты хочешь?

— Расскажи мне, что произошло, когда я пришел сюда, и не говори, что это был несчастный случай или ничего страшного, потому что я не куплюсь на эту чушь.

Его лицо бледнеет, и он замирает, его грудь поднимается и опускается в быстром ритме, прежде чем он начинает дышать медленнее.

— Это… действительно пустяки.

— Мы закончили. Убирайся к чертовой матери и оставь меня в покое.

Губы Брэна приоткрываются, и он смотрит на меня. Нет, я никогда не разговаривал с ним в таком тоне. Я всегда отшучиваюсь, когда он такой ворчливый и зажатый, но меня это уже просто достало.

Я не могу перестать думать о том, что сказал Джереми, и это не дает мне покоя.

— Николай… — вода плещется, когда он опускается на колени между моих ног, а затем обхватывает руками мою шею.

Я встречаюсь с его широко раскрытыми голубыми глазами, и впервые не смягчаюсь от одного только вида его лица или тепла, исходящего от его тела.

Впервые я не растекаюсь лужицей только от того, что он произносит мое имя или прикасается ко мне.

— Убирайся.

Он качает головой и крепко сжимает меня в объятиях.

— Мне жаль.

— Какого хрена ты продолжаешь извиняться, будто это стало рефлекторной реакцией? Это чертовски жалко.

Он вздрагивает и опускает руки по обе стороны от себя.

— Я… просто уйду.

— Давай. Убегай, как ты это умеешь.

— Чего ты, черт возьми, от меня ждешь? Я пытаюсь загладить свою вину, а ты набрасываешься. Я ничего не сделал, чтобы со мной разговаривали в таком тоне.

— Ничего? Ты буквально прячешь меня, как будто я твой грязный гребаный секрет. Как будто тебе стыдно быть со мной на глазах у твоих дорогих друзей и семьи, и вдобавок ты скрываешь себя от меня. И это ты называешь гребаным ничего?

— Ты сказал, что не против.

— Может быть, уже нет.

Его губы дрожат.

— Ты… снова меня бросаешь?

— Тебе бы это понравилось, не так ли?

— Нет! Мне бы это не понравилось! — его голос повышается, а рука дрожит, когда он смотрит на меня такими чертовски печальными глазами, что это тянет за сердце, которое я должен был закалять. — Не оставляй меня.

— Тогда дай мне что-нибудь. Что угодно. Я не хочу оставаться за твоими стенами. Так, блять, не бывает.

— Почему ты хочешь узнать меня? — он дергает себя за волосы, перебирая пряди пальцами, пока его лицо не становится красным. — Просто почему?

Я встаю на колени и отпихиваю его руку.

— Прекрати причинять себе боль, или я клянусь, блять…

Мои слова обрываются, когда я замечаю под толстыми часами, которые он всегда носит, даже когда спит, пластырь. Он сказал, что это подарок его мамы, который имеет сентиментальную ценность, и я решил, что он маменькин сынок, которому нравится всегда иметь память о ней.

Сейчас, однако, я понимаю, насколько был наивным.

Я сжимаю его запястье, и его глаза увеличиваются в размерах, когда я начинаю снимать часы. Брэн приходит в ярость и пытается вырвать свою руку. Он даже бьет меня в грудь и пытается пнуть.

Но у него нет ни единого шанса. Может, он и в хорошей форме, но я гораздо крупнее.

Я прижимаю его к бортику ванны, упираюсь коленями по обе стороны от его бедер, удерживая на месте, и хватаю за руку.

— Не надо, Николай. Не надо! — он говорит тоном, которого я никогда раньше не слышал, весь разбитый и полный паники, прежде чем прошептать: — Пожалуйста, я умоляю тебя, не смотри на эту часть меня…

Не сводя глаз с его потерянных, я сдергиваю часы, отправляя их в полет по полу.

Конечно, на его запястье наклеен пластырь.

— Пожалуйста, — снова умоляет он, его рука в моей дрожит, сгибается, разгибается, выкручивается. — Пожалуйста…

Я срываю его одним движением, и весь воздух вырывается из моих чертовых легких.

Кожа покраснела над порезом, пересекающим линию запястья. Еще несколько старых порезов, расположенных горизонтально первому, методично нанесены так, чтобы их ширина не превышала ремешка его драгоценных часов.

Его рука замирает в моей хватке, и я смотрю на его лицо. Он смотрит на воду, склонив голову и поникнув плечами.

Господи, мать твою.

Весь мой гнев исчезает. Вместо него во мне вспыхивает отвратительное чувство.

Гребаный страх.

Эти порезы от бритвы не были случайностью. Это был знак.

— Что это значит? — спрашиваю я незнакомым голосом. — Блять, посмотри на меня, Брэндон!

Он медленно поднимает голову, его губы дрожат.

— Ты резался? — мои слова негромкие, но они так оглушительно звучат в тишине. — Почему?

— Потому что я в полном дерьме, — его голос звучит как колыбельная смерти, мучительно и надтреснуто. — Потому что я смотрю на себя в зеркало и испытываю желание разбить его вдребезги. Потому что меня так долго преследовал горький вкус тошноты и ненависти к себе, что я не знаю, как жить без них. У меня все было хорошо, я притворялся и создавал фасад, так какого хрена ты все испортил? Почему ты пришел в мою жизнь и разрушил все стены, которые я возводил, и всю ложь, которую я себе говорил? Почему ты прикасаешься ко мне, как к красивому? Почему ты не ненавидишь меня, когда я не могу смириться со своим гребаным «я»?

— Я не могу ненавидеть тебя, малыш. Это невозможно, — я поднимаю его запястье и провожу губами по краю пореза.

С его губ срывается хныканье, и он бросается на меня. Я пошатываюсь, но он удерживает меня на месте, обхватив руками.

Его пальцы впиваются в мою кожу, и мне становится больно, когда он прижимает меня к себе. Его дрожащее тело сливается с моим, и он тяжело дышит мне в шею.

— Малыш? Ты в порядке?

— Пожалуйста… — его голос тихий. — Пожалуйста, позволь мне обнять тебя вот так. Мне не больно, когда ты ко мне прикасаешься.

Я хватаюсь за него, вжимая в себя, сильнее, ближе, пока не понимаю, где кончаюсь я и начинается он.

Кажется, что Брэн гораздо глубже, чем я думал, но пока он держится за меня, словно я его единственный якорь, я знаю, что никогда не отпущу его.

Даже если сгорю вместе с ним.

Ради него.

В нем.

Я бы с радостью сгорел, если бы он только попросил меня об этом.