Он действительно поворачивается и мгновенно узнаёт меня.

Смотрит на меня с выражением удивления, раздражения и кто знает чего ещё. Признаюсь, я не уверена, так ли это на самом деле, возможно, его глаза — это просто зеркало, и в нём я увидела то, что вижу, когда смотрю на себя, и то, что думаю, когда думаю о себе. Конечно, я должна помешать Арону услышать, как разрывается моё сердце.

Поэтому решаю уйти. Я давно мечтала посмотреть этот спектакль, но сейчас мне хочется просто выйти, подышать или пройтись. Я иду так быстро, как только могу себе позволить. Но если не буду держаться за балюстраду, то рискую упасть с лестницы.

Надеюсь, он не смотрит на меня, надеюсь, он не смотрит на меня, надеюсь, он не смотрит на меня.

«Зачем ему смотреть на тебя, дура?»

А он, напротив, смотрит на меня. С вершины лестницы его глаза следят за моей неуклюжей походкой. Арон насмехается надо мной? Чувствует жалость или отвращение?

Я говорю себе, что мне всё равно, и почти в спешке покидаю театр. Дохожу до фонтана, который возвышается перед зданием, рисуя стебли яркой воды. Создаётся впечатление, что и они танцуют как умирающие лебеди. Я сажусь на край круглого бассейна, и ко мне прикасается влажный золотистый туман. Здесь всё кажется золотым: фасад здания, тротуар площади, сама вода, которая журчит и клонится, моё тёплое дыхание, сталкивающееся с морозным воздухом.

Я прижимаю руку к области сердца. Всё кончено, всё завершилось. Я больше никогда не увижу его и всерьёз перестану мечтать. Мечты ранят больше, чем их отсутствие. Когда ты такой, как я — мечтать означает пострадать дважды. Так что хватит, остановись раз и навсегда.

Я роюсь в сумочке, чтобы пересчитать оставшиеся у меня деньги. Надеюсь, на такси хватит. Я практически совершила пробежку, а к каблукам не привыкла и сомневаюсь, что смогу сделать больше десятка шагов не рухнув.

К сожалению, я переоцениваю себя. Как только встаю, чтобы покинуть площадь, через несколько метров моё колено протестует, лодыжка деревенеет, спина стонет.

Я падаю, и пока падаю, думаю, что это судьба. Лучше бы я провела этот унылый юбилей, как всегда — за просмотром старого мюзикла по телевизору, закрывшись дома. Почитала бы томик стихов, а потом заснула с двойной дозой успокоительного. Вместо этого я вышла и была наказана судьбой.

Я испускаю сдавленный крик и мне почти кажется, что тело движется, как в замедленной съёмке, чтобы заставить меня почувствовать запах страха, мгновение за мгновением, как в последовательности идеально освещённых кадров.

Я падаю, но... не падаю. Внезапно что-то останавливает падение моих костей. Приглушённый вопль превращается в настоящий крик, когда понимаю, что происходит.

Меня удерживают руки Арона Ричмонда.

Поддерживая, Арон стоит передо мной так близко, что я всем телом прижимаюсь к его тёмно-синему пальто. Это больше похоже на объятие, чем на спасение. И определённо грозит перерасти в нечто похожее на обморок, потому что, клянусь, на несколько мгновений я теряю способность жить. Не только двигаться, дышать и произносить осмысленные слова, а всё вместе, помноженное на тысячу. Меня охватывает внутреннее торнадо, которое вторгается свежим пряным ароматом, смешанным с запахом холода, и я стою неподвижно, сотрясаемая сердцебиением, которое шумит сильнее, чем вода в фонтане.

Уверена, Арон что-то мне говорит, его губы шевелятся, я смотрю на них, как на картину, но ничего не слышу, кроме этого бурного тамтама: шума моего дыхания и слишком быстрого бега крови.

— Всё в порядке? — до меня наконец доносится его голос, сначала растерянный, потом ясный.

— Д-да..., — заикаюсь в ответ.

— Вы чуть не упали.

Я киваю и отхожу. Даже если не хочется. Будь у меня возможность загадать на день рождения желание, я бы пожелала остаться вот так, ещё немного в тепле его прекрасного пальто. Чтобы мы с ним стояли рядом у мерцающего фонтана, парфюм Арона заставлял меня думать о лимонах, корице и мяте, а его руки не давали мне пораниться. Но мой день рождения никогда не был праздником, и я не имею права загадывать желания.

Поэтому я просто отхожу назад, надеясь больше не упасть. Поправляю пальто и укладываю волосы на правую сторону лица, закрывая щёку. Жест инстинктивный, и заставляет меня чувствовать себя ещё более хрупкой, но отказаться от него я не могу.

— Я... я потеряла равновесие, — бормочу в оправдание. — Спасибо за... за помощь, — стараюсь найти что-нибудь более действенное для ответа, оглядываюсь вокруг, будто воздух может дать мне подсказку, а потом решаю, что это бессмысленно. — Всего хорошего, адвокат, — завершаю я.

Дрожа, я делаю несколько шагов. Я не могу, не хочу, чтобы Арон видел, как я пошатываюсь, поэтому возвращаюсь и сажусь на край фонтана.

Он смотрит на меня взглядом, идеально подходящим для зала суда.

— Не думаю, что вам под силу, мисс Фейри, — сурово произносит он.

— Я в норме! — отвечаю я. — Прошу вас, уходите.

— У меня такое впечатление, что если оставлю вас здесь, то завтра утром мусорщики найдут вас окоченевшей в той же позе. Не думаю, что в вашем состоянии целесообразно носить каблуки и пробегать три лестничных пролёта.

— Что вам известно о моём состоянии? — огрызаюсь я. Какая-то часть меня глубоко унижена мыслью о том, что он считает меня старухой, способной ходить только в тапочках.

— Ничего, просто мне под силу делать выводы. Но так как я вам не нянька… если заверите, что с вами всё в порядке, я с радостью избавлюсь от хлопот.

— Я в порядке, — заявляю я, представляя себе реакцию мусорщиков, когда завтра они найдут мой одинокий окоченевший труп.

Арон скрещивает руки на груди.

— Я в состоянии понять, когда кто-то лжёт, а вы лжёте и нагло.

— Возможно, и так, но я всё равно считаю, — это не ваше дело.

— Это моё дело. Я не оставил надежду убедить вас подать иск против Джеймса Андерсона, и как ваш адвокат, не могу позволить вам умереть.

— Вы не мой адвокат, и что касается иска, я бы хотела, чтобы вы перестали о нём говорить.

— Я бы не добился того, чего добился, если бы позволял клиентам взять верх над собой.

— Я вас не понимаю. Мне показалось — вы были не рады взяться за моё дело, а теперь настаиваете. Мне звонила и ваша коллега. Что вы хотите от меня? Разве у человека нет права передумать?

— Любой человек имеет право передумать, я тоже. А теперь идёмте.

— Куда мне идти?

— Я провожу вас домой.

В знак протеста я плотно смыкаю губы.

— В этом нет никакой необходимости, — возражаю я, пытаясь придать своему голосу твёрдость.

— Я не понимаю причины этого всплеска гордости. Мне неинтересно оценивать вашу силу или слабость, мисс Фейри, я лишь хочу, чтобы вы не загнулись здесь и сейчас. Я не причиню вам вреда, если боитесь этого. Я лишь хочу знать, что вы в безопасности.

— И тем временем выяснить, что я скрываю?

Ироничная улыбка растягивает уголки его губ.

— Это вы сказали, а не я. Значит, признаёте, что что-то скрываете?

— Мы все что-то скрываем.

— И всем нам время от времени нужна помощь. Теперь ваша очередь. Воспользуйтесь моей доброй волей, я не всегда так доступен. Не обращайте внимания на то, что думаю, позвольте проводить вас и перестаньте вести себя так, будто я делаю непристойное предложение. Я не из тех мужчин, которые домогаются женщину против её воли.

— Я... Я никогда... Я никогда не думала о подобном! Не поэтому... это...

— Хорошо, тогда пойдёмте, — говорит Арон деловым тоном.

Он подходит ближе, протягивает мне руку. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, и прищуриваюсь, как это делают перед солнцем. Затем, без дальнейших раздумий, на грани сердечного приступа я принимаю его руку и чувствую, что лечу.

***

Другая девушка обратила бы внимание на его машину, тогда как я даже не знаю, что это за модель. Конечно, вне всякого сомнения, машина дорогая, словно вышла из фильма, но мне всё равно. Это мог быть и трактор, и рикша, и сани, запряжённые эльфами.

Я чувствую, что парю. Ощущаю себя пустой и лёгкой.

Я в машине Арона Ричмонда. Или на его тракторе, рикше или в его эльфийских санях.

«Я должна успокоиться. Я должна успокоиться. Я должна успокоиться».

Пристёгиваю ремень безопасности и молчу. Одной рукой я вцепилась в ткань платья, выдавая парадоксальное напряжение. Разжимаю ладонь и стараюсь не выглядеть на грани паники, но предпочитаю не говорить.

Не то чтобы Арон был особенно разговорчив. Я смотрю на его медленные, уверенные движения, на то, как он переключает передачи, на его изящные ладони, тыльную сторону которых избороздили чувственные вены. Мне интересно, есть ли в мужчине что-то некрасивое, неприятное или посредственное?

Машина покидает Манхэттен и доезжает до моста Роберта Ф. Кеннеди, а затем сворачивает на шоссе. Я пялюсь в окно справа от себя, чтобы не смотреть на него, даже краем глаза.

Внезапно, среди вечных огней этого никогда не спящего, никогда по-настоящему не затихающего города, Арон спрашивает меня с обескураживающей откровенностью:

— Какие секреты вы скрываете, Джейн Фейри?

— Вас это не касается.

— Я знаю, что на ваше имя есть закрытое дело, в котором упоминаются события, произошедшие, когда вы были несовершеннолетней. Не так давно, заметьте. Сколько вам лет? Или это тоже секрет?

— Вы... пытались... узнать... Вы не можете этого делать! Ваша настойчивость...

— Возмутительна? Бесчувственна? Даже вульгарна? Возможно. Но мне всё равно любопытно. Я не могу ассоциировать вас с насильственными действиями.

Робкое беспокойство, которое испытывала несколько минут назад, превращается в ярость, не вызывающую ничего, кроме страха. Я расстёгиваю ремень безопасности, будто хочу разорвать тот в клочья, хотя главное, что хотела бы сделать, это разорвать в клочья Арона за то, что позволил себе копаться в моей жизни.

— Остановитесь здесь, — приказываю ему, — я выхожу!