Я останавливаюсь, прежде чем сказать: «Или поступил бы так в прошлом». Мне явно не хватало его прикосновений, пока мы не были вместе.

Мысль о том, что я снова останусь без него, вызывает тошноту в желудке.

— Малыш, я не хочу вешать на тебя ярлык, раз уж ты ненавидишь это дерьмо – я тоже, кстати, ненавижу, – но это немного асексуально. Я имею в виду асексуальность, если ты слышал о таком термине.

— Полагаю, что да. Или был таким. Я даже не знаю, кто я теперь.

— Но… ты же занимался сексом.

— Потому что от меня этого ждали, а не потому, что я этого хотел. Я кончал в результате физической реакции, которая никогда не затрагивала мою психику. Я просто никогда не наслаждался этим процессом. Это была скорее рутина, то есть… Почему ты улыбаешься как дурак?

— Я просто не могу не гордиться тем, что заставил тебя насладиться прекрасным процессом секса.

— Заткнись, — я выключаю фен.

— Тебе просто нужен был хороший трах от твоего покорного слуги.

— Николай!

Он встает и обхватывает меня за талию, а затем скользит пальцами под футболку, чтобы погладить мою кожу.

Не могу поверить, что думаю об этом, но мне не хватало его нежности.

— Спорим, если я тебя немного поцелую, у тебя сразу же поднимется настроение. Хочешь проверить?

— Нет.

— Малыш, пожалуйста? — говорит он мне в губы и прижимается своей грудью к моей.

Я тяжело дышу, даже когда кладу обе руки ему на грудь.

— Мы уже закончили три раунда.

— Меня хватит и на десять. Не могу насытиться тобой. Как тебе такой вариант? Давай поспорим, сколько раз я смогу заставить тебя кончить.

— Не надо.

— Твои тело и рот поют совершенно разные мелодии. И твоя игра с эмоциональными качелями сейчас как раз кстати, — высунув язык, он облизывает мою нижнюю губу, и она дрожит от его прикосновения. — Ты играл в нее с другими до меня?

— Нет… — я удивлен, что мой голос звучит ровно.

— Потому что не хотел их, но хотел меня?

— Заткнись.

— С каких пор ты начал хотеть меня? — шепчет он мне на ухо. — Когда я прижал тебя к себе в лесу? Или после того, как ты сел ко мне на колени?

— Мечтай.

— М-м-м… — он прикусывает раковину моего уха, и я издаю стон. — Мне нравится, что я единственный, кто видит тебя таким – горячим, возбужденным и чертовски моим.

Я погружаю пальцы в его шелковистые пряди и откидываю его голову назад, чтобы смотреть на него сверху вниз.

— Ты мой, а не наоборот.

— Это не соревнование. Я могу быть твоим, пока ты мой, — он ухмыляется. — Обожаю твои внезапные вспышки собственничества, малыш. Лучше бы у тебя их не было с другими.

— Не слишком ли много лицемерия? Ты буквально трахаешься со всеми подряд.

— Не со всеми… Ну, я открыт к разным предложениям, наверное, но это было в прошлом. Я больше подобным не занимаюсь, клянусь честью Коли.

Я крепче сжимаю в кулаке его волосы.

— Кто, черт возьми, такой Коля?

— Привет, цветок лотоса, — он трется своей эрекцией о мою. — Меня зовут Коля, и я одержим твоим огромным членом и прекрасной задницей.

Я разражаюсь смехом. Ничего не могу с собой поделать.

— Ты дал имя своему члену?

— Все так делают.

— Нет, не все.

— Нет, все.

— Как скажешь. Почему Коля?

— Это русская уменьшительная форма моего имени. Но никто, кроме дедушки и папы, ее не использует.

— И как давно Коля стал активным?

— С пяти лет?

— Только не говори мне, что у тебя был секс в пять лет.

— Нет. Тогда у меня был первый шикарный стояк. Маме и всем в доме не понравилось, когда я бегал голый, показывал его всем и притворялся, что это пистолет.

Я хихикаю.

— Почему я могу себе это представить?

— Ты ведь тоже думаешь, что это было смешно, да? Я был очень горд. Только папа поддержал меня.

— Он кажется крутым.

— Самый крутой отец на свете. Перед тем как я достиг половой зрелости, он усадил меня и сказал: «Сейчас ты отправишься в то приключение, которого ждал с пяти лет. Теперь ты можешь использовать свой член в качестве оружия. Делай свое дело, сынок. Только предохраняйся и не сделай меня дедушкой».

— Как… он воспринял твою ориентацию? Если твои родители вообще в курсе, — я сделал паузу. — Не возражаешь, что я спрашиваю?

— Я не против любых твоих вопросов, малыш. Серьезно, перестань быть раздражающим британцем. Отвечаю: мне не нужно было ничего рассказывать. Мама и папа увидели, как я трахаюсь с парнем и целуюсь с девушкой в пятнадцать лет. Они были шокированы, но не осуждали. Мама уже чувствовала, что мне нравятся парни, поскольку я подмигивал им, как девушкам. Она просто не была уверена. Папа… ну, он сказал что-то типа: «Конечно, тебе нравится разнообразие. Иначе это был бы не ты». Потом он обнял меня и прошептал: «Лучше предохраняйся и не делай меня дедушкой, пока я такой молодой, ублюдок. Я серьезно». Он просто юморист. А еще он британец.

— Правда?

— У него сложная семейная история, и в нем определенно течет русская кровь, но он вырос в Великобритании и говорит с таким же как у тебя акцентом.

— Как его зовут?

— Кайл Хантер.

— Хм. Думаю, я мог слышать о нем в дедушкиных кругах. Подожди. Твоя фамилия Соколов, а не Хантер.

— Это в честь мамы. Поскольку у папы было несколько фамилий, а мамина фамилия принадлежит Русской мафиозной семье Братвы, они решили дать ее своим детям. На самом деле Николай Соколов – это имя моего покойного прадеда. А я – его великолепное воплощение.

Я улыбаюсь и качаю головой.

— Я рад, что твоя семья принимает тебя несмотря на то, что ты состоишь в мафии.

— Мама и папа – да. Мои тетя и дядя – родители Килла и Гарета – тоже. Все остальные… ну, да, они все еще прошлый век. Я бы не стал водить парня знакомиться с дедушкой или дядей, например. Это было бы просто странно и никому не нужно.

— Значит ли это, что ты водил парня знакомиться с родителями?

— А считается, когда они заходили ко мне? Потому что это была единственная возможность для них с кем-то встретиться.

— Господи. Ты трахался больше, чем Зевс.

— Кто это? Порнозвезда?

— Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

Он прищурился.

— Почти уверен, что слышал о нем раньше. Он актер?

— Он греческий Бог.

— И он был порнозвездой?

— Нет. Он просто… скажем так, много трахался. Как ты.

— Не ревнуй, малыш.

— Я и не ревную.

— А я ревную.

— К кому?

— К чертовой Кларе и всем, кто видел тебя голым.

— Тебе нужна помощь, — я подавляю улыбку. — Ты единственный из нас здесь, у кого было больше секса.

— Да, но у меня никогда не было отношений, и я не к кому не испытывал таких убийственных чувств, как к тебе.

Мои губы приоткрылись, и я прочистил горло.

— Мои отношения были маскировкой. Они никогда… не заботили меня.

— А я тебя забочу?

— Заткнись, — я вырываюсь из его объятий. — Я собираюсь спать.

— Подожди меня!

Огромное тело врезается в мое, придавливая к кровати. Я стону, пытаясь оттолкнуть его от себя, но это невозможно.

Отчасти потому, что я не хочу, чтобы он с меня слезал.

Николай кладет голову мне на грудь, обхватывает за талию и закидывает ногу на мою.

— Ты больше никуда не уйдешь, — он целует мое адамово яблоко. — Спокойной ночи, малыш.

Комок сжимает мое горло, и я не могу проглотить его, когда смотрю в сторону, чтобы увидеть его лицо, утопающее в моей шее, и волосы, раскиданные по подушке.

Вскоре его дыхание выравнивается, и я улыбаюсь про себя.

Разве он не говорил, что не спит в кровати?

Я глажу его по руке и целую в макушку.

— Спокойной ночи, Нико.

Когда я просыпаюсь, то понимаю две вещи.

Во-первых, где-то посреди ночи наши позиции изменились, и сейчас моя голова лежит на груди Николая, он обнимает меня, его татуированная рука перекинута через мою талию под футболкой, а нога находится между моими.

Во-вторых, если часы на тумбочке, показывающие семь утра, не врут, то я облажался.

Впервые за восемь лет я не проснулся в пять. Я вообще больше не пользуюсь будильниками. Я и есть будильник. Я всегда просыпаюсь в пять. И всегда бегаю в пять тридцать.

Но только не сегодня.

Я нарушил свой священный распорядок дня, и теперь весь хаос ворвется внутрь.

Что, черт возьми, я натворил?

Паника мгновенно отрезвляет меня, и вся сонная дымка исчезает.

Я начинаю вставать, но Николай снова заключает меня в свои объятия.

Его пальцы распластались по моей спине, и он поглаживает кожу, бормоча хриплым тоном:

— Еще десять минут.

Мои выдохи становятся прерывистыми, и я вынужден вдыхать запах его тела. Я окружен его всеобъемлющим теплом, и это успокаивает меня по очень странной причине.

Я сдвигаюсь и наклоняю голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Не уходи, — сонно произносит он.

И мое сердце так сильно раздувается, что я удивляюсь, как оно не взрывается.

Как я могу уйти, когда он так просит?

Я глажу его острую челюсть, проводя большим пальцем по нижней губе, и Николай издает блаженный стон, который пробирает меня до костей.

Его глаза медленно открываются, и, клянусь, я слышу, как где-то внутри меня раздается треск, когда он ухмыляется.

— Доброе утро, малыш.

Блять.

— Доброе утро, — шепчу я, не доверяя ни своему голосу, ни себе в этот момент.

Я пытаюсь встать, но он снова тянет меня вниз.

— Давай еще пообнимаемся.

— Тебе нравится обниматься?

— С тобой – да.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенным?

— Ты знаешь, что так и есть. Тебе не нужно, чтобы я еще больше подкармливал твое эго.

Я улыбаюсь.

— Пойдем. Я приготовлю нам завтрак.

— Десять минут.

— Я уже пропустил свою утреннюю пробежку. Не хочу пропускать и занятия.

— Пропустить пробежку – нормально. Это не конец света.

Для меня конец.

— Мне нравится, когда в моей жизни порядок.

— Жаль, что теперь я в ней.

— Значит ли это, что ты признаешь свою хаотичность?

— Никогда ее не отрицал. Мне нравится развращать тебя.

— Скорее, я наставляю тебя на путь истинный.

Он разражается смехом, звук хриплый и насыщенный.

— Удачи, блять, в попытках.

— Я – не я, если не готов к небольшому вызову.

— Ты имеешь в виду к огромному.

Настала моя очередь смеяться, и он притягивает меня ближе, прижимая мою грудь к своей, крепко сжимая руку на моей спине, как будто боится, что я исчезну или что-то в этом роде.