Глава 24

Брэндон

После долгой борьбы с отражением в зеркале мне удается прервать зрительный контакт и выйти из ванной.

Чем сильнее удовольствие, тем сильнее боль.

Чем дольше я забываюсь, тем сильнее меня мучает моя голова.

Но теперь я покончил с ежедневной порцией ненависти к себе. Я в порядке.

Возможно.

Надеюсь.

Я вхожу в спальню с полотенцем, обернутым вокруг моих бедер, и еще одним, которым вытираю волосы.

Мои ноги останавливаются, когда я не обнаруживаю Николая, ожидающего меня. Обычно он отжимается, бьет кулаками по воздуху или мечется по комнате, как лев в клетке.

Хотя он говорил, что примет душ во второй ванной по коридору. Может, он тоже долго моется.

Я надеваю его шорты и серую футболку и замираю, когда его одеколон заполняет мои ноздри. Пальцы сжимают ткань, и я подношу ее к носу, чтобы сделать долгий вдох.

По какой-то причине его богатый мужской аромат действует на меня успокаивающе.

Он действует на меня успокаивающе.

Я задерживаюсь в спальне и смотрю на кровать. До этого я заставил его помогать мне менять простыни, пока он ворчал по поводу моего ОКР, но теперь я не могу не думать о том, что останусь на ночь.

Что люди делают в таких ситуациях? Я никогда раньше не оставался ни с кем на ночь. Это просто не по мне.

Мне не нравится сама мысль о том, чтобы быть слишком близким с кем-то, позволить себе расслабиться.

Но, видимо, придется справляться ради Николая.

Я боюсь, что, когда он узнает меня, я покажусь ему отвратительным. Он увидит меня таким, каким я вижу себя в зеркале – черной дырой небытия.

Я хочу убежать и спрятаться, но это значит потерять его.

Поэтому я остаюсь.

Это самое меньшее, что я могу сделать.

Лучше молись, чтобы он наконец не увидел, что ты на самом деле не такой, каким кажешься.

Я стараюсь не обращать внимания на этот голос, когда выхожу из спальни. Может, пойти проверить, как он там, в душе?

Честно говоря, я не удивлюсь, если он будет бить кулаками по воздуху, как будто это его демоны. Я просто хочу убедиться, что с ним все в порядке, учитывая, что он засыпает в странных местах.

Мои шаги тихие, когда я иду по коридору и стучу в дверь ванной.

— Николай?

Нет ответа.

Я стучу снова.

— Все в порядке?

Тишина.

Я тяжело дышу, хватаясь за дверную ручку.

— Я вхожу.

Сердце едва не уходит в пятки, когда я вижу, что из ванны-джакузи вытекает вода, а Николай погружен в воду.

Нет, нет, нет…

Звон стоит в ушах, когда я бегу к нему, падаю на колени и опускаю руки в воду, чтобы схватить его за плечи.

Я должен был проверить его раньше. Если с ним что-нибудь случится, я никогда себе этого не прощу…

Его глаза открываются, он ухмыляется и говорит в воду, пуская пузыри, а затем поднимает голову.

Я падаю на задницу, воздух выходит из меня длинными рывками. Господи Иисусе. Почему мне кажется, что я только что умер и воскрес?

— Цветок лотоса? Что ты здесь делаешь? О! Хочешь присоединиться ко мне?

— Какого хрена… — я прервал себя и заговорил более спокойным тоном. — Почему ты был под водой?

— Медитировал.

— Медитировал?

— Да, — он ухмыляется. — Я могу задерживать дыхание более чем на четыре минуты.

— Позволь, я уточню. Ты медитируешь, задерживая дыхание под водой?

— Ага. Хочешь, и тебя научу?

— Ты действительно гребаный психопат.

— А это хорошо? — он трясет головой, разбрызгивая воду по сторонам.

— Нет, не хорошо. И прекрати это. Ты собака?

— Гав, — он хватает меня за щеки мокрыми пальцами. — Дай мне облизать твое лицо.

— Не дам, — я отталкиваю его и встаю, засунув руку за спину, чтобы скрыть, как сильно я дрожу. — Не делай так больше. Это опасно. Ты можешь заснуть и утонуть.

— Мне нравится, когда ты беспокоишься обо мне, малыш.

— Просто вылезай уже, — я направляюсь к двери и бросаю взгляд за спину. — И тебе лучше прибраться здесь.

— Хорошо, мам! — кричит он позади меня.

Я возвращаюсь в спальню и переодеваюсь в сухую футболку и шорты.

В его одежде я чувствую себя так, словно завернут в кокон его рук. Это странно интимно.

Но и странно приятно.

Присев на край кровати, я проверяю, как дела у моего кузена Крейтона. Дядя Эйден забрал его в Лондон после того, как он чуть не погиб. И хотя я ненавижу то, что он потащил за собой Николая и стал главной причиной того, что Николай даже повредил себе горло, Крей оказался на волоске от смерти. Мы действительно думали, что он не выживет.

Но он жив, однако у него плохое настроение, и я беспокоюсь за него.

Он отвечает мне, но односложно. На сегодня этого достаточно.

Я пишу Реми, затем сообщаю ему и Лэну, что останусь на ночь в школьной художественной студии, чтобы закончить проект.

Они отвечают сразу же.

Реми: Дружище, я говорю тебе это с самой искренней любовью, но единственный раз, когда ты должен где-то провести ночь, – когда трахаешься с кем-то. Не будь занудой.

Если бы он только знал правду.

Лэн: Какой проект?

Конечно, он что-то подозревает. Иначе это был бы не Лэн. Но почему-то мне нравится, что он постоянно проверяет меня. Даже если он делает это из чувства самовлюбленности. Будучи его однояйцевым близнецом, я не могу плохо повлиять на его безупречный имидж.

Брэндон: Один из тех, который ты называешь скучным. Извини, я не дотягиваю до твоего уровня.

Лэн: Братишка, я в миллионный раз говорю тебе, что ты дотянешь до моего уровня, если перестанешь себя сдерживать. Раньше ты создавал шедевры без единой мысли, а теперь, когда ты ДУМАЕШЬ, а не ТВОРИШЬ, смотреть на твои работы – чертова мука. Но опять же, никто не слушает Лэна, хотя он всегда прав.

Дверь ударяется о стену, и я поднимаю голову, чтобы увидеть вошедшего Николая, полностью обнаженного и вытирающего волосы полотенцем.

Я кладу телефон на прикроватный столик и издаю возмущенный вздох.

— Ты не мог одеться?

— Одежду переоценивают. Люди должны благодарить меня за то, что я вообще ношу ее перед ними, — он наклоняет голову в сторону. — Кроме того, мы уже видели друг друга голыми, так что, может, это тебе стоит раздеться.

— Нет, спасибо.

Он пожимает плечом.

— Стоило попробовать.

Я достаю из ящика шкафа трусы-боксеры и бросаю ему.

— Хотя бы надень их.

— Хорошо, — он бросает полотенце на кровать и бормочет: — Грубиян.

— Я все слышал и, серьезно, повесь полотенце на сушилку, Николай.

Он закатывает глаза, натягивая трусы-боксеры вверх по мускулистым бедрам и игриво перебирая резинку.

Я вешаю полотенце на сушилку.

— Могу я попросить тебя кое о чем?

— Почему ты должен спрашивать разрешения, чтобы спросить меня о чем-то?

— Это вежливость.

— Забудь о ней, когда ты со мной. Я не спрашиваю разрешения, когда заваливаю тебя вопросами.

— Да что ты, правда?

— Эй! Это был сарказм? Пресловутая пассивная агрессия?

— Не знаю, о чем ты говоришь.

Он хихикает, звук ровный и такой радостный, что я не могу сдержать улыбку, которая подергивает мои губы.

— Спрашивай, малыш.

— Почему ты спишь в странных местах?

— Мне не нравятся кровати, — он садится на нее. — Не то, чтобы я не хотел спать в ней, просто не могу.

— Это из-за какого-то инцидента?

— Хм, — он трясет головой, разбрызгивая капли воды.

— Николай!

— Что?

— Высуши волосы.

— Зачем? Они сами высохнут.

Я ущипнул себя за переносицу и указал на табуретку перед туалетным столиком.

— Садись.

Он вскакивает, опускается на сиденье и ухмыляется мне через зеркало, пока я включаю фен на самую низкую скорость, ставлю средний нагрев, и начинаю сушить его волосы.

— И что? — спрашиваю я, не встречаясь с ним взглядом. — Ты собирался рассказать мне, почему засыпаешь в странных местах.

— О! Прости, я отвлекся на то, как чертовски сексуально ты выглядишь с растрепанными волосами.

— Николай, соберись.

Он вздохнул.

— Я начал спать так в подростковом возрасте. Это было примерно тогда, когда начались мои приступы.

Мои пальцы задумчиво перебирают его волосы.

— Что за приступы?

— Повышенная энергичность. Хаотичные мысли. Неудержимая потребность в большем, большем и, черт возьми, большем. У меня было такое в тот день, когда я дрался с Киллом и избил его до полусмерти, пока ты флиртовал с Эвой.

— Ее зовут Ава, и я с ней не флиртовал, — мои мысли возвращаются к тому дню, когда его глаза были красными, а сам он выглядел взвинченным. Значит, я был прав, решив, что что-то не так. Его взгляд был пустым, и на мгновение мне показалось, что он меня не замечает.

— Она обнимала тебя.

— Мы друзья детства.

— И все равно мне это не нравится, — он капризничает, как гребаный ребенок, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не улыбнуться тому, как очаровательно он выглядит. Господи. Он такой большой татуированный парень, больше, чем жизнь и часть мафии, но он все еще ведет себя как ребенок.

Со мной.

Только со мной.

Я скольжу пальцами по его волосам, задерживаясь на каждом участке слишком долго.

— Вернемся к теме, часто ли случаются такие приступы?

— Не совсем. Я держу их под контролем.

— В тот день ты не выглядел таким уж контролирующим себя.

— Это потому, что ты вел себя как мудак.

— Я? А я-то тут при чем?

Он поглаживает свою подвеску.

— Ни при чем.

Я хочу еще что-нибудь выяснить, но он встречает мой взгляд в зеркале.

— Ах, да. Я тоже хотел тебя кое о чем спросить.

— Хм?

— Почему ты не любишь секс?

Мои пальцы замирают в его волосах, и я сглатываю, встретившись с ним взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сказал, что не любишь секс, но со мной любишь. Почему раньше это было не так?

— Не все из нас получают удовольствие от этого занятия.

— Почему? Это потому, что ты занимался им только с девушками?

Боже. Не могу поверить, что он первый, кому я это рассказываю. Но он был так открыт со мной, и меньшее, что я могу сделать, – поделиться чем-то в ответ. Мне не нравится его отвергнутый взгляд, когда я отказываюсь отвечать на его вопросы.

— Дело не в этом. Я никогда не смотрел на человека любого пола и не чувствовал влечения к нему или желания заняться с ним сексом. Меня никогда не возбуждали внешние возбудители, если только я не заставлял себя. Концепция возбуждения от просмотра эротических картинок или трахающихся людей мне чужда. Я никогда не прикасался к себе, если мне не нужно было возбудиться для секса. Никогда не любил порно и не понимал, почему другим мужчинам нужно постоянно трахаться. Если бы это зависело от меня, я бы с радостью впал в целибат на долгие годы.